Маргарет Джордж - Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен

Мой дорогой Уилл!

Прошу прощения за то, что вам так долго пришлось ждать ответа. В нынешние времена мало осталось курьеров, способных открыто доставить корреспонденцию из Англии к нам в изгнание, — об этом позаботилась королева. Однако, при всем доверии к избранному посланнику, я надеюсь, что, прочитав письмо, из благоразумной осторожности вы сразу уничтожите его.

Мне печально слышать о вашем пошатнувшемся здоровье. Но вы, любимый шут короля Генриха, бывали склонны к преувеличениям в своих высказываниях, и я молю Господа, чтобы ваше сообщение оказалось всего лишь очередным примером шутовского искусства. Мы с Фрэнсисом молимся за вас еженощно. Наши богослужения не имеют никакого отношения к презренному идолопоклонничеству, которое попросту пародирует божественные обряды, мы лишь возносим Всевышнему наши личные молитвы (о, если бы королева могла это увидеть!). Здесь, в Базеле, мы ведем праведную жизнь. У нас достаточно одежды, чтобы не мерзнуть, достаточно пищи, чтобы поддерживать свои силы, не боясь разжиреть от чревоугодия, ибо таковое оскорбительно для Господа, ведь множество Его созданий прозябают в нужде, терпят голод и холод. Однако у нас осталось главное богатство — свобода следовать голосу совести. В Англии вас лишили такого блага. Паписты уничтожили его. Мы просим у Бога, чтобы бремя этого тиранства сняли с ваших плеч и явился новый Моисей, дабы вывести вас из духовного рабства.

Но о каком наследстве вы упомянули? Я заинтригована. Мой батюшка скончался в 1528 году, когда мне сравнялось всего шесть. Почему же вы ждали почти тридцать лет, чтобы передать мне семейные реликвии? Разве могло быть в них нечто непристойное или изменническое? Меня также озадачило одно ваше выражение. Вы упомянули о врагах отца. Но у него не было врагов. Уильям Кэри считался верным другом короля и благородным человеком. Я знаю это не только от моей матушки. Отца ценили при дворе, и многих огорчила его безвременная кончина от чумы. Я благодарна, что вы все-таки вспомнили обо мне, но если бы его наследство обнаружилось раньше… Нет-нет, я не виню вас. Тем не менее я сумела бы понять батюшку и прежде. Хорошо, когда дети понимают родителей до того, как сами становятся взрослыми.

Конечно, я помню то лето в Хевере. И дядюшку Джорджа, и вас, и короля. В детстве мне казалось, что он ангельски красив. Безусловно, он отличался прекрасным телосложением (не замешан ли тут сам дьявол?) и, должна признать, величественной наружностью. Не все государи так щедро одарены; Эдуарду определенно недоставало представительности, не говоря уже о нынешней королеве…

К сожалению, придется признать, что я запамятовала имя садовника. Возможно, оно начинается на букву Д… Зато сад, что раскинулся за рвом, так и стоит у меня перед глазами. Роскошные клумбы украшали склоны, и благодаря заботам того безымянного садовника цветение в саду продолжалось с середины марта до середины ноября. Всех поражало такое изобилие цветов. Весь наш небольшой хеверский манор[2] был уставлен многочисленными вазами, в которых красовались букеты. Странно, что вы решили напомнить мне о мускусных розах; я в детстве больше любила шток-розы с большими тяжелыми головками.

Ваше известие о Кранмере также опечалило меня. Все-таки мы с ним придерживались одних взглядов. Я тоже полагала, что ему пришлось играть роль пешки в игре власть имущих. Уверена, что он удостоился венца и «счастлив на небесах» (как говорил заблудший страдалец Томас Мор). Мор, возможно, пребывает там же, причем вопреки своей ошибочной верности. Если бы он держал паруса по ветру, то прожил бы гораздо дольше и, без сомнения, примкнул бы к тем, кто осудил Кранмера. Мор был злейшим врагом любого инакомыслия и поэтому не пользовался нашим уважением. Его кончина лишь уменьшила число наших преследователей. Да, их осталось еще много, но время благосклонно к нам, и с каждым годом наши ряды неуклонно крепнут и растут.

Вам, приверженцу старых традиций, трудно понять нас, тем более что вашим девизом всегда была осторожность. Однако, как говорил Гамалиил, фарисейский законник, в отношении преследования первых христиан, «… если это предприятие и это дело — от человеков, то оно разрушится, а если от Бога, то вы не можете разрушить его; берегитесь, чтобы вам не оказаться и богопротивниками». Так сказано в пятой главе Деяний. Если у вас нет под рукой перевода Писания (полагаю, королева приказала уничтожить священные тексты), то я могу устроить для вас пересылку одного экземпляра. Один наш верный друг ведет дела в Лондоне, и он сумеет позаботиться о безопасной переправе. Мой курьер сообщит вам его имя, и мы обменяемся посылками. Хотя, думаю, каким бы ни оказалось наследство, оно не может быть более ценным, чем Писание.

Вечно преданная вам христианка,

Кэтрин Кэри Ноллис.

Милая Кэтрин.

Ваши молитвы, должно быть, возымели целительное действие, ибо силы мои начали восстанавливаться. Господь, очевидно, отложил нашу встречу до более удобной нам обоим поры. Как вы понимаете, я избегаю общения и с лекарями, и со священниками. Последние сорок лет я не обращался за помощью ни к тем ни к другим. И полагаю, что прожил так долго именно благодаря моему своеобычному и избирательному затворничеству. Мне никогда не пускали кровь, никто не натирал меня жемчужной мазью (которой столь неумеренно пользовался Гарри), и меня не волновало, в какие одеяния облачаются нынешние первосвященники. Я ни в коей мере не хочу обижать вас, Кэтрин. Но верю я лишь в быстротечность всего сущего. Формы религии также преходящи. Совсем недавно непреложными считались пять месс в день — да и Гарри ревностно исполнял их! — и паломничества к Уолсингемскому святилищу Девы Марии; потом начались библейские искания и проповеди; теперь вновь возобладали мессы, да вдобавок запылали костры. А что будет потом, кто знает? Пожалуйста, молитесь тому женевскому богу, которого создало ваше воображение. Пока он имеет могущество. Возможно, есть нечто запредельное, более возвышенное, чем обычные виды поклонения. Но что именно, мне неведомо. Мое дело неизменно востребовано, и цель его — попросту отвлекать людское внимание от перемен, утрат и крушений, пока на заднем плане меняются декорации.

Кэтрин, умоляю, не присылайте мне Писание или его переводы. Мне они совершенно не нужны, и я не желаю держать их у себя. Неужели вы не понимаете, в какое опасное положение меня это поставит? Причем такой риск ничем не будет оправдан. Мне приходилось читать эти книги (в действительности пришлось серьезно поразмыслить над ними, дабы со знанием дела подшучивать над Гарри на людях и в личных беседах, когда Кранмер или последняя супруга короля не могли выкроить время для споров с Генрихом на его излюбленную теологическую тему). Я остался необращенным по причине полной незаинтересованности в обращении. А учитывая, как трудно нынче найти и тайно провезти подобные сочинения, я надеюсь, что ваши усилия будут вознаграждены, если вы отдадите сии дары достойному воспреемнику.

Тем не менее мне необходимо переговорить с вашим человеком о пересылке наследства. Пора покончить с таинственностью и объясниться. То, о чем идет речь, — дневник. Его написал ваш отец. Сей труд необычайно ценен, и многим хотелось бы уничтожить его. Уже стало известно о его существовании, но до сих пор деятельность заинтересованных особ ограничивалась расспросами герцога Норфолка, оставшихся в живых Сеймуров и даже лорда Клинтона, овдовевшего после кончины Бесси Блаунт. Рано или поздно ищейки разнюхают, что следы ведут ко мне в Кент.

Итак, осталось открыть вам последнюю тайну. Этот дневник вел не Уильям Кэри, не предполагаемый ваш отец, а настоящий. Король.