Он не стал оставлять машину возле подъезда, оставил на дороге. Он обошел дом и подошел к подъезду с другой стороны, из глубины двора. Подкрался, спрятался в домике на детской площадке и стал наблюдать, не сидит ли кто в припаркованных машинах или на скамейке.
Он вошел в подъезд, сжав пистолет в кармане куртки, и стал подниматься по лестнице. На втором этаже он остановился и засунул пистолет за пояс, потрогал его через куртку и переложил за пояс назад, прислушался. Было тихо.
Он поднимался, стараясь ступать как можно тише, и на пролете перед четвертым этажом увидел парня в черной кожаной куртке. Он стоял, понурив голову, боком к нему. Его фигура выдавала долгое ожидание и усталость. Огромный букет красных роз лежал на полу. Когда Зудин увидел парня, он перестал бояться, тот был один и совершенно не грозного вида, а скорее подавленного. У него было смуглое нерусское лицо.
Услышав шаги, парень даже не взглянул на Зудина, он взял букет и отошел к стене, чтобы освободить проход. Зудин остановился. Парень взглянул на него. Зудин понял, что пистолет можно было не брать. На него смотрело юное чернобровое, уставшее лицо, которое еще не было лицом мужчины, готового к решительным действиям. Да и габариты его уступали внушительной фигуре Зудина. Парень уставился на него, щурясь в тусклом свете подъездной лампочки.
— Надеешься, что откроет? — спросил Зудин, стараясь выглядеть внушительно, но не враждебно.
— Вы кто? — спросил парень.
— Ее друг.
— Она попросила вас приехать?
— Она попросила поговорить с тобой.
Парень поправил букет, который было неудобно держать. Он говорил без акцента и, судя по всему, вырос в России.
— Я не уйду, — сказал он.
— Будешь ждать, когда она выйдет?
— Да.
— Зачем? Она все сказала по телефону.
— Она встречается с кем-нибудь?
— Не в этом дело.
Парень вдруг шагнул к двери, позвонил несколько раз, и стоял, уставившись в глухое молчание. И вдруг воскликнул:
— Я выломаю эту проклятую дверь!
— Если б ты видел себя со стороны! Ты смешон, — спокойно сказал Зудин.
— Смешон?! — он повернулся к Зудину, сжав кулаки.
— Давай, — Зудин выпрямился и вынул руки из карманов.
— Ты же для этого приехал! — воскликнул парень, впрочем, не решаясь приступить к делу.
— Я приехал поговорить. Просто успокойся и посмотри на себя. Ты не вышибешь эту дверь, и со мной тебе не справиться. Ты ничего не сделаешь.
Лицо парня исказилось, в глазах блеснули слезы. Он отвернулся, стал перекладывать букет из руки в руку.
— Вам не понять, — пробормотал он.
— Почему же, я тоже через это проходил. Это как болезнь. Нужно время, чтобы выздороветь.
— Если б вы знали, как у нас было, вы бы так не говорили.
— Всем кажется, что так как у них, не было ни у кого. Это чувство. Порой оно обманывает. Думай не о том, как было, а о том, как сейчас. А сейчас ваши дорожки разошлись. Прими это. Если ты мужчина.
Зудин видел, что режет по нему как ножом.
— Такой, как она нет. Она единственная…
— Вот будет тебе лет тридцать, ты вспомнишь эти слова и рассмеешься.
Парень посмотрел на него с радостью и удивлением, словно он предсказал ему счастливое будущее.
— У вас есть сигарета?
— Не курю и тебе не советую.
— Я тоже не курю, — он вздохнул. — Просто сейчас хотел покурить.
— Пойдем, воздухом подышим?
Парень посмотрел на дверь, переложил букет в другую руку.
— Пойдем.
Зудин пошел первым и слышал, как тяжело даются ему шаги. Они вышли на улицу и стали под козырьком. Парень сказал:
— Не знаю, что делать. Какая-то растерянность, пустота. И боль.
— Жил же ты как-то без нее целый год. Живи дальше, не забивай башку ненужными мыслями. Отвлекись на что-нибудь, познакомься с девчонкой.
Парень прерывисто вздохнул, задрал голову в небо.
— А это куда? — он повертел букет, в его руках было что-то нервозное; казалось, он швырнет букет изо всей силы подальше, или наоборот, прижмет к себе, зароется блаженной улыбкой в красных бутонах, прощаясь с их нежностью.
— Выброси в контейнер. А хочешь, подари первой встречной. Плевать, им осталось недолго.
Парень посмотрел на него, переложил букет в левую руку и протянул ему правую.
— Рустам.
— Роман, — Зудин пожал ее.
— Спасибо, Роман.
Он пошел вдоль дома, прошел мимо площадки с мусорными контейнерами и вдруг вернулся и швырнул цветы в бак.
Зудин постоял еще несколько минут. Тень Рустама, который пошел без букета легче и быстрей, исчезла за деревьями. Зудин вернулся к машине, спрятал пистолет и пошел обратно.
Она открыла дверь и отступила, чтобы дать ему раздеться. Он шагнул в прихожую и на секунду застыл, увидев ее. Она прислонилась спиной к дверному косяку, уронив руки вдоль тела. Ее густые волосы были кое-как схвачены на затылке. Она была одета по-домашнему, в короткой футболке, серой с мелкими блеклыми цветочками, и в темных домашних лосинах с нарисованными ромашками. В пупке блеснул пирсинг, словно подмигнул. Она была босиком. Ее загорелые ступни с красными ногтями были широкими, как у крестьянки. Все ее тело, несмотря на усталость, было сильным, наполненным соками.
Она зевнула, прикрыв рот рукой, и тут увидела его напряженный взгляд. Ее лицо без косметики светилось чистой здоровой красотой. Свободная от лифчика грудь выдала беспокойство, проступили два бугорка, словно силились рассмотреть его через ткань.
— Дверь-то закрой, — сказала она, улыбнувшись глазами.
Он закрыл дверь и разделся.
— Он ушел? — спросила она.
— Думаю, насовсем.
— Спасибо. Ты очень помог мне, — она поцеловала его в щеку. — Знаешь, я очень признательна тебе, но не хочу, чтобы это выглядело так, будто я должна тебя оставить.
Он развел руками.
— Ты ничего не должна. Разве я для этого приехал?
Она смутилась.
— Извини. Не надо было об этом говорить.
Она почувствовала себя виноватой. Его взгляд жег ей лицо, она повернулась в сторону, но не вся, только лицом, а всю себя оставила ему, чувствовала одновременно и смущение, и удовольствие под его пылающим взглядом, даже провела руками по бедрам. Он не двигался. Немое давление стало невыносимым, она не выдержала и встретилась с ним глазами.
— Ну что, что ты так смотришь?
Она оттолкнулась от дверного косяка и пошла в комнату. Ее тело, которое она так старательно тренировала, предало ее, позвало его. Ее передавленные косым швом трусов ягодицы показались ему набухшими до неестественности. Она обернулась.
— Что ты делаешь?
Он еще ничего не сделал, просто догнал ее. Она инстинктивно прижалась к стене и подняла руки, чтобы его оттолкнуть, выпустила красные когти. Ему бросились в глаза ее округлившиеся груди, прижавшиеся друг к другу как пугливые сестры.
— Нет!
Он двинулся на нее. Она толкнула его в грудь и сделала шаг в сторону, чтобы пройти на кухню, но он перегородил ей дорогу рукой и коснулся ее талии. Она отдернулась и прижалась к стене, распласталась по ней. Но не как пугливая лань, а как почуявшая жеребца кобыла.
Он стал ближе, почти касаясь ее грудью, приблизился к ее лицу. Ее пылающее лицо было в нескольких сантиметрах. В ее лице, распахнутых глазах, открытых губах не было ужаса, только страх перед еще неведомым, за которым — что: боль, разочарование, наслаждение? Как у студентки, которой сейчас объявят, сдала она или не сдала последний экзамен.
Она задышала, отвернулась. Выставленная, как шлагбаум, рука была рядом с ее плечом. Молодая плоть раскинулась перед ним как весенняя нива с холмами и оврагами. Кобылица забилась в стойле.
— Что ты делаешь? — прошептал он.
— Я? Делаю?!
Она вскинула брови. Он рыскал глазами по ее лицу, беспардонно тянул в себя запах ее кожи. Положил руку ей на талию, и она вздрогнула. Тогда он убрал руку и коснулся ее щеки тыльной стороной ладони, невесомо, как предчувствие.
— Ты соблазняешь меня, — прошептал он.
— Я?!
— Накрываешь меня, как волна, — он вытянул губы — она даже испугалась — провел по ним большим пальцем.
Она прижалась затылком к стене. Ее грудь задыхалась и тянулась к нему. Его губы шептали рядом с ее губами. Она не могла оторвать взгляд от его губ, как от качающегося маятника.