— К чему церемонии? Если хочешь есть, то надо есть, а не ковыряться ножом и вилкой в траве и слизняках. Присоединяйся, а то скоро горячее принесут.
Она взяла вилку. Они ели и смотрели друг на друга, и внимательно молчали. Он доел салат, вытер губы и бросил скомканную салфетку в тарелку.
— Как тебе здесь? — спросил он.
— Нравится.
— Я хотел, чтобы тебе понравилось. Мы будем одни, никто не посягнет на наше уединение, на наш кусочек вечернего неба.
Его баритон зазвучал ниже, мягким перебором перешел на басовые струны.
— А официант?
— Он не войдет, пока его не позовут, — он ударил пальцем по кнопке звонка на краю стола.
бесшумно открылась, и в черном проеме появился треугольник белой сорочки.
— Включите, пожалуйста, музыку, только не громко, — сказал Зудин.
Человек подошел к музыкальному центру, включил музыку и вышел.
— Что это за картины? Кто художник? — спросила она.
— Не знаю, по-моему, репродукции русских авангардистов.
— Трудно понять, что на них нарисовано.
— Их необязательно понимать, они просто деталь интерьера. Так же и музыка, она фон, создает настроение.
— Вообще, я не слушаю такую музыку, но сейчас она мне нравится. Кто это играет?
— Не знаю. Неважно. Главное, чтобы тебе нравилось. Хочешь, включим другую?
— Не нужно.
— Какую ты слушаешь? — он хотел встать.
— Не надо, пусть останется эта.
— Хорошо. Ну, а все-таки, какую музыку ты любишь?
— Для меня музыка не очень важна. Хотя, конечно, есть предпочтения. Я люблю АББУ, баллады, просто песни с красивыми мелодиями.
Она сидела, напряженно откинувшись к спинке кресла, и положив ногу на ногу. Он полюбовался линией ее бедра. Ее сильные бедра были тесно сжаты, словно стеснялись своей открытости.
Он взял бокал и протянул над столом, чтобы чокнуться, тяжелое вино качнулось в стекле. Она поставила ногу на пол и потянулась к своему бокалу. Ее бедра немного раздвинулись, и Зудин почувствовал теплую волну желания. Втиснуться бы между креслом и этой мясистой красотой, почувствовать ее тяжесть.
— За тебя, — сказал он.
— Спасибо.
Они выпили, он — до дна, она — глоток, и он снова уставился на нее. Она сдвинула колени, словно прочитала его мысли, и склонила голову набок.
— Я хочу показать тебе кое-что, — сказал он.
Он встал и протянул ей руку. Она дала ему свою, и поднялась, следуя за его сильной рукой. Он подвел ее к окну. Оно было таким огромным, словно его вовсе не было, а они стояли на краю бездны. Тяжелые как асфальт облака тянулись по угасающему небосклону, уходили за темный горизонт, туда, где тоска и одиночество властвовали над землей. А внизу лежал мерцающий город, как легшая у ног большая собака со слезящимися глазами; изнуренный, продырявленный мириадами огней, словно неприятельскими штыками.
— Красиво?
— Да, — кивнула она.
Она улыбалась. Она еще не видела таким свой город. Она привыкла видеть его с тротуаров, смотреть на дома снизу вверх. А тут он всплыл перед ней словно кит, живой и огромный, казалось, сейчас он вздохнет, тяжко, как больной. Зудин смотрел на ее лицо, устремленное в окно, на обнаженную шею, как у Нефертити.
— Все эти огни, которые ты сейчас видишь, отражаются в твоих глазах.
— Все? Не может быть!
— У тебя такие глаза, в них еще больше поместится.
Она посмотрела на него, переключилась с увиденного, и отдала ему все внимание. Он почувствовал, что ей хочется, чтобы он коснулся ее, но она стесняется приблизиться к нему телом. Он бы сгреб ее в охапку, задушил поцелуем и лапал бы всю своими ручищами. Но с ней надо было не так. Он встал сзади, взял ее за плечи и прижался губами к свернутым в клубок волосам. Какой чудный аромат исходил от ее волос, ее природный запах пробивался сквозь искусственные запахи косметики, и как же он ему нравился. Он закрыл глаза.
Они стояли так с минуту. Потом отпустили друг друга. Он подошел к столику и наполнил бокалы.
— Я хочу поднять этот бокал за твои глаза, — он протянул ей бокал.
Он был на расстоянии вытянутой руки. Она видела его так явно, как только что город в окне, видела, как сверкнуло в его бокале пламя свечи, темно-красная жидкость опрокинулась и исчезла в его открытых губах. Из-под подбородка выглянул крепкий кадык. Она почувствовала в себе желание, которого еще не знала, ей хотелось сделать что-то такое, что раньше ей показалось бы постыдным, даже унизительным. Хотелось быть покорной и дотянуться губами до этого кадыка, целовать его выбритое лицо, большие влажные губы. Она встретила его взгляд и медленно, не отводя глаз, выпила вино.
Он взял ее руку, и ей показалось, что он как врач сразу почувствовал, как колотится ее сердце. Он подвел ее к столику, и они сели. Он тут же наполнил бокалы.
Появился официант, бесшумной тенью возник возле стола. Рука в белой манжете поставила на стол блюда. Пустая бутылка исчезла и появилась полная.
— Вот, наконец-то я могу позволить себе тупо набить живот, — сказала она, когда официант ушел.
— Иногда можно. Я рад, что тебе нравится здесь, что тебе хорошо. Когда вкусно поешь, будет еще лучше. Давай воздадим должное этим блюдам, только сначала выпьем. К мясу всегда идет красное вино. — Они сделали по глотку и поставили бокалы. — Мм… ты чувствуешь, какой аромат?
Она вытянула шею и понюхала.
— Признайся, что ужасно голодна, — он уже взял вилку и нож и придвинул к себе блюдо.
— Не скажу, что ужасно, но буду есть с удовольствием, — сказала она.
Они ели, почти не разговаривая. Отодвинув пустую тарелку, он сказал:
— Оль, я хочу знать о тебе больше. Расскажи о себе.
Она держала на вилке кусок мяса.
— Что рассказать?
— Что посчитаешь нужным. Какие у тебя интересы, чего хочешь от жизни.
Она задумалась, перевела взгляд в окно.
— У меня много интересов, хочу больше узнать об искусстве, читать знаменитых писателей, ходить в театр, разбираться в нем, смотреть хорошие фильмы, научиться танцевать. Хочу больше знать о собаках, чтобы заниматься с Чарли, возить его на выставки. Но сейчас главное — учеба, — она перевела взгляд на Зудина. — Ты можешь подумать, что я книжный червь, но мне на самом деле нравится учиться.
— Как может это нравиться? — усмехнулся он, скривив губы.
— А мне нравится, — повторила она настойчиво. — Ты сказал это с таким лицом, словно сам был двоечником.
— Двоечником я не был, вообще учеба давалась мне легко, но я не видел в ней особого смысла. Так, научиться читать, писать, считать. Если голова работает, больше ничего не нужно.
— Как ты можешь так говорить! Ты же закончил институт!
— Мать настояла. Институт дал мне массу ненужных знаний, в моем бизнесе они мне никак не помогли.
— Ты хочешь сказать, что можно не знать, кто открыл Америку, если ты преуспел в жизни?
— Я сказал, что если у тебя голова соображает, тебе необязательно зубрить для этого учебники. Я знаю, кто открыл Америку, как знаю, кто такие Рюрик, Гомер, Коперник, Карл Маркс и еще кучу им подобных. Эти знания можно получить отовсюду.
— Ты считаешь себя достаточно эрудированным человеком?
— Да. Можешь протестировать меня.
Он положил ногу на ногу. Ей захотелось сбить с него спесь.
— Кто такой Карбюзье? — произнесла она, четко выговаривая слова, как учительница ученику.
— Какой-то там архитектор. Это все, что я о нем знаю.
Она удивилась и обрадовалась.
— Можно теперь мне задать вопрос? — спросил он, не меняя позы.
— Да.
— Какая столица в Австралии?
— Сид… нет, Мельбурн! — она смотрела в его улыбающиеся глаза. — Нет, нет, там столица такая же, как в Бразилии и Канаде, какой-то небольшой город… Канберра! Да, Канберра!
Ей стало неловко. Она чувствовала себя зарвавшейся девчонкой, а он был всезнающим профессором. Обидней всего было проиграть после того, как он свысока отнесся к академическим знаниям. Пусть она ответила, но неуверенно и на вопрос, который был гораздо легче, чем ее. Зато каким умным казался теперь он.
— Ничего страшного, — сказал он мягко. — Ты справилась. Мы любим посмеяться над тупостью американцев, хотя половина из нас не может правильно расположить полосы на флаге своей страны. Так что, у тебя блестящие знания.