А потом…
Потом настал тот день.
Как описать то холодное, мрачное отчаяние, с которым он хоронил ее? Приступы ненависти и бессильного раздражения. Отчаяние. Тоску. Ненависть к самому себе. Ненависть к неведомому сопернику. Он не мог смириться со смертью Вики – потому что они так и не смогли объясниться.
…Селетин посмотрел в зеркало. На заднем сиденье, свернувшись в клубочек, спала темноволосая женщина с румяным, счастливым лицом.
– Алена! – позвал он, глядя на ее отражение.
– Что? – пробормотала она, не открывая глаз.
– Проснись. Мы уже приехали…
Лариса Викторовна, как ни странно, отнеслась к просьбе Алены с пониманием. «Вам надо поговорить с Ирмочкой? Хорошо, я дам ее адрес. Вы должны преодолеть свое чувство к этому чудовищу, к этому монстру…» – «Простите, Лариса Викторовна?..» – «К моему бывшему зятю – вот к кому! Только учтите, этот адрес – большая тайна. Сколько поклонников мечтают увидеть свою звезду!» – «Лариса Викторовна, я все понимаю… Никому и никогда». – «Я вам верю, Алена», – торжественно заключила та.
Ирма Ивлева жила в высоком новом доме на берегу реки.
Как смутно помнила Алена из светских сплетен, квартиру в этом доме Ирме подарил один из ее поклонников, отечественный Крез, нефтяной магнат, чье имя тем не менее не разглашалось даже желтой прессой, столь любящей скандалы и сенсации.
…Дверь Алене открыла пожилая полная домработница (или горничная?) с открытым, добрым лицом, в белом кружевном переднике, с аккуратным пучком на затылке. Выглядела эта домработница настолько классически, в духе социалистического реализма, что с нее хоть сейчас можно было картину писать…
– Прошу… Ирма Константиновна уже ждет вас в гостиной, – ласково сказала домработница-горничная, помогая ей раздеться.
Перед тем как войти в гостиную, Алена придирчиво оглядела себя в большое зеркало, висевшее в прихожей. Ради этого визита она облачилась в синее концертное платье, волосы заколола в высокую прическу, сделала умеренно-торжественный макияж, а на палец надела свое сапфировое колечко. Как-никак к самой Ирме Ивлевой шла!
– Доброе утро, – с нежностью и печалью произнесла знаменитая танцовщица, полуприподнявшись с роскошного кожаного дивана нежно-персикового цвета. В неярко-желтом брючном костюме, больше напоминающем пижаму… – Алена? Вы ведь насчет Викуси пришли поговорить? Прошу, садитесь.
Алена опустилась в мягкое, точно облако, кресло.
Все в квартире Ивлевой было мягким, ласковым, нежным, что полностью соответствовало облику хозяйки. Приятные пастельные цвета, золотистое сияние от многочисленных светильников, хрустально-прозрачные зеркала, уютная роскошная мебель, изящные безделушки повсюду. В углу – старинные напольные часы, в которых маятник методично отмерял время. Коллекция плюшевых медведей, одним своим видом вызывавших слезы умиления…
– Спасибо, что согласились меня принять.
– Ну что вы, какие пустяки! Память о Викусе – это для меня святое… – печально произнесла Ивлева. – Так что вы хотели узнать?
Хозяйка на персиковом диване излучала само участие.
Домработница в фартуке скромно прикатила тележку с чаем, фруктами и воздушного вида пирожными.
– Спасибо, Верочка, – ласково кивнула Ивлева домработнице, и та тихо исчезла.
– Ирма, вы давно знали Вику?
– О, очень давно! – улыбнулась хозяйка с ностальгическим выражением на идеально-правильном лице. – Когда еще совсем девчонками были…
– Вы одобряли ее замужество?
– Ах, это вы про Романа… А что Роман? Роман Селетин, Викусин муж, всегда был очень занятым человеком. Я, честно говоря, редко с ним сталкивалась. Они заходили ко мне вместе раза три, четыре… В основном мы встречались с Викусей в квартире ее родителей.
– Вика хорошо о нем отзывалась?
– Да, хорошо… – послушно кивнула Ивлева. – Впрочем, особо мы о нем не говорили. Лариса Викторовна его не любила.
– А о чем вы говорили?
– Об искусстве. О моде… Господи, ну о чем еще могут говорить девушки!
– Вика была старше вас.
– Ну и что? – пожала плечами Ивлева, снисходительно улыбаясь. – На самом деле она была много младше меня… Дитя, самое настоящее дитя!
– Вы все знали о ней?
Лицо Ирмы не дрогнуло, оно осталось безмятежным и ласковым.
– Да, наверное…
– Вы знали, что у Вики в последнее время был роман на стороне? – серьезно спросила Алена.
– Муж – Роман, и роман на стороне… – играя словами, улыбнулась Ивлева. – Красивой женщине позволительно иметь поклонников. Что в этом плохого? Без восхищения окружающих женщина перестает быть женщиной – разве не так?
– Все так. Но я о другом… – Алена задумалась, пытаясь подобрать нужные слова. – У Вики был не поклонник, а человек, которого она очень любила. Нечто большее, чем обычная интрижка красивой женщины! Страсть. В некотором роде даже помешательство…
– Глупости какие, – с укором возразила Ивлева. – Вика не была сумасшедшей, хотя многие объясняют ее уход из жизни именно этим.
– Ирма, но вы не ответили на мой вопрос.
Ивлева отщипнула от кисти прозрачную, изумрудного цвета виноградину (хоть натюрморт рисуй!).
– У Викуси не было любовника… – рассеянно произнесла она.
– Вы это точно знаете?
– Ну, ничего абсолютного в этом мире нет…
– У меня есть сведения, что у Вики был человек, которого она очень любила. Я не буду называть его имя…
Длиннейшие ресницы Ивлевой затрепетали.
– …так вот, у нее был долгий и бурный роман с ним. А потом она узнала, что этот человек предал ее. Что он стал встречаться с другой.
– Это уже не треугольник, это четырехугольник какой-то… – печально усмехнулась Ивлева.
– Ирма, но вы опять мне не ответили! – в отчаянии воскликнула Алена.
– Я не поняла… О чем вы спросили? – огорченно-обиженно опять затрепетала ресницами хозяйка квартиры.
– Вы знаете ее имя? Кем она была? Кто это вообще?
– Нет, – с сожалением ответила Ивлева. – Я ничего не знаю – ни про любовника, ни про его новую пассию… У меня такое чувство, Алена, что кто-то заморочил вам голову. Может быть, вы сами себя морочите – такое тоже бывает.
– Может быть, – хмуро ответила Алена. Ивлева ничего не знала, а если и знала, то весьма ловко все скрывала за обтекаемыми фразами.
В этот момент в напольных часах что-то зашипело, зашуршало, и они заиграли хрустальными голосами мелодию – «Ах, мой милый Августин», а потом принялись отбивать время. Алена с изумлением смотрела на часы.
– Старинные, позапрошлого века… Я слышала, вы пианистка, Алена? – спохватилась Ивлева.
– Да, я выступала.
– Может быть, сыграете? В соседней комнате рояль…
– Хорошо. – У Алены не было никакого настроения играть, но тем не менее она еще надеялась хоть что-то выведать у Ивлевой. В соседней комнате – огромной, просторной, пустой, с зеркальной стеной – действительно стоял роскошный белый рояль.
– Здесь у меня студия. Прошу… – Ивлева изящно опустилась прямо на пол, скрестив ноги.
Алена села за рояль и страстно, с нарастающей агрессивностью начала «Аппассионату». Она хотела расшевелить Ирму.
«Расскажи! – мысленно требовала Алена. – Все, что знаешь, – расскажи. Только правду! Расскажи, расскажи, расскажи!»
– Чудесно… – Когда стихли последние звуки, Ивлева с очаровательной непосредственностью тыльной стороной ладони вытерла выступившие на глазах слезы. – Действительно – нечеловеческая музыка!
– Ирма, как вам кажется, могло что-то остановить Вику? – тихо спросила Алена. – Спасти ее?
– Ох, не знаю… – сокрушенно вздохнула та. – Вы, Алена, когда-нибудь задумывались о том, что мы все – это продукт культурного воспитания?..
– То есть?..
– Наши чувства, наши фантазии, наши мысли, устремления – все, что мы собой представляем, – результат действия на нас культурного окружения! Вы не согласны?
– Согласна, – осторожно ответила Алена.
– Говорят, что искусство – это только часть мира, причем созданная искусственно, уж простите за тавтологию! Но мне иногда кажется, что реальность гораздо больше похожа на вымысел. Все мы живем во сне, а настоящая жизнь – где-то там, в звуках музыки… В палитре художника! В мраморе, разбуженном резцом художника! В трепетании танца!