Алена вспомнила, как три года назад они с Алешей ездили в Испанию, и на мгновение даже ощутила холодок морских брызг у лица. Как было хорошо тогда, легко и просто… Казалось, они смогут прожить друг с другом хоть тысячу лет, и даже этого будет мало. «Ты мне никогда не надоешь, не разонравишься, – сказал ей как-то Алеша, когда они вечером пили местное вино у себя в номере, сидя у открытого окна. – Ты очень славная, ты сама – как музыка».
Она тогда чуть не заплакала от восторга, от какого-то беспредельного, мучительного счастья – ведь Алена и в самом деле тогда слышала в себе музыку. Да, тогда у нее в ушах звучала мелодия, такая прекрасная и, главное, неизвестная – потому что она эту мелодию не слышала еще нигде и никогда.
И сейчас, сидя напротив Кашина, который как раз добрался до того, как правильно окоренять черенки у кактусов, Алена вдруг попыталась вспомнить эту мелодию.
Пальцы ее, лежавшие на столе, зашевелились, прикасаясь подушечками к холодному пластику, словно под ними была клавиатура.
– …так вот, если не соблюдать это условие, то после высадки в грунт растение гораздо медленнее трогается в рост. Но самое главное – срезать черенки и снимать «детки» надо только весной или в начале лета! Это уж как дважды два…
Господи, как глупо они расстались! Алеша был, наверное, не в духе, он сказал – «нам надо расстаться», а Алена, вместо того чтобы разобраться во всем, сбежала, кипя от обиды.
Она разозлилась на Алешу, потому что была уверена – он должен всегда воспринимать ее как воплощенную гармонию, он не имеет права быть недовольным ею.
«Какая дура… Нет, теперь уж поздно, теперь ничего не исправишь! Может быть, позвонить ему? А зачем? Наверняка у него уже кто-нибудь есть, мужчины никогда не бывают одинокими…» – мелькнула злая мысль.
– …раз уж вам так интересно, Елена Петровна, то я вам сейчас подарю опунцию. Опунцию Бергера, если быть точнее, – так полностью звучит ее название…
И не успела Алена опомниться, как Семен Владимирович поставил перед ней горшок с растением, которое напоминало человечка с угрожающе растопыренными руками. Алена немного подалась назад от длинных колючек, вспомнив некстати, что пинцета-то у нее дома, кажется, нет…
– Спасибо, Семен Владимирович, но я не уверена, что справлюсь, – растерянно пробормотала она.
– О, это проще простого, я вам все объясню! – взмахнул тонкими ручками Кашин. – Между прочим, я очень ценю людей, которые не подавляют окружающих своей самоуверенностью. Вы честно признались в своих сомнениях. А взять, например, Кирилла Глебовича Лигайо…
Алена вздрогнула и попыталась встать.
– Нет-нет, вы сидите, теперь я буду за вами ухаживать. – Кашин теперь уже сам подлил ей чаю. – Мы учились вместе с Кириллом Глебовичем, и еще тогда он любил брать на себя непосильные задачи. Вы в курсе, Елена Петровна, что он погубил Франсуа Валло?
– Что? Он убил его? – несколько нервно спросила Алена. «Сейчас скажу, что мне некогда. Встану и уйду. Ну сколько можно! Теперь оказалось, что этот Лигайо еще и уголовник… Кактус якобы забуду».
– А вы, например, знаете, кто такой Франсуа Валло? – зловеще спросил Кашин.
– Нет, – честно ответила Алена, потихоньку отодвигаясь от стола.
– Вот! – закричал Кашин, подняв вверх тонкий кривой палец. – А если бы не Кирилл Глебович, то Валло бы сейчас вся Россия знала! Вы слышали про Рембо, Верлена, Аполлинера?
– Про них слышала, – пробормотала Алена. В самом деле, довольно знакомые имена, поэты они были, что ли…
– Кирилл Глебович своим переводом убил Франсуа Валло. А если бы перевод доверили мне, то ничего подобного бы не произошло…
– Семен Владимирович, мне пора! – закричала Алена. – Спасибо, спасибо за все…
– А опунция? – спохватился Кашин. – Вы ее забыли! Сейчас я вам газетку дам, чтобы вы, значит, руки не накололи, пока несете ее…
Он выдвинул широкий ящик и зашуршал газетами. Сбоку, возле стопки старых газет, лежала складная подзорная труба.
– Извините, – сказала Алена. – Можно посмотреть?
– Что? Трубу? А, пожалуйста, пожалуйста… – благодушно кивнул старик. – Ее мне подарили еще в советские времена, лет тридцать назад. Я тогда переводил одного французского коммуниста – несколько рассказов для журнала «Огонек», на морскую тему… Он, знаете ли, очень под Хемингуэя косил, как теперь молодежь выражается. Потом приехал, подарил мне эту трубу – настоящую, морскую. В благодарность. Умер в середине восьмидесятых.
– Как интересно… – пробормотала Алена, вертя в руках трубу. Она была тяжелая, в кожаном чехле. Когда она спросила разрешения взглянуть на нее, то в первый момент и сама не поняла, зачем ей это. А теперь заволновалась. Потому что труба была много лучше ее несерьезного биноклика. – Спасибо.
Алена поспешно попыталась положить трубу назад, в ящик, боясь собственных мыслей. «Может быть, я потихоньку начинаю сходить с ума от одиночества?..»
– Зачем? – перехватил ее руки Кашин. – Если вам надо, Елена Петровна, то вы берите… Это, между прочим, настоящая цейссовская оптика! Сейчас такую не найдешь. Берите, берите.
– Господи, но она мне совершенно ни к чему! – растерялась Алена. – А потом, для вас это память…
– Какая ерунда! – фыркнул сердито Кашин, еще более становясь похожим на сказочного тролля. – Я же вам объясняю – переводил несерьезные подделки под Хемингуэя, ничего интересного с художественной точки зрения!
– Хорошо, – нерешительно сказала Алена. – Я возьму. На время. Вы же знаете, из окон такой чудесный вид…
– Вот именно! – закричал Кашин. – Вам она обязательно пригодится, поскольку вы, как человек творческий, наверняка черпаете свое вдохновение в природе. Я, знаете, уже стар, голова плохо работает… – с досадой произнес он. – Не могу так хорошо переводить, как раньше. А мне предлагали – сейчас много интересной литературы появилось, много возможностей… И гонорары уже другие, разумеется! Эх, был бы я лет на двадцать помоложе…
Алена ушла от него, едва удерживая горшок с кактусом и тяжелую трубу.
Кактус она поставила на кухонное окно, за занавеску, – и тут же о нем забыла. Зато трубу тут же принялась чистить – она была какой-то закоптелой, скользкой на ощупь, с замазанными стеклами – может быть, потому, что слишком долго лежала у Кашина в кухонном ящике…
Потом, стоя у окна в комнате, поднесла трубу к глазам, подкрутила колесико. Четкость была необыкновенная.
До пяти часов вечера она ждала появления своего незнакомца (а вдруг?). Потом стемнело, и не имело уже никакого смысла ждать Его – по крайней мере, до следующих выходных.
Алена села за рояль и принялась наигрывать Вторую балладу Шопена, которую очень любила, – это была тихая, проникновенная, завораживающая мелодия. Звуки лились мягко, точно воск. Ну да, именно такими были ощущения – она словно лепит что-то руками из податливого воска, как скульптор. Какую-то сказку…
Наверное, все было бы сейчас по-другому, если бы тогда не попал ей в руки бинокль.
А так она целую неделю ждала следующих выходных, сгорая от нетерпения.
«Может быть, Халатов прав и я действительно потеряла радость жизни? Занимаюсь какой-то ерундой…»
В субботу начало темнеть рано, чуть ли не в начале третьего, – это были самые короткие дни в году.
Алена то и дело выглядывала в окно.
Включенный телевизор вещал:
– …у нас возник класс людей, для которых покупка собственного самолета, квартиры с видом на Кремль и загородного дворца площадью в пять тысяч квадратных метров уже не представляет никакой проблемы. Дача на Рублевке, имение на юге Франции, домик в Швейцарии – сейчас вы можете купить все, что угодно, если у вас есть деньги. Словом, такого уровня обслуживания миллиардеров, какой сегодня предлагают в России, нет ни в одной стране мира. А теперь давайте разберемся, откуда в нашей стране взялось столько богатых людей…
Алена посмотрела на экран – известный тележурналист Никита Ратманов вел очередное разоблачение. Он был молод и чрезвычайно самоуверен – и потому за него невольно становилось страшно. Алена послушала Ратманова, а потом выключила телевизор – откуда взялись у миллиардеров их миллиарды, ее не интересовало.
Неожиданно приехал Костя, взял деньги и тут же снова уехал. В первый раз Алена не стала его задерживать – и он даже как будто удивился, когда она спокойно попрощалась с ним.