Колін Маккалоу - Милый ангел

– Судьба Дома в Шаре, – произнесла она, положила обе ладони на Шар и сцепила пальцы. Фло смотрела на нее как завороженная.

Может, таким загадочным и уклончивым способом она сообщила мне, что отныне мне официально разрешено пользоваться Шаром. Что я – избранная наследница его тайн.

Я встала, выключила свет и снова села к столу, приблизив лицо к мутноватой хрустальной сфере. Снаружи в комнату проникал неяркий свет, как раз столько, чтобы видеть Шар. Я замерла, устремив взгляд на свое отражение в шаре, будто пригвоздила себя к хрусталю.

«Судьба Дома в Шаре». Даже если это правда, я не понимаю, как такое может быть: целых полчаса я всматривалась в Шар, стараясь не моргать, но видела только то, что находилось у меня в комнате. Никаких видений, лиц – ничего.

Накрыв Шар, я начала собираться на работу.

А вечером, как я уже писала, я ужинала с Тоби. Пока я убирала недоеденное в холодильник, а Тоби мыл немногочисленную посуду, в дверь позвонили. Тоби вытер руки и отправился открывать. С тех пор как умерла миссис Дельвеккио-Шварц, дверь у нас открывают только Тоби, Клаус и Джим. Без надзора хозяйки Дом вдруг стал беззащитным.

Тоби отсутствовал долго – так долго, что я забеспокоилась. Наконец послышались шаги и приглушенные мужские голоса.

– К тебе доктор Форсайт, Харриет, – сказал Тоби, заглядывая в комнату и недовольно хмурясь. Досадно, что он терпеть не может Дункана.

Гость вошел с тем самым отчужденным выражением на лице, которое врачи носят, как один из предметов одежды. Я кивнула, слегка улыбнулась, но его глаза так и не потеплели.

Я предложила ему сесть и многозначительно взглянула на Тоби, но тот сделал вид, будто не понял намек, и остался стоять у двери.

– Нет, спасибо, я ненадолго. Как тебе известно, – деловитым тоном продолжал он, – в больнице сплетничают о нас. – Я открыла рот, но он жестом велел мне пока помолчать. – По этой причине один из ординаторов психиатрического отделения сегодня приходил ко мне, чтобы расспросить о моей Харриет Перселл. Это имя ему попалось в отчетах из полиции и отдела опеки, и он хотел узнать, не та ли это Харриет, о которой сплетничают медсестры. Я спросил, почему он обратился ко мне, а не к тебе, а он ответил, что было бы неразумно высказывать догадки, не получив подтверждения… – он криво усмехнулся, – от здравомыслящего человека.

– Фло, – выговорила я. – Это из-за Фло.

– Она в психиатрическом отделении, Харриет: два дня назад ее привезли туда сотрудники отдела опеки.

Колени отказались держать меня, я торопливо села и уставилась на него.

– Дункан, что с ней?

– Он не говорил мне, а я не спрашивал. Этого ординатора зовут Прендергаст, Джон Прендергаст, и он попросил передать тебе, что завтра весь день будет в отделении. Ему срочно надо поговорить с тобой.

Слезы покатились по мои щекам впервые с тех пор, как у меня забрали ангеленка. Будь Дункан или Тоби со мной наедине, они попытались бы утешить меня. Но они стесняли друг друга, и потому я закрыла лицо ладонями и разрыдалась. Мужчины ушли.

Я услышала, как Тоби негромко сказал Дункану, прикрывая дверь:

– Чертовски жаль, что никому из нас не досталось и десятой доли ее любви к ребенку!

Ангеленок, ангеленок, скоро ты будешь дома! Теперь, когда я тебя нашла, нас ничто не разлучит. Отдел опеки направил тебя в мою больницу, а оттуда до дома гораздо ближе, чем от Ясмара.

21 февраля 1961 года

Психиатрические отделения в больницах общего профиля появились сравнительно недавно. Да и то в больших больницах при медицинских институтах. Хронических эпилептиков, больных сифилисом в третьей стадии, пациентов со старческим и другими видами слабоумия держат отдельно, в Каллан-Парке или Глейдсвилле. А у наших пациентов нет выраженных органических повреждений мозга, они в основном страдают шизофренией и маниакальными психозами, хотя в психиатрии я не сильна. Однажды к нам на флюорографию приводили девушку с нервной анорексией – этим мое знакомство с больными психиатрического отделения исчерпывается.

Психиатрическое отделение занимает целый новый корпус, единственный, где нет стеклянных панелей в алюминиевых рамах. Здание возведено из красного кирпича, окон в нем немного, на каждом – решетка. Есть несколько всегда запертых двустворчатых стальных дверей для персонала, но вход только через одну – тоже стальную, со стеклянной панелью толщиной в дюйм, армированной стальной сеткой. Подойдя к двери после работы, я заметила, что на ней два замка. Войти в здание было нетрудно – требовалось только одновременно повернуть обе ручки, но как только дверь закрылась за мной, я поняла: чтобы выйти отсюда, мне понадобятся два разных ключа. Наверное, в тюрьмах такие же замки.

В отделении работают кондиционеры, обстановка успокаивает. Как местному персоналу удалось выпросить у старшей сестры-хозяйки все эти яркие, сочные краски и ткани? Очень просто: перед психами пасует весь мир, и сестра-хозяйка в том числе. С душевнобольными мы не в силах справиться потому, что их не вразумишь. От этой мысли становится страшно. Каждый из четырех этажей корпуса – обособленная территория. На первом – лаборатории и кабинеты, на втором – пациенты-мужчины, на третьем – женщины, на самом верхнем – дети. Секретарь в приемной позвонила доктору Джону Прендергасту и сообщила мне, что он встретит меня у лифта на четвертом этаже.

Прендергаст – человек, похожий на огромного плюшевого мишку с курчавыми каштановыми волосами, серыми глазами и сложением регбиста. Он провел меня к себе в кабинет, усадил и сам сел за стол – любого визитера обескуражит такая преграда. Даже пока мы обменивались любезностями, я поняла, что он парень не промах, а его мягкость и флегматичность обманчивы. «Нет, тебе меня не одурачить, – думала я. – Я не только психически здорова, но и умна. В твоем арсенале нет оружия, с которым ты можешь застать меня врасплох».

– Итак, о Флоренс… или, как вы зовете ее, Фло, – начал он.

– Фло – так звала ее мать. Насколько мне известно, Фло – полное имя. А Флоренс – выдумка отдела опеки.

– А вы недолюбливаете отдел опеки, – заметил он тоном утверждения, а не вопроса.

– У меня нет причин любить его, сэр.

– В отчетах сказано, что ребенок запущен. С ним жестоко обращались?

– О Фло заботились, с ней никогда не обращались жестоко! – возмутилась я. – Мать называла ее ангеленком и любила больше жизни. Да, миссис Дельвеккио-Шварц не принадлежала к числу ортодоксальных матерей, но была очень заботлива и ласкова с девочкой. Просто Фло не такая, как большинство детей.

После этой вспышки я заставила себя успокоиться, держать себя в руках и быть начеку. Я рассказала Прендергасту о жизни Фло, о равнодушии к материальным удобствам, об опухоли мозга и странной внешности ее матери, о том, как Фло появилась на свет на полу в уборной, принятая поначалу за боль в животе, о враче, который прописал гормоны, после чего и родилась Фло.

– Почему Фло перевели в Королевскую больницу? – спросила я.

– У нее подозревают психическое расстройство.

– И вы этому верите? – воскликнула я.

– Подобных суждений я не высказывал, мисс Перселл. Думаю, пройдет еще немало времени, прежде чем мы хотя бы приблизительно поймем, что с Фло, выясним, насколько повлияло на ее нынешнее состояние увиденное преступление и насколько – жизнь до него. Она говорит?

– Никогда, сэр, ее никто не слышал, хотя мать утверждала, что она говорит. Я обнаружила, что центры чтения у нее в мозгу или серьезно повреждены, или отсутствуют.

– Какой она ребенок? – с любопытством спросил врач.

– Очень восприимчивый к чужим эмоциям, чрезвычайно умный, удивительно милый и ласковый. Убийцу матери она так боялась, что при каждом его появлении пряталась под диваном, хотя его не считал опасным никто, кроме меня.

И так далее, и тому подобное – что-то вроде дуэли на рапирах. Врач понимал, что я рассказываю ему не все, а я знала, что он расставляет для меня капканы. Тупик.

– В отчетах полиции и отдела опеки сказано, что во время убийства матери Фло была в комнате. После того как убийца и жертва умерли, девочка осталась в той же комнате, не пытаясь позвать на помощь. Она макала пальцы в кровь и рисовала на стенах, – сообщил врач, нахмурившись и ерзая в кресле, но не спуская с меня глаз. – Вас, похоже, совсем не удивляет, что Фло пачкала стены. Почему?

Я недоуменно уставилась на него.