Эльза Вернер - Мираж

— Не уходите, Рейнгард! Отец возьмет свои оскорбительные слова назад, когда узнает, что я люблю вас и буду принадлежать только вам и никому другому. Слышишь, папа? Я люблю Рейнгарда, и если он захочет сделать меня своей женой, пойду за ним, куда бы он ни повел меня!

Она обращалась к отцу, но смотрела на Эрвальда. Его лицо не вспыхнуло счастьем, как она ожидала, как оно должно было вспыхнуть; оскорбленная гордость взяла верх. Он поднес ее руку к губам, но ничего не сказал и мрачно взглянул на консула, который в первую минуту совершенно растерялся. Осмар убедился, что ему остается только прибегнуть к силе, чего ему так не хотелось, и он больше не колебался.

Он внешне спокойно подошел к дочери, взял ее под руку и резким, ледяным тоном произнес:

— Ты еще молода и неопытна, дитя мое; тебя нетрудно было обмануть. К счастью, я тут и не позволю тебе стать жертвой первого встречного авантюриста, который пытается получить с твоей рукой богатство и положение в свете.

Эти слова как нельзя лучше достигли цели. Эрвальд вздрогнул, точно его ударили; краска гнева, покрывавшая его лицо, сменилась мертвенной бледностью, и он с подавленным восклицанием шагнул к своему оскорбителю. Только вопль Зинаиды: «Рейнгард! Ради Бога!» — заставил его опомниться. Он отступил назад, но на его лицо было страшно смотреть, а когда он, наконец, заговорил, то по голосу было слышно, чего ему стоили эти несколько слов:

— Забудьте, что я только что сказал вам, фрейлейн, как и я постараюсь забыть ваш ответ. Мне не о чем больше ни спрашивать, ни просить вас. Прощайте!

Эрвальд ушел. Зинаида рванулась за ним, но отец крепко держал ее за руку и не пустил.

— Что ты сделал? — вскрикнула она вне себя.

— То, что было необходимо, — холодно ответил Осмар. — Насколько это было необходимо, я вижу только теперь. Опомнись, Зинаида! Мне пришлось разбить мечту твоей юности, но со временем ты поблагодаришь меня за то, что я помешал тебе навлечь на себя несчастье.

— Поблагодарю? — с отчаянием вырвалось у молодой девушки. — Ты лишил меня счастья всей жизни! Я могла быть счастлива только с ним! Ты оскорбил Рейнгарда, и он никогда не простит тебе, а я брошу дом отца, богатство, все, все ради него, если он этого потребует!

Консул смотрел на нее, испуганный и ошеломленный этим стихийным взрывом страсти. Он не узнавал своей кроткой, тихой дочери.

— Ты с ума сошла! — воскликнул он скорее со страхом, чем с гневом.

Девушка ничего не ответила, а вырвалась из его рук и, бросившись на скамью, разразилась громкими, судорожными рыданиями.

Тем временем Рейнгард стремительно шел через сад; он торопился навсегда оставить эти места. В эту минуту он ненавидел консула, и его не трогало мужество, с которым Зинаида отстаивала свою любовь; позор, которому его подвергли, заслонил собой все. Стиснув зубы, с искаженным лицом, Рейнгард шел так поспешно, точно у него горела земля под ногами.

Вдруг у дорожки раздвинулись кусты и из них выглянула головка Эльзы. Она играла с Гассаном в прятки, но, увидев молодого человека, забыла про игру и спросила, подбегая к нему:

— Ты уже уходишь?

Рейнгард остановился, детский голос произвел на него странное действие. Он провел рукой по лбу и ответил жестко и с горечью:

— Ухожу… и больше не вернусь!

Девочка посмотрела на него вопросительно.

Он вдруг поднял ее на руки, как в тот таинственный полуденный час, когда они вместе наблюдали мираж, и страстным тоном прошептал:

— И тебя я никогда больше не увижу, крошка Эльза! Не забудь же, когда приедешь домой, передай мой привет родине, слышишь? Прощай, злое, прелестное маленькое созданье!

Он быстро поцеловал девочку, прежде чем она успела воспротивиться, и, опустив на землю, бросился прочь.

На следующее утро к Зинаиде пришел Зоннек, и она приняла его в своей комнате. Ее бледное, утомленное, лихорадочно возбужденное лицо показывало, что она провела всю ночь без сна, в слезах.

— Так вы отказываетесь принять нашу сторону? — спросила она с болезненным упреком. — Я рассчитывала на вас. Вы — моя последняя, единственная надежда, и вы не хотите помочь нам!

— Не могу, Зинаида! — серьезно ответил Зоннек. — Ваш отец сочтет изменой дружбе, если я стану тайком покровительствовать тому, что он открыто запрещает. И он будет прав.

— Будет прав, когда он неправ уже тем, что был так безгранично жесток?

— Все равно! Он — ваш отец, и вы обязаны подчиниться его воле, по крайней мере, в настоящую минуту.

— Но я не хочу подчиняться! — горячо воскликнула девушка. — Я не позволю простым приказанием разбивать счастье всей моей жизни. Вы ведь знаете, как было дело?

— Знаю, а потому и считаю вмешательство со своей стороны бесполезным; посредничество ничего не даст.

— Из-за того, что Рейнгард чувствует себя оскорбленным? Потому-то я и хочу еще раз поговорить с ним. Я должна видеть его, чего бы это ни стоило, и вы должны помочь нам. Если мы увидимся в вашем присутствии, под вашей охраной, то никто не найдет в нашем свидании ничего предосудительного.

— Но на меня падет вся ответственность, — с ударением возразил Зоннек. — Повторяю, я не могу сделать этого. Выпросите у отца разрешение на это последнее свидание, и я готов устроить его, тайком же — нет!

— Но если я вас прошу, умоляю вас! Боже мой, ведь в том, чего я прошу, нет ничего дурного! Я не могу требовать от Рейнгарда, чтобы он пришел в дом, где с ним так обошлись; если же он уедет теперь с такой горечью в душе, то уедет навсегда. Я хочу только видеть его еще раз, сказать ему, что останусь ему верна, несмотря ни на что, что бы ни делали для того, чтобы разлучить нас, что я принадлежу ему навеки. Вы знали меня ребенком, любили меня, как отец; неужели вы откажете мне в моей первой и единственной просьбе?

Ее голос дрожал, полный страха и трогательной мольбы, а из глаз, устремленных на Зоннека, катились горячие слезы. Он с трудом справлялся со своим волнением; мягко взяв руки молодой девушки, он сжал их в своих.

— Не считайте меня черствым и жестоким, Зинаида, если я все-таки откажу. Я сам получил когда-то жестокий урок. Точно так же, как вы теперь, меня просил мой друг; он был самым дорогим для меня человеком, а его невесту, которую разлучала с ним воля отца, я любил как сестру. Я уступил, устроил им тайное свидание, и это окончилось несчастьем. Отец бросил мне в лицо упрек, обвиняя во всем меня. Раз я вмешался в чужую жизнь, вторично я этого не сделаю; урок был слишком жесток.

Зинаида вдруг выдернула свои руки, резко отвернулась и отошла к окну.

— Хорошо, мы обойдемся без помощи.

— Что вы затеваете? — с тревогой спросил Зоннек.

— Ничего… так как вы отворачиваетесь от нас! — ответила она жестким голосом, но на ее лице появилось выражение отчаянной решимости.

Зоннек подошел к ней.

— Не предпринимайте ничего насильственного, Зинаида, прошу вас! Я пойду к вашему отцу и постараюсь уговорить его разрешить вам это последнее свидание. Может быть, мне это удастся.

Зинаида не ответила и как будто не слышала его слов, но когда он ушел, судорожно переплела пальцы рук, и из ее груди вырвался крик отчаяния:

— И он покинул меня! У меня нет теперь никого, кроме тебя, Рейнгард! Спаси меня… для самого себя!

Осмар тоже был в крайне возбужденном состоянии. Когда Зоннек вошел в кабинет, он торопливо встал из-за письменного стола, и пошел ему навстречу.

— Хорошо, что вы пришли, — сказал он, — нам нужно поговорить о вчерашнем неприятном происшествии.

— Я был у Зинаиды, — холодно и сдержанно ответил Зоннек. — Она прислала за мной, иначе я не пришел бы.

— Уж не намерены ли вы упрекать меня? — спросил консул, заметивший тон и сдержанность приятеля. — Скорее я имею на это право; вы все знали и не предупредили меня.

— Разве это было нужно? Я думаю, любовь вашей дочери и для вас не была тайной. Вы должны были знать о ней.

— Да, но я не считал ее чувства серьезными и опасными и ради вас, Зоннек, не хотел предпринимать ничего, что могло быть вам неприятно. Теперь, когда ваш фаворит забылся до такой степени, мне не оставалось ничего другого.

— Забылся? В первый раз слышу.

Осмар взглянул на него с удивлением.