Эльза Вернер - Мираж

Зоннек понимал, что делает молодого человека таким серьезным и молчаливым при отъезде, которого он ждал так долго и так страстно, хотя Рейнгард не сказал ему о последнем свидании. Но он не желал касаться этого предмета; история кончена, должна быть кончена, зачем же бередить рану?

Заря разгоралась все ярче. Весь восток уже пылал пурпуром, и его отблеск озарял окружающий ландшафт; кругом разливалось дыхание тепла и жизни.

Лодка причалила, и путешественники выпрыгнули на берег под громкие крики приветствий своих людей. Картина была живописная. Все эти крепкие, коренастые туземцы с черными и коричневыми лицами, в разнообразных одеждах, теснились вокруг своего предводителя; великан-негр держал двух лошадей, сильных, горячих животных, подарок Осмара другу. Зоннек стоял как полководец среди своего войска, отдавая распоряжения; Рейнгард бегал взад и вперед; нелегко было навести порядок в этой толпе.

Наконец все было готово. Предводитель стал во главе каравана; за ним вскочил в седло и его молодой спутник и поехал рядом.

Теперь все небо пламенело. Волны древней священной реки окрасились пурпуром; на огненном фоне рисовались колонны храма и его гигантские статуи; вдали над пустыней в мареве дрогнула молния — первый солнечный луч, и блестящее светило, которое древние почитали божеством, медленно выплыло из-за горизонта.

— Ну, Рейнгард, доволен ли ты наконец? — спросил Зоннек. — Вот мы и в пути и едем в желанную даль.

Рейнгард выпрямился в седле. Его взгляд больше не обращался назад, он смотрел вперед и снова горел бурной радостью жизни, страстной жаждой свободы.

— Да, вперед, навстречу солнцу! — воскликнул он. — Не сердитесь, господин Зоннек, но я не в силах ехать шагом! Позвольте мне уехать вперед, только на четверть часа! Меня тянет!

Зоннек улыбаясь покачал головой.

— Ну, поезжай, неугомонный! Будет время, и ты устанешь. Поезжай, мы догоним.

Рейнгард с радостным восклицанием отпустил поводья лошади, и она помчалась, точно ее подхватил ветер. Песок крутился под ее копытами, всадник летел навстречу яркому утру, в волшебное царство фата-морганы.

Пришел май, и весенние бури бушевали над горами, еще одетыми снегом. Зима в этом году была особенно суровой и долгой и даже теперь медленно и неохотно отступала перед пробуждающейся весной.

В маленьком, живописно расположенном в долине городке, со старинным, некогда укрепленным замком, уже зеленели липы, но дома и виллы соседнего курорта были еще большей частью заперты. Прежде Кронсберг был очень мало известен; он лежал далеко в горах, в стороне от обычной дороги туристов и в трех часах езды от ближайшей железнодорожной станции. Потом поблизости были открыты целебные источники, и здесь возник маленький курорт, впрочем, мало посещаемый; летом набиралась сотня-другая приезжих, которые размещались частью в водолечебном заведении, частью в самом городке.

Но вот десять лет тому назад в Кронсберге поселился молодой, однако талантливый врач. Лечебные источники обратили на себя его внимание; он утверждал, что им предстоит будущее, особенно ввиду благоприятных климатических условий. И в самом деле под его руководством небольшой курорт стал быстро развиваться.

Доктор Бертрам, приехавший с женой, еще будучи корабельным врачом, приобрел знакомства и связи во всех концах света и сумел теперь воспользоваться ими. Брошюра, написанная им о кронсбергских источниках и разосланная наиболее известным врачам, привлекла к ним внимание, а несколько удачных излечений укрепили репутацию развивающегося курорта и молодого врача.

На некотором расстоянии от городка, на небольшом возвышении, одиноко стояла маленькая усадьба. Из-за темных елей выглядывала высокая крыша с фронтоном. Старинный дом, выстроенный еще в прошлом столетии, вероятно, был когда-то охотничьим замком, о чем свидетельствовали огромные оленьи рога, высеченные из камня над входом. Широкая лестница со стертыми, поросшими мхом, ступенями вела на небольшую террасу; тяжелые дубовые двери, выходящие на нее, были в настоящую минуту отворены, и можно было бросить взгляд в обширный сводчатый коридор, по обе стороны которого были расположены комнаты, а в глубине лестница с резными перилами двумя поворотами вела на верхний этаж. Дом, хотя и начал кое-где разрушаться, выглядел импозантно, хотя и мрачно.

Обширный, тенистый сад сбегал по склону холма, но и он производил мрачное впечатление со своими высокими старыми деревьями и густо разросшимися кустами; цветов в нем не было. Усадьбу окружала довольно высокая стена; только сквозь железные решетчатые ворота можно было заглянуть внутрь. Все вместе производило впечатление угрюмой замкнутости.

Направо от коридора находилась гостиная, большая комната с зелеными гардинами на окнах, сильно затемненных густыми елями и со старинной мебелью, обитой тоже темно-зеленой материей; на стенах висело несколько старых, очень ценных гравюр в резных рамах; других украшений не было.

В кресле у окна сидел старик, которому, очевидно, перевалило за семьдесят, худой, сгорбленный, с жидкими седыми волосами и заострившимися чертами, имевшими суровое, озлобленное выражение; только глаза были ясные и зоркие и свидетельствовали о том, что умственная жизнь в этом изнуренном теле еще сохраняла полную свежесть.

Против него сидел доктор Бертрам, не особенно изменившийся за эти десять лет. Правда, из молодого, подвижного корабельного врача вышел солидный человек, серьезный и обходительный в обращении с пациентами, но в его глазах все еще блестел прежний лукавый юмор и вся внешность теперешнего советника медицины красноречиво говорила о том, что он чрезвычайно доволен и собой, и миром.

— Я могу только повторить вам то, что проповедую уже в течение нескольких лет, — говорил он, — воздух и моцион, насколько позволяют вам ваши силы, и прежде всего развлечение, чтобы вы не сидели день-деньской и половину ночи над вашими проклятыми книгами. Но вам, кажется, доставляет особенное удовольствие делать как раз противоположное тому, что я советую. Никогда еще у меня не было такого упрямого пациента, как вы, профессор Гельмрейх.

— Я каждый день выхожу в сад, — возразил профессор, раздраженный этим выговором, — а воздуха у меня вдоволь — стоит отворить окно.

— Еще бы! Чудесный заплесневелый воздух, который вы специально культивируете в ваших благодатных горах. В ваш сад уже давно не заглядывает солнце, и ели прямо лезут в окна. Почему вы не велите проредить их? Будь я здесь хозяином хотя бы в течение нескольких дней, я вырубил бы половину деревьев и кустов.

— Пока я жив, — с раздражением возразил профессор, — ни одно дерево не будет срублено.

— Ну, так сидите со своим ревматизмом, — сухо ответил Бертрам. — Вольному — воля, спасенному — рай.

Он встал и сделал вид, что уходит. Старик, видимо, соблаговолил пойти на некоторую уступку, потому что сказал уже более примирительным тоном:

— Вы не должны запрещать мне занятия; это единственное, что делает мою жизнь еще сносной. Отнять у меня книги — значит, лишить меня воздуха.

— Я знаю, — серьезно сказал доктор. — Поэтому я и не требую, чтобы вы отказались от занятий, хотя при вашем состоянии это было самое лучшее. Но вы должны беречься и не требовать от себя в семьдесят три года того, что вы делали в полном расцвете сил. Дома вы не отстанете от книг, поэтому уходите часа на два. Если вы не можете ходить, ездите.

— Ездить? — переспросил профессор, буквально оскорбленный таким предложением. — Куда это? Уж не на бульвар ли вашего пресловутого курорта, чтобы дурачью было на что поглазеть?

— Что вы, собственно, имеете против курорта? Сезон продолжается всего три месяца, а все остальное время мы живем в нашей долине, отрезанные от мира, и восемь месяцев утопаем в снегу не хуже эскимосов. Большего вы, кажется, не можете требовать.

— Зато летом в Кронсберг съезжается полсвета да вдобавок является еще и двор, — проворчал профессор. — Шага нельзя сделать из дома, чтобы не наткнуться на людей; даже в собственных стенах нельзя считать себя застрахованным от них.

Бертрам засмеялся.

— Что касается этого, то, мне кажется, вы умеете отделываться от незваных гостей. Во-первых, вы окружили усадьбу стеной, как крепость, для того чтобы никто не мог даже заглянуть к вам; во-вторых, вы завели пса Вотана, и это чудовище набрасывается на каждого, кто только посмеет подойти к воротам; в-третьих, навстречу выходит старик Бастиан со своей несокрушимой грубостью и твердым убеждением, что гости на то и существуют, чтобы вышвыривать их за дверь. Наконец, счастливец, который благополучно пройдет через эти три инстанции, оказывается лицом к лицу с главной преградой, то есть с вами, профессор, а это далеко не удовольствие, что могут засвидетельствовать бедняги приезжие, которым пришла в голову несчастная идея полюбоваться отсюда видом; они до сих пор крестятся при одном воспоминании.