Алена Нефедова - Мистер Несовершенство

Уголок рта Томаса презрительно дернулся. Ну еще бы! Он и пиццерия, пусть и одна из самых престижных.

— Удобнее будет просто поехать в наш пентхаус. Он же совсем рядом.

— Твой пентхаус, — машинально поправила я. — И нет, я не считаю это удобным. Ты его не продал разве?

— С чего бы? — поднял светлую бровь бывший муж. — Он нам всегда очень нравился, я не собираюсь с ним расставаться.

Что-то мне не по душе это его повторение «наш» и «нам».

— И все же я предпочту посидеть в кафе или обсудить все на ногах. Не мог бы ты перейти к делу.

— Естественно, — кивнул Томас, и мне вдруг подумалось, что он не скажет ничего хорошего. — Я бы хотел, чтобы ты вернулась домой.

— Что, прости? — опешила я. — Мы расстались и разведены, ты не забыл?

— Не разведены окончательно, дорогая. И я всегда предпочитал это называть «разъехались» и воспринимать как то, что ты взяла паузу в наших отношениях. Поначалу я был сердит на тебя, но посещения моего психоаналитика помогли мне понять: все годы нашего брака мы были неразлучны, и тебе просто понадобилось пространство. Это абсолютно нормально.

— Томас! Я не взяла паузу! Я ушла насовсем, потому что у нас с тобой радикально не совпадают взгляды на появление в семье детей! Для меня это необходимость, делающая семью полной, а для тебя — недопустимая помеха, ее разрушающая.

Посетители кафе, куда мы уже успели войти, повернулись к нам, и Томас сделал мне знак говорить тише.

— Тут мы и подходим к самому главному, Алеена, — все так же невозмутимо произнес он. — Я нашел решение этому, так называемому тобой, неразрешимому противоречию наших взглядов на этот неприятный вопрос. Ты хочешь иметь биологического потомка — я тебе его обеспечил. Изабелла вынашивает его для нас.

— Что… погоди… не понимаю… — Моя речь будто отнялась на пару секунд от шока. — Как, Томас?!

Его улыбка прямо-таки лучилась самодовольством.

— Помнишь, мы с тобой сдавали весь биологический материал, в том числе и твои яйцеклетки и мои сперматозоиды в криобанк?

Я замерла, припоминая, что в первый год брака мы действительно это сделали, хотя сейчас уже и не всплывало в голове причин, по которым Томас меня на это уговорил. Видимо, это тогда было остро модно, какая-то массовая акция сохранения для потомков лучшего генетического материала или вроде того. И, само собой, мой муж считал свои гены достойными сохранения более чем чьи бы то ни было, пусть прямое воспроизводство его и не интересовало.

— То есть у Изабеллы…

— Да, ей была подсажена твоя яйцеклетка, оплодотворенная моей спермой. — Губы Томаса изогнулись совсем пренебрежительно, когда он произносил это. — Так что у тебя будет ребенок с твоими генами, но это не отнимет твоего здоровья, времени, не испоганит фигуру и не превратит в истекающую молоком и страдающую слабоумием из-за гормонов самку, недостойную называться полноценным разумным человеком.

Еще с минуту я не могла вдохнуть, переваривая это его кошмарное сообщение, а потом взорвалась:

— Да как ты посмел! Просто взял часть меня и сотворил это?! Кто тебе вообще позволил?! Почему?

— Умоляю, дорогая, тише! — шикнул Томас на меня. — По документам я все еще твой супруг, Алеена, и именно я заключал договор хранения с криобанком, так что никаких проблем получить биоматериал не возникло. Куда как сложнее было выбрать суррогатную мать, соответствующую моим стандартам. У меня ушел целый год на то, чтобы смириться с твоим желанием иметь ребенка, почти разрушившим нашу идеальную семью, и еще год на то, чтобы дать тебе это самое желаемое, при этом не нанеся вреда всему тому, что я в тебе так люблю, Алеена. Ты совершенство, мое совершенство, и ничто не должно его испортить.

Я прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать на него, а заодно и подавить нервную тошноту, поднявшуюся к горлу, и во все глаза смотрела на мужчину, некогда любимого, что за пару минут обратился для меня в натуральное чудовище. А Томас продолжал что-то там говорить о том, по каким критериям выбирал Изабеллу, упоминая ее происхождение, здоровье, отсутствие вредных привычек и прочее, словно описывал мне достоинства племенной кобылы, а не вел речь о человеке, женщине, в которой теперь растет часть меня.

— Она хоть знает? Знает обо всех твоих планах, о настоящих планах? — прошептала я в ужасе.

— Я провел изыскания, и они показали, что женщина, уверенная, что ее личная жизнь устроена, лучше переносит первоначальный сложный этап беременности, — сухо объяснил этот безумец.

— То есть ты позволил ей считать, что вы пара и ребенка вы станете воспитывать вместе?

— Я ничего такого прямо не говорил. Но и не утверждал обратного, — спокойно ответил Томас, доводя градус дикости до крайности.

Да, он просто позволил Изабелле выдумать самой то, чему никогда не бывать, и не утруждался разрушать ее иллюзии, потому как не видел в этом пока необходимости. Мне ли не знать, каково это.

— Ты хоть понимаешь, какой ты монстр, Томас? — уставилась я в потрясении в его аристократичное невозмутимое лицо и осознала, что нет, он не понимает и никогда не поймет.

— Алеена, погоди, мы не договорили! — окликнул меня он, когда я вскочила и бросилась к выходу. — Дорогая, тебе пора вернуться домой!

Выйдя на улицу, я просто побежала что есть сил — мне нужно было оказаться как можно дальше от Томаса и того безумия, что он запросто привнес в мою уже почти устоявшуюся жизнь. Как он смел? Сотворить такое только потому, что хотел меня назад, в неизменном виде, в этом чертовом неприкосновенном совершенстве. Моя безупречность! Будто я редкая ваза, что должна стоять, сверкая начищенными до идеального блеска боками за стеклом витрины, а ребенок — это питомец, которого выбирают по наличию прекрасной родословной в питомнике, чтобы подарить как вещь, а не родное живое существо, что должно вырасти в тебе, радуя и мучая, меняя тебя под себя!

Я неслась по улицам без остановки, не в состоянии уложить весь поднявшийся в разуме хаос, игнорируя звонки на сотовый, пока не выскочила к своему дому, на крыльце которого со всем максимальным комфортом расположился Мангуст. Он сидел на нагретых еще дневным солнцем ступенях, привалившись спиной к столбикам перил и вытянув свои длинные ноги в драных джинсах, и пускал целые облака табачного дыма вверх. Без куртки, в майке-безрукавке, открывающей так много его татуировок. Господи, мне внезапно подумалось, что я не видела вовек никого красивее, чем он сейчас!

— Эй, принцесса, а я уж решил, что мне тут заночевать… — начал он, но осекся, уставившись мне в лицо, и грозно нахмурился, вскакивая: — Ты чего ревешь? Какая падла тебя обидела? Я, бл*дь, руки ему на х*й поотрываю и в ж*пу…

Я бездумно кинулась к нему и просто повисла на шее, целуя колючий подбородок.

— Скажи, ты считаешь меня безупречной? — сквозь всхлипы спросила его.

— Какой? — Мангуст резко осип и рвано сглотнул, при этом нахально стиснув ладонями обе мои ягодицы. — Детка, ты ох*енная, но безупречная — это как-то чересчур для меня.

— Как ты нашел меня? То есть я ужасно рада, не подумай, что нет, но, в самом деле, как? — затараторила я, прижимаясь губами к его колючей щеке и прикрывая глаза от совершенно необыкновенного удовольствия.

— Тш-ш-ш! Тормозни, принцесса, я первый спросил! — строго нахмурился Мангуст, отклонившись и уставившись в мое зареванное лицо. — Я хочу знать, какая мразь заставила тебя плакать.

Он провел большими пальцами по еще не просохшим соленым полоскам, вглядываясь в глаза с тревогой, от которой в моей груди появилось ощущение чего-то пушистого, теплого, необычайно комфортного, что ли, как если бы это было не чем-то извне, а мое, родное, не взявшееся из воздуха.

— По большему счету меня заставила плакать собственная недальновидность и степень разочарования, что происходят из моей же дурацкой наивности, привычки идеализировать окружающих и додумывать им несуществующие хорошие черты характера и все такое прочее. Поэтому, когда я сталкиваюсь с тем, что люди совсем не такие, какими я их себе представляла, случается вот такое. Мари говорит, что меня жизнь ничему не учит, и я все равно не способна начать видеть окружающих такими, какие они есть, а не придумывать им ореол глубоко скрываемых…

— Та-а-ак! Стопэ! — почти рявкнул мой неожиданный гость. — Кончай мне вот это вот… Просто пара слов, гребаное имя — кто тебя обидел?!