Скай Уоррен - Мне нравится твоя ложь

— Дай мне. Я проверю.

Она закатывает глаза и роется в книгах.

— Да, мамочка.

Я замираю, вспоминая темноволосую, темноглазую женщину, которая была нашей матерью. Женщину, которую Клара едва ли знала. Тянущее чувство из глубины раздирает мою грудь. Я знаю, что она могла помочь нам выбраться из этого. То, где мы сейчас, отчасти ее вина. Но я все равно скучаю по ней.

Клару словно пронзает молнией.

— Прости. Мне не стоило говорить этого.

У нее до сих пор слегка круглые щечки и немного пухлые ручонки. Я росла тощей, словно скелет, и грудь выросла поздно. Она все еще маленькая для стриптизерши. Но Клара всегда была веселой, круглолицей и жизнерадостной. Стала немного стройнее, когда начался переходной период, талия уменьшилась, изгибы стали больше походить на женские. Но ее глаза до сих пор по-детски блестят. В конце концов, ее детская мягкость исчезнет. Она больше не будет сворачиваться клубочком, словно ребенок, когда спит. Но я хочу, чтобы искорка в ней осталась.

Я сделаю все, что угодно, чтобы сохранить ее. Уже делаю.

— Все в порядке, — мягко говорю я. — Мне просто жаль, что ты не смогла узнать ее получше.

Клара берет мою руку.

— Я тоже. Но я не могла бы просить о лучшей старшей сестре.

— Боже, ты такая милая. — И тогда, с силой взрывной волны, до меня доходит, как она похожа на Кипа. Какие они оба открытые. Может, поэтому я, кажется, доверяю Кипу, даже если не должна. Может, поэтому я не хочу его смерти.

Ее улыбка тоже похожа на его — она грустная.

— Я люблю тебя.

Я сжимаю рукой ее ладошку, не в силах выдавить ответ. Я не могла сказать слово «люблю» с тех пор, как услышала, как моя мать выкрикивает его в последний раз. Его вытесняет множество других слов. Например, таких, как «бежать» или «прятаться», или «я не позволю им тронуть тебя».

Но самое увесистое слово из всех, которое сейчас всплывает на поверхность, прорываясь на свободу — «помогите».

Первое, что я вижу, когда вхожу в раздевалку, это блестящие белокурые волосы Кенди. Облегчение курсирует во мне сильнее, чем я ожидала. Но оно опасно. Мне не стоит привязываться здесь к кому-либо. Я могу исчезнуть, не моргнув и глазом. Уходить весьма тяжело — прикрыть следы и найти новую работу не составит труда. Но, что мне не нужно, это оставлять друзей позади. Кенди — просто коллега. Практически незнакомка.

И до сих пор у меня в груди все сжимается, когда я вижу ее в безопасности и трезвой.

— Я переживала за тебя, — выпаливаю я до того, как могу остановить себя.

Она поворачивается, и я вижу синяк под одним глазом, и припухлость на нижней губе. Вижу напряжение в фальшивой улыбке, которую она мне дарит. В конце концов, она не в безопасности.

— Не нужно было, — произносит она. — Всего лишь вечеринка затянулась. Я слишком повеселилась.

Тянусь к ее рту, но резко отдергиваю руку, когда она морщится.

— Не похоже на веселье, — мягко говорю я.

Она опускает взгляд.

— Кое-что вышло из-под контроля.

Вещи всегда выходят из-под контроля. Опускаюсь на колени, становясь перед ней, надеясь, что она увидит меня. На самом деле увидит меня.

— Кенди, есть что-нибудь, что я могу сделать? Я могу помочь?

Ее горло дергается, когда она сглатывает.

— У тебя своего дерьма полно.

И моя сестра стоит на первом месте. Конечно же, стоит. Если бы на спасательной лодке оставалось бы одно место, я бы уступила его Кларе. Я уже делаю это. Но я не могу отвернуться, когда вижу Кенди в таком состоянии, избитую и напуганную. Я была на ее месте.

— Это твой парень? Ты можешь уйти от него?

Это заставляет ее немного улыбнуться.

— Как ушла и ты?

Из меня будто воздух выжимают.

— Иногда лучше уйти, чем остаться.

— Из огня да в полымя? Ты думаешь, здесь безопасней? Я не знаю, откуда ты взялась, но лучше там быть не может.

Я содрогаюсь, слыша отголосок слов Кипа. А что, если здесь тебе не безопасно? Никому из нас не безопасно? Мы с Кенди, может, и можем находиться в опасности, но никто не тронет мою сестру. Никто не станет причиной синяка у нее под глазом или опухшей губы. Так намного лучше.

— Может, тебе стоит сказать Ивану, — говорю я, вставая.

Кенди смеется.

— Ему это очень понравится.

У меня переворачивается желудок.

— Он не такой плохой.

— Он мягок с тобой. Ты сделана из стекла. И он знает это. Они все знают.

Во мне поднимается злость.

— Я — не хрупкая.

Но я и не сильная, нечто лучше этого. Я уже разорвана на части, на куски. Ломать во мне больше нечего.

Она тоже встает, чуть ли не прижимаясь своей грудью к моей. Вызов блестит в ее голубых глазах.

— Разве? Заявляешься сюда, пытаешься помочь мне, типа мы самые лучшие подруги. Показываешься у меня дома из-за того, что переживаешь о том, что я сдохну от передоза.

Ее слова, словно резкий порыв холодного ветра, крадут у меня воздух и заставляют попятиться назад на шаг.

— Как ты…?

— Я знаю некоторых ребят по площадке, — она поднимает брови. — Трахаюсь с некоторыми из них. Они сказали мне, что видели девушку с черными волосами, нулевыми сиськами и самыми зелеными в мире глазами — как деньги, сказали они — которая приходила и стучала в мою дверь.

— У тебя могла быть передозировка, — произношу я с отвращением сама себе. — Тебя могли избить. А я оставила тебя там.

— А какая была перспектива? Разбить палатку напротив моей двери? — отвечает она с сарказмом. — И все равно, ублюдки позволили тебе уйти, потому что ты как сраная мать Тереза, и даже те тупоголовые придурки не захотели прикасаться к твоей бледной, невинной коже.

— Ты настолько зла из-за того, что я переживала о тебе? Так плохо, что о тебе кто-то заботится?

— Да, это настолько чертовски хреново. Все вокруг — смертный приговор, так что прекращай свое дерьмо.

Меня накрывает понимание.

— О. Так ты переживаешь обо мне.

Кенди кривится.

— Даже не думала. Я танцевала здесь до твоего появления, и буду танцевать, когда ты свалишь. Ты всего лишь временное явление.

Я не могу сдержать улыбку, которая расползается на моих губах.

— Ты на самом деле переживаешь.

— Нет, я на самом деле не переживаю.

— Мы можем заплести друг другу косички и рассказать страшилки? — дразню я.

Сердитый взгляд меняет ее лицо: настолько неистовый, настолько отчаянный, что я думаю, она может ударить меня. Вот, насколько она не хочет переживать за меня. Насколько хочет остаться в стороне, как и привыкла делать. Но не может сделать этого. Может, это и смертный приговор, но если так и есть, то мы уже мертвы.

Она бросает взгляд на дверь — пусто — а затем назад, на меня. Ее голос звучит тихо на этот раз, искренне. Этим девушка признает, что переживает.

— Тебе может быть безопасно у меня в квартире. Меня там знают. Но не на улицах. Не броди в одиночку. Если тебя там поймают, кто будет заботиться о том, кого бы ты там ни прятала.

Я распахиваю глаза, потому что, может, я и привязалась к кому-то на работе, но я никогда не рассказывала о Кларе. Она никогда не была в клубе и никогда не приходила сюда.

— Я не знаю, о чем ты говоришь.

— Я видела, как ты брала еду на кухне в конце дня. А поскольку ты тощая, как скелет, я поняла, что это не ты подчищаешь все эти продукты за просмотром телесериалов.

Я закрываю глаза.

— Кто-нибудь еще…

— Никто, о ком бы я знала. Даже Лола не подозревает. Я бы узнала, если бы она подозревала, потому что мы говорим о тебе.

Несмотря на свое расстройство, мне удается выдавить слабую улыбку.

— Боже, спасибо.

— Это потому, что мы переживаем, — шепчет она. — И мы не хотим, чтобы ты умерла.

Меня ослепляет каждый раз, когда я выхожу на сцену, но в этот раз все по-другому. Потому что, даже если я не вижу, знаю, что Кип там. Я чувствую, как он наблюдает за мной, хочет меня, рассчитывает на меня. Когда я на сцене, спрятаться невозможно. Я раскрыта. И мне предстоит посмотреть в лицо своей боли в груди, той, которую я чувствую, потому что подвожу его.