— Просто уходи, — мягко произношу я. — Будет только хуже, если ты останешься.
Я — никто. Разве он не сказал это только что? Я не такая большая, сильная устрашающая, как Блу. Но этот человек, похоже, прислушивается ко мне. В течение секунды его взгляд сосредоточен на мне, и он делает небольшой шаг назад. Бормочет и проклинает Блу, когда хватает куртку и уходит, но, по крайней мере, не начинает драку.
Когда он ушел, Блу смотрит на меня и все еще выглядит злым. Во всяком случае, более злым.
— Какого черта? — рявкает он.
Мои глаза расширяются. Он злится на меня?
— Я ничего не начинала с ним. И не жаловалась.
Он качает головой.
— В этом, блядь, и проблема Хани. Ты никогда не жалуешься. Но ты позволила ему прикоснуться к себе. Я видел это.
Я ничего не позволяла ему делать. Можно подумать, это зависит от меня.
— Если хочешь, чтобы я жаловалась каждый раз, когда кто-то будет имитировать секс, это займет всю ночь.
Что-то мерцает в его глазах. Злость? Сожаление? Затем он фыркает и отводит взгляд.
— Ты тоже закончила.
Что? Мое сердце замирает. Мне нужна эта работа. Путешествие — самая опасная вещь, которую мы можем сейчас сделать. Две юные девушки в автобусе привлекут внимание. Это означает, что кто-то вспомнит нас, если мой отец посылал людей на поиски. А я уверена, что нас узнают. Он никогда не сдавался.
— Я ничего не сделала, — шепчу я.
Я не жаловалась. Этого было достаточно. Это то, чему меня научили.
— На сегодня, — хрипло говорит Блу. — Ты закончила на сегодня. Так или иначе, ты не можешь танцевать вот так.
Я не знаю, о чем он говорит, пока не чувствую влагу на щеке. Только тогда я понимаю, что начала плакать. Это означает, что моя тушь, конечно же, течет. Должно быть, я выгляжу ужасно. Мое горло сжимается.
— Я вернусь завтра.
Блу всего лишь ворчит.
Я почти выбегаю из зала, все взгляды, в которых я читаю понимание, прикованы ко мне. Как и всегда. Все это спектакль. Я даже не утруждаюсь сменить лифчик и трусики. Просто натягиваю тренировочные штаны и майку и выскакиваю за дверь, чувствуя, как жжет глаза. Но я не могу вернуться домой вот так. Пока не могу.
Чем больше я ощущаю себя обнаженной, тем сильнее меня охватывает порыв побыть в одиночестве.
Поэтому я огибаю здание и хватаюсь за пожарную лестницу. Металл скрипит, когда я поднимаюсь на четыре фута над землей и карабкаюсь вверх остальную часть пути. Бросаю сумку и без паузы двигаюсь в плие. Затем гранд плие. Снова и снова, достаточно быстро, чтобы ошибиться и начать падать, но мне все равно. Я хочу упасть.
— Хани, — доносится низкий голос.
И я спотыкаюсь. Мне повезло, что я не подворачиваю лодыжку, но принять основной удар приходится на ладони. Затем пара сильных рук помогает мне подняться, отряхивая грязь с моих штанов, переворачивая мои порезанные ладони.
— Господи, — говорит он. — Я не хотел тебя пугать.
Я смотрю на мужчину, тени падают на его лицо из-за лунного света. Он такой красивый.
Так жестоко заставлять меня хотеть его.
Я отталкиваюсь, готовая спуститься вниз по лестнице, но увязаю в рассыпанном гравии, который собирается на крыше, будто сугробы. Мое тело бросает вперед, достаточно далеко, чтобы я увидела освещенную улицу, и я издаю вопль. Затем крепкие руки хватают меня за талию и тащат назад, прижимая к стене. Не кирпичной. Другой стене. Из мышц и воли, стойкой силы и глубокой печали.
— Спасибо, — говорю я, мой голос низкий и грубый, как пол, на котором мы стоим.
Я все еще дышу слишком громко, мое сердце бьется очень быстро. Я была так близка к падению. И самая страшная часть — это облегчение, которое я почувствовала бы.
— Ты всегда боишься, не так ли? — бормочет он мне на ухо.
Я не вижу его выражения лица. Все еще смотрю в сторону от мужчины. Его руки по прежнему на моих бедрах. Но я могу представить его глаза, когда он говорит это, могу вообразить смесь любопытства и отвращения в них. Как будто он заинтригован мной, но не хочет этого.
Вместо этого я чувствую, о чем он думает. Он хочет понять меня. Пытается покопаться во мне, чтобы увидеть, как функционирует мой механизм. Но это никогда не сработает, потому что я не настоящая. Я — как дым и зеркала, просто волшебный трюк. Если он заглянет слишком близко, я исчезну.
Я отхожу и поворачиваюсь к нему лицом.
Его можно изучать, словно потрет: тень щетины на его челюсти, темные круги под глазами. Потертая кожа куртки и толстая джинсовая ткань. Он — воплощение его собственной планеты, ландшафта, который нужно исследовать, гор, на которые можно подняться, и океанов, в которых можно утонуть. Пальцы зудят от желания коснуться его, хотя не уверена, откуда начать. Думаю, с волос, потому что я хочу знать, могут ли хотя бы они быть мягкими. Потому что остальное его тело такое твердое.
Но я не прикасаюсь к нему.
— Чего ты хочешь?
Он отводит взгляд и вздыхает.
— Дать тебе кое-что.
— Еще что-то? — У меня в сумке все еще лежит «Тейзер», который он дал мне. Не то, чтобы я могла использовать электрошокер на нем. Мужчина только что застал меня врасплох.
Он тянется к куртке и вытаскивает что-то. На этот раз мне не нужно спрашивать у него, что это такое. Я даже не протягиваю руку.
Вместо этого из меня вырывается странный звук.
— Пистолет?
Его лицо почти объято стыдом — резкий контраст с блестящей, тяжелой, металлической вещью, которую он держит так умело.
— Я подумал… «Тейзера» недостаточно. Не в этом районе. Не с твоей работой.
— Это хоть законно? — скриплю я.
Ответом мне служит только низкий смех.
— Ты хочешь свое имя в базе данных?
— Нет, но и пистолет я не хочу. Я, скорее всего, случайно застрелю кого-нибудь, чем смогу защитить себя от нападающего. «Тейзер» и так стал для меня большим шагом. Пистолет пугает запредельно. Это слишком много. Я не могу его принять.
Кажется, он это понимает. Кип кивает и прячет его обратно в пиджак.
— Если передумаешь…
Я смотрю на него одновременно со смущением и восторгом. Насколько же странные подарки он мне приносит. Сначала электрошокер. Теперь пистолет. Оба настолько жестоки. Я ненавижу насилие, но они воплощают собой защиту, а она мне нужна.
Этот мужчина — как кошка, приносит мне мертвую мышь в подарок. И тревожно… и мило.
— Хочешь, чтобы я ушел? — спрашивает он.
Я должна ответить ему «да». Должна сказать ему уйти.
— Не уходи.
Боже, я слишком глубоко увязла. Сколько времени прошло с тех пор, как меня влекло к человеку? Не уверена, что такое когда-либо случалось. Я влюблялась в телохранителя, но это было, когда я была девочкой, несмотря на взрослые вещи, что он делал со мной. Едва ли было время или возможность посмотреть на других мужчин, прежде чем я была помолвлена с Байроном. И теперь я так глубоко увязла во влечении к этому человеку, к Кипу, что не знаю, как отступить.
Кип слабо улыбается.
— Тогда я останусь.
Я, прищурившись, смотрю на него с игривостью и подозрением.
— Теперь, когда я здесь с тобой, что ты собираешься со мной делать?
Его улыбка обещает мне всевозможные предложения.
— Зависит от…
— От чего?
— Того, что тебе нравится.
О, а он хорош. Во мне загорается маленькая искра удовольствия. Это может быть простым ответом, который он дает всем девушкам, но это работает. Мысль о том, что Кип заботится, более соблазнительна, чем его шарм, или его мышцы, или сапоги. Я танцую каждый день, пытаясь угодить людям, которых даже не знаю. И вот он — пытается угодить мне.
— Мне нравится танцевать.
— Я бы хотел это увидеть.
— Тогда почему бы тебе не войти в клуб?
— Не так. Я бы хотел, чтобы ты танцевала так, как тебе по душе.
Не уверена, возможно ли это. Если я знаю, что он там, я буду танцевать для него. Я слишком хорошо натренирована — Байроном, моим отцом. Я танцую даже для Клары. С другими людьми нет раскрепощения. Только в одиночестве.
— Никаких танцев, — говорю я, чувствуя странное разочарование.
— Тогда давай приляжем, — мягко говорит он. Может быть, он знает, как тяжело мне сближаться. Может быть, ему тоже тяжело. — Мы можем посмотреть на звезды и позволить им танцевать за нас.