— Могу поспорить.

— У тебя проблемы со мной?

— Несколько, на самом деле. — Она ухмыляется. — Я знаю, кто ты.

Ее слова врезаются в мою кожу, словно острые льдинки. Она знает что-то о Кипе, чего я не знаю. Но, может, она не врет. Выражение его лица совершенно пустое, лишенное эмоций, и я знаю, что это правда.

— Молодец, — говорит он, точно так же, без эмоций.

Взгляд Кенди скользит по мне, глаза слишком невинны, чтобы быть реальными.

— Она знает, что ты связан кровно?

— О чем ты говоришь? — спрашиваю я. С кем связан кровно?

— Почему бы тебе не просветить ее? — говорит она Кипу. Затем бросает сигарету и возвращается в клуб своей сценической походкой, виляя бедрами.

Я обращаюсь к Кипу.

— Расскажи мне.

Он качает головой. Его глаза темные, такие же неподвижные, как кирпичная стена позади меня.

— Нечего говорить. Мой брат — придурок. Обзавелся репутацией в этих краях.

— Как и ты, по-видимому?

Это заставляет его улыбнуться. Но я знаю, что это не вся история. Он, определенно, что-то скрывает. Кенди знает, что он связан с каким-то придурком, но почему она думает, что меня будет это заботить? Это убеждает меня в том факте, что я многого не знаю о Кипе. Ровно столько же, сколько не знаю о его брате. Я даже не знаю его фамилии.

Он делает то, что заставляет мои внутренности сжаться. Тянется за спину — за пистолетом? Может быть, он попытается вернуть его мне снова. Но я не могу его принять. Или за кошельком? За деньгами? И не только из-за колкости Кенди. Однажды он сказал мне, что всегда будет платить за эту привилегию. Он обещал мне это. Это была его черта на песке, но я стираю ее.

Я знаю, что так станет еще запутаннее.

— Нет, — говорю я. — Не надо.

Он наклоняет голову набок.

— Что не надо?

— Не превращай это в дешевку.


* * *

Все покрыто туманом и мраком. Не так, как на сцене, на ней слишком светло. Ослепляет меня. Между деревьями так темно. Я едва могу разглядеть тропу впереди меня. Следую по ней, надеясь вскоре найти открытое пространство. Безопасное место, чтобы отдохнуть. Но деревья надвигаются все ближе и ближе с обеих сторон, пока я едва могу вздохнуть. Сквозь темную стену джунглей я вижу, как моргают зеленые глаза. Затем слышу шипение змеи.

И просыпаюсь.

Пот стекает по мне каплями. Вокруг темно, как было и во сне. Я едва могу разглядеть выцветшие покрывала в цветочек, под которыми лежу. Стены кажутся черными и угрожающими, но это не джунгли, а всего лишь комната мотеля.

Мое сердце выбивает миллион ударов в минуту. Я вытаскиваю себя из постели и выпиваю воду, которую заранее набрала. Затем встаю рядом с кроватью Клары и наблюдаю, как она спит.

Мне хорошо видно, когда я сажусь на краю, поджав под себя ногу. Даже когда мои глаза приспособились к темноте, я не могу разглядеть ее лицо. Это не имеет значения. Я знаю ее лицо так же, как и свое. Я вижу, что покрывало поднимается и опадает. Вот что важно. Может быть, это жутко — смотреть, как она спит. Мне все равно. Пока она дышит, пока она в безопасности, все то, что я делаю, стоит того. Я стою чего-то.

Должно быть, она чувствует меня, потому что начинает ерзать. Она перекатывается на бок, лицом ко мне. Ей снится плохой сон?

Клара открывает глаза. Они такие яркие в темноте. Хотя не зеленые. Не страшные.

— Хонор, — говорит она, и голос звучит сонно.

— Возвращайся ко сну, — говорю я, успокаивая. — Все в порядке.

Надеюсь, я ее не испугала. И да, не испугала. Она верит, что я защищу ее. Единственная проблема — я не знаю, как это сделать. Моя жизнь никогда не была в безопасности. Это далекая идея, как вроде той, чтобы ступить на луну. Или влюбиться. Все, что я знаю — это то, как выживать.

— С тобой все в порядке? — спрашивает она тихим голосом. Она, должно быть, уже наполовину спит.

— Я в порядке, — обещаю я, и знаю, что должна оставить это, но что-то толкает меня вперед. Сейчас она уязвима. Она честнее, чем когда-либо. — Ты в порядке, Клара? Ты счастлива здесь?

— Не счастлива. Я не могу быть счастливой.

Я вздрагиваю. Мне стоило знать ответ — возможно, я знала его все это время, но не была готова услышать. Не посреди ночи, так скоро после кошмара.

— Боже, Клара, — шепчу я. — Что я наделала?

Я знаю, что мы не могли остаться там. Я никогда бы не позволила Байрону или его друзьям прикоснуться к ней. Но то, что у нас есть сейчас — тоже плохо. Комната в дерьмовом мотеле. Я не могу быть счастливой.

— Ей больно, — шепчет Клара. — У нее всё болит.

О ком она говорит? О себе? Я ищу свой голос, чтобы успокоить ее, как смогу.

— Никто тебя не обидит, детка.

— Они убьют его.

Я содрогаюсь.

Ее рука тянется через одеяло и захватывает мою. На ощупь она как лед. Я сжимаю ее. В такие определенные моменты она полностью честна. Я чувствую, как она снова ускользает сон. Это к лучшему. Вероятно, она даже не вспомнит об этом завтра.

Они убьют его.

По правде говоря, они, вероятно, уже убили его. Молодой человек, который жил в поместье нашего отца, сын одного из охранников помог нам сбежать. Прежде чем встать, я жду, пока ее дыхание выровняется, ​​и хватка вокруг моей руки ослабнет. Мне до сих пор не удалось уснуть, поэтому я бреду к окну. Шторы в комнате мотеля тяжелые и широкие. Они блокируют большую часть света. Поэтому, когда я отталкиваю их в сторону, чтобы взглянуть в окно, даже слабый лучик света слепит мои глаза.

Тротуар пуст. Все тихо и спокойно.

Рукой прохожусь по статуе Мадонны, и она пошатывается на подоконнике. Она светлая, пустая. Изготовлена из пластика. Я не уверена, кто купил бы такую ​​статую в качестве религиозного символа, ведь это слишком непочтительно, но именно этим она для нас и является — символом.

Она смотрит на нас: мать, держащая ребенка. Она защищает нас. До сих пор это работало.

Я прикасаюсь кончиком пальца к ее голове. Еще немного. Как только я получу доказательства против моего отца, я могу использовать их в качестве рычага. Тогда мы будем свободны от него.

Нам больше не понадобится защита Мадонны с перегоревшей лампочкой внутри.


* * *

Мой отец — потомок одной из первых ведущих семей в Лас-Вегасе. Из-за нашего генеалогического древа и политики криминального мира, он не играл важной роли в более крупной организации. Но его все еще уважали. Его все еще боялись.

Он рассказывал мне истории на ночь о delitto d'onore. Почетных убийствах. О мужчинах, которые не уважали свои семьи и которых нужно было устранить. Я не понимала, пока позже не осознала, что такое delitto d’onore стало причиной, по которой он убил мою мать. Не понимала, пока позже не осознала, что поэтому он может убить и меня… если найдет.

Может быть, однажды я пойму, какая честь действительно имеется в виду, потому что я не могу быть такой, как он. Не могу отдать Клару одному из друзей Байрона. Не могу допустить, чтобы ее продали монстру — все во имя семейной чести.

Как и случилось со мной.

Я покончила с честью. Я готова быть плохой. Нарушать правила не только за деньги. Вот только, конечно, человек, с которым я хочу нарушать их, не возвращается в течение пяти ночей. Пяти долгих ночей, на протяжении которых я танцевала в задымленной комнате и избегала лапающих рук. Девушки понимают, что со мной что-то происходит.

— А я говорила не встречаться с ним, — говорит Лола.

Я не поднимаю головы, пока натягиваю спортивные штаны и майку. Я голая под ними, но ощущения от мягкого флиса — словно облегчение после резких движений, и даже более резких огней на сцене.

— Кто сказал, что я встречалась?

— На тебе лица нет. Дай угадаю. Он купил тебе обед, ты ему отсосала, а потом он не позвонил.

Настолько близко к истине, что я не могу опровергнуть ее. Но это не вся правда. То, что он, кажется, хочет больше, чем просто секса, не берется во внимание. Как и то, что я не могу дать ему это.

— Это не имеет значения, — говорю я. — Все кончено.

Лола закатывает глаза.

— Конечно, все кончено. Мы не те девочки, которых они забирают домой познакомить с мамой. Мы не те, кого они удерживают рядом.