Я едва дождался, пока мы не приехали, и вовсе не от стыда, что мой водитель совсем недавно занимался онанизмом за деньги, а потому что думал только о том, как Мнемозинка будет заниматься сексом с чудо-машинкой.
О, Боже, как же трудно бывает совладать от нетерпения мечтой, и схватив коробку, тут же выскочил из машины, с отчаянной радостью устремляясь вперед, к намеченной цели.
Лифт, как всякая равнодушная машина постепенно наполнялся моими безумными восклицаниями: «Ах, Мнемозинка! Волшебная чудо-скотинка! Сейчас тебе будет картинка! Безумная секс-машинка!»
И вот я раскрываю дверь, на моем лице обворожительная улыбка. Мнемозинка вся уже в ожидании, она уже понимает, что в моих руках тот самый сюрприз, о котором я ей без конца говорил. Мы вбегаем вместе в гостиную.
Она вся в нетерпении, дрожит, чуть ли не плачет от вожделения, а я судорожно глотаю воздух, раскрываю перед ней коробку и отхожу в сторону, давая ей все подробнее рассмотреть.
Потом с раскрытым от удивления ртом подходит к столу, внимательно приглядывается к чудо-машинке, потом быстро хватается рукой за искусственный член с массивной головкой, и с не менее тяжелой подставкой, и вдруг поднимает его над моей головой…
– Ай, Мнемозинка! Не надо! – ору я, зажмуривая глаза, но огромная подставка вместе с искусственным членом все равно летит в мою бедную головку!
Бац! И у меня в глазах поплыли разноцветные шарики! Хи-хи! Шарики! Ха-ха! Какие смешные шарики! Просто умора!
Последняя запись из дневника невинного садиста Германа Сепова: Быстрота:
В последнее время меня все больше волнует быстрота, быстрота с которой время неумолимо движется вперед, не оставляя нам места в грядущем.
Минуты, часы, дни пробегают страшно незаметно. С тех пор, как я встретил Мнемозинку, время вообще как-будто перестало для меня существовать.
Я все время чего-то боюсь, боюсь себя, Мнемозинку, окружающих меня людей.
Может, это происходит из-за того, что я не такой как все, что я не извращенец, как большинство живущих на этой дурацкой планете, и я это очень весьма тоненько унюхал?!
– Ну, и пусть все извращенцы, а я. вот, нет, ну, и что из того?! – Каждый любит другого человечка по-своему, и чаще всего извращенно, на свой звериный лад, и если это неправдоподобно смешно или чересчур чудовищно, то это совершенно не означает, что я, как человечек, как гражданин всей нашей необыкновенной Вселенной, не имею право на существование.
Да, конечно, Мнемозинка не получает от меня того, чтобы ей хотелось, она вроде и любит меня, и хочет меня как мужчину, но не может со мной никак осуществится и мучается, а с другой стороны, она ведь может и уйти от меня, она вполне свободна! И что ее держит, неужели мои деньги?!
Нет, даже не хочу об этом думать! А может ей поможет пятискоростной искусственный член?! И почему мне так страшно его ей дарить?!
Такое чувство, что я делаю что-то не так, совсем не так!
О, Боже всемилостливый, помоги мне, направь меня на путь истинный, путь блаженный, путь спасительный!
О, эта чертова быстрота, как же у нас все быстро проходит!
Глава 9. Мнемозина глазами судмедэксперта
Возраст делает человека циником. Наверное, это связано с тем, что в твоей жизни наступает момент, когда тебе очень многое дозволено, и в силу твоего жизненного опыта, и в силу достигнутого тобой положения.
Об уме я вообще не говорю, ибо в старости мы остаемся такими же детьми, какими были несколько десятков лет назад. Однако, я, как ни странно, как будто остановился в своем развитии, может в силу своей профессии судмедэксперта, где степень тяжести определяется не только силой воздействия твердых или тупых предметов, но и характером наступивших последствий.
Да и радости, конечно, мало, когда ты чувствуешь, что тебя все время используют как инструмент, который в нужное время может извлечь ответ на самый нужный вопрос.
Приблизительно таково было мое внутреннее состояние, когда я впервые встретил Мнемозину.
Помню серый дождливый день, когда ко мне пришел следователь Карл Иванович Лурье и принес мне постановление о назначении вроде бы обыкновеннейшей экспертизы, а именно, определить, ударился ли молодой человек о дверной косяк, не прибегая ни к чьей помощи, сам, получив закрытую черепно-мозговую травму, или кто-то из его ближних постарался, используя для этого какой угодно предмет.
Самое интересное, что сам молодой человек остался жив, но спрашивать его самого об этом уже не представлялось никакой возможности, ибо, как пояснил мне Лурье, человек этот от удара сразу же сделался круглым идиотом.
Забросив документы Лурье в нижний ящик стола, я как будто совсем забыл о них, но в середине дня, когда я уже готовился уйти на обед, ко мне в кабинет неожиданно и без стука вошла красивая брюнетка с пронзительно томным взглядом и с потрясающей фигурой, одетая в легкое, плотно облегающее платье с весьма прозрачной тканью, сквозь которую легко угадывались на двух небольших полушариях темные соски.
Как оказалось, это была Мнемозина, жена того самого молодого человека по имени Герман, получившего травму головы, и ставшего вследствие травмы круглым идиотом.
По ее прекрасному взволнованному лицу было легко разглядеть мотив ее прихода.
Мне даже не требовалось осматривать рваную рану на голове, чтобы понять, что именно она, эта милая и симпатичная женщина приложила свою руку, чтобы убить мужа!
Кажется, она тоже почувствовала по моему лицу, что я все уже понял, и поэтому присев без приглашения за мой стол, и поставив на край стола большую кожаную сумку, она сразу спросила меня в лоб: «Сколько?»
– Сколько чего? – улыбнулся я, чтобы выиграть время, ибо в этот самый момент меня стала преследовать одна лихорадочная и навязчивая мысль, связанная с этой прекрасной юной женщиной.
– Сколько вам нужно денег за грамотное оформление экспертизы? – спросила она, облизывая свои пересохшие и потрескавшиеся губы розовым язычком.
– Дайте подумать, – сказал я, хотя думал совсем не о деньгах, тем более, что я бы их никогда у нее и не взял, да и на фотографиях, которые приложил к своему постановлению следователь Лурье, из самой раны этого человека явно проступали очертания какого-то массивного предмета, но уж никак не дверного косяка.
Господи! Я уже пожилой человек, уставший от своей профессии, как и от самой жизни, старый закоренелый холостяк, да к тому же с фамилией Розенталь, как олигофрен, пялюсь на эту несчастную брюнетку, уже дрожащую всем телом и вытирающую слезы белым шелковым платком.
– Мне не нужны деньги! – чуть слышно сказал я, с огромным волнением вглядываясь в ее загадочные черные глаза.
– Что же вам тогда нужно?! – всхлипнула она, пряча глаза за носовым платком.
И почему она произнесла эту фразу?
Эта проклятая фраза как приманка рыбу, сразу же оживила меня, и я опять лихорадочно пустился на поиски нужного слова, а может быть желания, которое обязательно должно быть выражено за какую-то долю секунды быстрой почти мгновенной фразой.
– Мне нужны только Вы! – выпалил я, и весь покраснел как младенец.
Ох, уж это наивное чувство стыда, чувство щемящей близости к запретному плоду!
– Вы с ума сошли! – теперь покраснела она, и уже с интересом выглядывала из-за крепости, созданной ею из сплетенных наманикюренных пальцев в золотых перстнях и белого шелкового платка.
– Нисколько, – улыбнулся я, – я даже знаю день и час, когда я стану Вашим мужем!
– Да, вы же старый! – возмутилась она, и ее красивые волшебные глаза тут же вспыхнули от гнева.
– Неважно! – вздохнул я. – Самое главное, что меня это вполне устраивает! И мне к тому же давно пора на отдых!
– Да, разве вы сможете еще быть в постели мужчиной?! – засмеялась она.
– Еще как смогу! – я вполне серьезно поглядел ей в глаза, и она перестала смеяться.
Я быстро подошел к двери и защелкнул ее на замок, и так же быстро задернул штору.
– Что, прямо здесь?! – удивилась она, не поднимаясь с кресла.
Я присел возле нее на пол, на колени, и сначала проверил ее реакцию на легкое прикосновение моих пальцев до ее обнаженного колена, иными словами, я проверил, доступен ли предмет моего вожделения предмету моего обожания!
Он был доступен, но почему-то сама девушка показалась мне недоступной.
Натянутая как струна, широко расставив свои стройные ноги, и совершенно обнажив их из-под коротенького легкого платьица, она бормотала себе под нос что-то невнятное о каких-то смертных грехах.