Игорь Соколов - Мнемозина, или Алиби троеженца

– Что-нибудь интересное?! – спросил я.

– Опять воду в ступе толчет! – пожаловался кот.

– Так у них работа такая! – попробовал я заступиться за президента.

– А вот хренушки! – разобиделся кот, – это у нас работа, а у них – не бей лежачего! Эх, да что я говорю! Давай-ка лучше сюда поскорее баранину! – и с этими словами кот выхватил у меня баранину и целиком проглотил весь кусок.

– Да уж, неплохая была баранина! – облизнулся он. В это время кто-то кого-то убивал крупным планом, стреляя в упор как по мишени в тире, в телевизоре.

– Знаешь, чем отличаются коты от людей?! – хитро улыбнулся кот, и, поймав в моих глазах молчаливое удивление, сам же мне ответил. – Коты умирают только из-за самок, а люди из-за чего угодно! Наверное, страшно быть человеком?! – спросил меня кот.

– Да, вроде бы нет, – вздохнул я. – А хочешь, я возьму тебя с собой в далекое путешествие?!

– Да, ну тебя, мне и здесь неплохо, – обиделся кот, – везде в мире хватает голодных тварей, но самое ужасное, что у нас едят всех сообща!

– У нас, в России?! – удивился я.

– Во-во! – обрадовался кот моей догадке, – у наших сволочей какое-то невероятное чувство коллективизма! Очень и очень развитое чувство!

– А может, все-таки куда-нибудь махнем! – предложил я.

– Да, нет, Ося, мне и в России хорошо!

– А откуда ты, знаешь, мое имя? – удивился я.

– Да, ты что же, гад, своего тестя во мне не узнаешь?! – возмутился кот.

Я к нему внимательно пригляделся, и действительно, увидел, что это не кот вовсе, а Филипп Филиппович собственной персоной. Наверное, я в ресторане перепил? Впрочем, в жизни всякое бывает! Но такое…

– Ну и что теперь?! Бить будете?!

– Ишь, ты, какой догадливый! – усмехнулся Филипп Филиппович и закурил.

– А как вы меня нашли, как попали в мой номер?!

– Детективы, Ося, детективы, а все остальное – дело техники! – улыбнулся Филипп Филиппович.

– А если я опять убегу?! – вслух задумался я, присев на краешек постели.

– Никуда ты от меня не убежишь, – вздохнул Филипп Филиппович, и бросил свою сигарету в графин с водой, стоящей на журнальном столике.

Теперь сигарета плавала в стеклянном графине одна, как грустный символ нашей мучительной жизни.

– Вот так же он поступит и со мной, – подумал я, глядя на сигарету.

– Что же ты, Ося, так нализался?! – с укоризной поглядел мне в глаза Филипп Филиппович, – а может это в тебе совесть заговорила?!

– Устал прятаться от вас, вот и нализался!

– Ну, ладно, – дружелюбно похлопал меня по плечу Филипп Филиппович, – давай забудем про все плохое! Вчера я имел возможность побеседовать не только с Капой, но и со всеми твоими женами! Случай, конечно, уникальный! Я даже, стервец ты этакий, позавидовал тебе!

– А чего мне завидовать?!

– Да, ладно, Ося, чего дурачком-то прикидываться, – засмеялся Филипп Филиппович, потом неожиданно схватил стул, перевернул его себе за голову, на лопатки и сделал с ним несколько пружинящих наклонов вперед, потом, прогнувшись со стулом за лопатками, проделал еще шесть-восемь приседаний.

– Вот, так, Ося, надо жить, – уже снисходительно улыбнулся мне Филипп Филиппович, – конечно, понимаю, что у тебя уже преклонный возраст, но уж если ты решил взять в жены мою дочь, то должен стараться улучшить свою дыхалку, и все остальное!

– Филипп Филиппович, к чему весь этот цирк?! – я как-то рассеянно зевнул, и тут же быстро усадив Филиппа Филипповича на спину, сделал с ним несколько резких приседаний.

– Фу, ты, черт, напугал, – сказал, отдуваясь, Филипп Филиппович, – а форму ты, видно, блюдешь, старикан, по тебе сразу видно!

– Не знаю, о каких формах существования вы говорите, но я еще могу и так! – и я схватил рукой стул за одну ножку, подбросил его, и, поймав, завертел на своем указательном пальце.

– Да, ты я погляжу, циркач! – восхитился моим номером Филипп Филиппович.

– Да, ну, что вы, – рассмеялся я, и тут же, ухватившись двумя руками за спинку стула, распрямил ноги в горизонтальном положении, держась на одних только руках.

– Ну, ладно, я все уже понял, – как-то расстроено вздохнул Филипп Филиппович.

– А еще я могу вот так! – и я встал на двух руках на пол, ноги над собою выпрямил, и прошелся по комнате, слегка вытянув голову вперед.

– Ну, я же сказал, хватит! – рассердился Филипп Филиппович. – Я уже понял, что ты в прекрасной форме!

– А еще я могу! – выкрикнул я, и готов был уже проделать несколько прыжков сальто-мортале, как тут же получил от Филиппа Филипповича сильный пинок под зад, и растянулся перед ним на полу.

– Эх, Филипп Филиппович, не цените вы меня! – пошутил я, хотя в этой шутке была какая-то доля правды.

Потом встал и поглядел в окно, балкона в моей комнате не было, как и рыжего кота, одна только рыжая шевелюра Филиппа Филипповича украшала эту пустую комнату, как грустный символ нашей мучительной жизни.

Опустившись на колени перед Мнемозиной, держащей нашу маленькую Нонночку, я все же был не в духе. Так, лишь раз оказавшись в загородном доме Филиппа Филипповича вместе с Мнемозиной, Капой, Верой и двумя нашими дочками, я никак не мог отделаться от мысли, что квартира Скрипишина была все же чем-то лучше, во всяком случае, в ней ощущался стойкий запах свободы, которого не хватало здесь.

Да и Нонны Львовны, оставшейся со Скрипишиным в его квартире, нам явно не хватало. К Капе каждый день приходило по нескольку врачей, которые ее ощупывали, осматривали, а заодно, каждый день брали на анализ ее мочу и кал, и раз в неделю брали кровь.

– У меня такое чувство, что я нахожусь в какой-то больнице, а не на даче, – жаловалась нам Капа.

– А что ты хочешь, – вздохнула Вера, кормящая в это время грудью Лолочку, – у твоего папашки денег много, а из близких только ты одна, вот он и будет держать тебя всю жизнь как птичку в золотой клетке, а с тобой и нас заодно!

– У меня такое чувство, что я сейчас рожу! – поглядела на всех грустно Капа.

– Главное не унывать, – я приобнял ее, и прижал к себе, – а может нам убежать?! – шепнул я, глядя на всех.

– Да, разве отсюда куда-нибудь убежишь, решетки на окнах и везде охранники, – задумалась Мнемозина, поправляя на Нонночке распашонку.

– Зато у меня есть план, – шепнул я, и все внимательно поглядели на меня.

На следующий день, когда Филипп Филиппович приехал навестить Капу, он вдруг застал такую картину: все трое, Капа, Мнемозина и Вера били меня по голове пуховыми подушками, а я лежал на полу и ревел как несмышленое дитя.

– Старый козел, ты уже в постели начал ссаться! – орала как безумная Мнемозина.

– Вот старая вонючка, – вторила ей Вера и тоже весьма активно прикладывалась подушкой к моей голове.

– Папа, убери его отсюда, я больше не могу его видеть, – обратилась Капа к Филиппу Филипповичу со слезами на глазах.

– Ну, надо же, надо же! – радостно засверкал глазами Филипп Филиппович. – Я так и думал, я так и знал, я еще раньше догадывался, чем все это кончится!

В это время дверь распахнулась, и в комнату вбежали с сумками раскрасневшиеся, и потные, Леонид Осипович с Елизаветой Петровной.

– Охрана, кто их сюда впустил?! – рассердился Филипп Филиппович.

– Но, папа, причем здесь они?! – заступилась за них Капа.

Мнемозина отбросила подушку и кинулась обниматься с родителями.

– Ну, ладно, – успокоился Филипп Филиппович, и сказал вошедшему в комнату охраннику, чтобы он помог мне убраться отсюда.

– Филипп Филиппович, но позвольте хотя бы брюки сменить, а то ведь мочой же пахнут, – всхлипнул я.

– У вас что, недержание? – с сочувствием поглядел на меня Леонид Осипович.

– Фигли его жалеть, – нахмурился Филипп Филиппович, – из-за таких вот старых козлов молодые девки вместе с беременностью инвалидность получают на всю жизнь!

– Да, да, конечно, – вежливо согласился с ним Леонид Осипович, но все равно еще раз, как бы с сочувствием поглядел на меня.

Елизавета Петровна тоже грустно проводила меня глазами, когда меня уводил за собою охранник.

О женах я умолчу, они продолжали выражать на своем лице надуманное презрение. А напоследок, когда мы вышли из ворот, охранник пнул меня ногой по левой ягодице, по всей видимости, исполняя волю своего хозяина, и летел я над землей довольно низко, наверное, к плохой погоде, но главное, о чем я думал в эту минуту, лишь бы у нас получилось все, что было нами задумано.