Анна Кафа - Мое имя – Лектон

– Спасибо… Конечно, думаю, что ты преувеличиваешь, не хотелось бы тебя разочаровать. Это может быть только первое впечатление, ведь ты меня совсем не знаешь… Но, как хочешь – она расхохоталась, – если что – сам виноват, я тебя предупредила. У тебя ещё есть шанс взять свое предложение обратно, и, поверь, я не обижусь.

Марк весело засмеялся, и, дотронувшись до ее плеча, серьёзно сказал:

– У моих решений нет заднего хода.

– Значит, не буду оглядываться.

Кей смотрела на Марка, он был на чем-то сосредоточен и уже более минуты молчал, глотая дым от сигареты. Они сидели на террасе отеля, Кей допивала остывший кофе и украдкой поглядывала на «смысл своей жизни». Утреннее происшествие с портретом испортило день. Зная Марка, она не могла списать его состояние на ревность, здесь было что-то другое, и это «другое» было очень важное, о чем он не мог сказать, и что его вдруг так глубоко отбросило в беспокойство. Она знала, что расспрашивать сейчас не имеет смысла, что придёт время, и он сам расскажет, но Кей не могла долго терпеть его плохое настроение, не потому что ей это наскучивало, а потому что любая тень в его глазах тут же вызывала у неё боль. Ей было страшно. И зачем, – думала она, – ей сдался этот портрет? Она решила, что как только вернётся в номер, тут же избавится от него.

– Милый, мы ещё долго будем безмолвствовать? Ты на меня рассержен, я знаю, хотя, по правде говоря, не совсем понимаю, что случилось. Я – дура, наверное. Прости меня, миленький, мне очень плохо, когда я вижу тебя таким, – Кей дотронулась до его руки, он крепко сжал ее. Этот жест намного больше, чем слова, говорил, что он не злится на неё. Марк мягко посмотрел на свою спутницу, и добавил:

– Кей, ты для меня – все… Я боюсь потерять тебя, это для меня равносильно потере смысла жизни… Ты знаешь… В этом портрете я увидел какую-то угрозу. Прости, но я сейчас не могу тебе этого сказать. Я скажу потом. Мне нужно подумать, – он мягко улыбнулся, и еще сильнее сжал ее холодную ладонь.

– Ты знаешь, что пока ты будешь думать, я буду сходить с ума. Не боишься найти меня сумасшедшей где-нибудь на Елисейских полях, в царстве вечной весны?

– Кей, милая, потерпи, – он отпустил ее руку, и потянулся к пачке «Pall Mall». Его взгляд зацепился за эмблему сигарет, на которой поместилась известная фраза Сенеки: «Per aspera ad astra». Это выражение будто натолкнуло его на мысль, которую он никак не мог схватить, и Марк напрасно пытался сосредоточиться, чтобы поймать ее хвост.

Кей мучилась его задумчивостью, она чувствовала бессилие, и слезы хрустальной крошкой застряли в ее горле. Она заставила себя встать из-за стола и, выдавив улыбку, дрожащим голосом произнесла:

– Я пойду наверх. Буду ждать тебя там.

Марк грустно кивнул и, чиркнув спичкой о ребро сломанного коробка, поджег край сигареты.

Чувствительность Кей всегда мешала ей спокойно дышать, Марк называл её «девочкой без кожи» и всегда удивлялся ее интуиции. У нее, казалось, никогда не было состояния покоя, в ее горячей душе всегда что-то происходило, она ежедневно трудилась над превращением меди повседневности в золото бытия. Кей как ртуть моментально реагировала на происходящее: любое происшествие, от пасмурного неба до отсутствия улыбки на лице Марка, сразу же отпечатывалось на её настроении. Иногда ей казалось, что в ней сидит какая-то странная память, которая ей не принадлежит, эта память безличная, чужая, она нанизывает хрупкие чувства в образы, которые, ворвавшись в сознание, беспокоят его и выбрасывают Кей из равновесия. Ей часто мнилось, что она всего лишь вместилище некой безумной речи предшествующих поколений, речи еле связной, полупьяной и туманной, но эта речь постоянно что-то нашептывает ей, постоянно вмешивается в её жизнь и смывает своей волной очередной песочный замок. Есть ли ее Я на самом деле, или это только иллюзия, только марево, только затянувшийся сон?

Кей приложила электронный ключ и открыла дверь номера. Она скинула туфли, налила стакан воды и неожиданно для себя встретилась взглядом с портретом. Да, он на самом деле был на неё похож, мазки кисти отражали её характер, и, что еще страшнее, – ее сущность. У нее было чувство, будто это не она смотрит на портрет, а он – на нее. Кто из них оригинал? Да, она же собиралась его выбросить, она так и сделает. Кей взяла в руки холст, в этот момент в дверь постучали. Она обрадовалась, думая, что это Марк, но ей пришлось тут же разочароваться: плотно сложенная темнокожая девушка с забранными в пучок черными как тушь волосами произнесла с приклеенными улыбкой: – «Housekeeping».

Кей растерялась, но мгновение спустя вручила горничной картину, и на ломаном английском объяснила, что убирать не нужно.

Та удивлённо посмотрела на отданный ей предмет, но, не имея привычки расспрашивать, произнесла короткое «Buy» и двинулась дальше.

Кей бросилась на кровать и зарыдала. Зачем? Зачем это все? Почему он молчит? Почему не приходит? Ее мысли неслись в какую-то бездну, в которой все закручивалось и рассеивалось в немой вопрос. В её голове вдруг замелькали кадры из её прошлого, и она почувствовала себя ещё хуже.

У детей из неполных семей особые глаза, в них больше напряжения, больше слез, больше злости и больше чуткости. Чтобы чувствовать другого нужно его либо любить, либо бояться. Страх рождает чуткость и умение скрывать себя, страх создаёт актеров. Они всегда прячутся, они боятся, они не доверяют.

Кристина мало что помнила о своем детстве до семи лет. В то время она была оставлена на попечение своей бабушки, а маму видела редко. Ее мать жила в другом городе, а отец ей был неизвестен. Все детские воспоминания Кей были связаны с матерью, которую она всегда ждала, и встречи с которой были так мимолетны. Мама была для нее чем-то фантастическим, она была лучше всех, красивее и добрее всех, но, она очень редко приезжала, и так часто вместо ее долгожданного приезда Кей получала от нее посылку с красивым платьем или куклой. Чувства от такой посылки были для нее сложны: она одновременно радовалась подарку и печалилась отсутствию родного человека. Кристина часто не могла понять, почему мама не заберет ее с собой? И ей приводили множество доводов, которые, она уже тогда понимала, все были ложны.

Когда она пошла в первый класс – оказалось, что мама вышла замуж. Она приехала с каким-то дядей и сказала, что он будет жить вместе с ними. Кристина не поняла, она ужасно испугалась, и с ней случилась страшная истерика, с тех пор она перестала ждать маму, и, как ей казалось, перестала ее любить. Она продолжала жить с бабушкой, и все последующие приезды матери, как и подарки, будили в ней только чувство обиды и разочарования. Все это на протяжении многих лет накапливалась в ее детской душе, и когда Кристина стала подростком, началось выливаться в самые жуткие формы. Между ней и отчимом была взаимная антипатия, доходящая до ненависти, она его боялась. Кей часто убегала из дому, бродила по городу, ночевала у своих подруг или на улице. Она не понимала, что происходит, почему мир так страшен, и единственное, что она инстинктивно чувствовала – что ей нужно защищаться, нужно выживать. Поэтому она никому не доверяла, появление другого рождало в ней тревогу и скрытое напряжение, она была готова к обиде и уже выстраивала в уме защиту или атаку. Финалом такого детства часто бывают самоубийство, тюрьма, проституция или наркомания. Но Кей, казалось, кто-то все время оберегал, она выходила сухой из воды, и никакая грязь не оставляла пятен на ее коже. Возникшее однажды внутреннее стремление к красоте было своеобразным фильтром, пройдя сквозь который все невзгоды и ужасы жизни отсеивались, и оставалась только вода. Вечная, текучая, постоянная, неизменная вода.

У Кей не было того, что называется плиссированным словом «воспитание», не было и примеров для подражания, единственными образцами, тени которых наглухо вплелись в ее жизнь, были персонажи Достоевского и безудержная фантазия. В его героях она находила себя, она знала, что он тоже спускался туда, где слишком темно, и поднимался на вершины, где можно сгореть от света. Он пересказывал те страшные Слова, которыми все было сотворено и которыми все может быть разрушено. И каждая его фраза царапала повседневность и заставляла смотреть сквозь дыры на вечность.

Кристина остро чувствовала фальшь, грязь, подлость и лицемерие, она старалась никогда не допускать их в свои мысли. Ее жизнь казалась хаосом снаружи, но этот кажущийся беспорядок держался на внутренней аскезе. Кей всегда куда-то бежала, чего-то хотела, что-то искала. Покой был для нее загадкой, ее сердце всегда хотело вырваться из груди навстречу новому событию. Она не любила лгать, она была далека от корысти, и, что самое главное, она обладала замечательной способностью – все прощать и ничего не помнить.