Diana Palmer - Мое сердце — твое, любимый!

— Да, да, — успокоила их Норин. — Рамон обо мне хорошо заботится… я ведь его пациентка, — добавила она быстро, чтобы у них не сложилось впечатление, будто она стремится занять в его жизни место их дочери.

Мэри Кенсингтон казалась постаревшей и менее уверенной в себе.

— Изадора умерла, — произнесла она тихо. — Мы сделали из нее святую, потому что так больно ощущать ее смерть, но она была лишь женщиной, Норин, женщиной, а не святой. Мы знаем об их с Рамоном отношениях, так что не думай, что ты оскверняешь ее память, живя в его квартире, — на ее губах мелькнула грустная улыбка, — мне так жаль, что мы не догадывались, в каком ты была состоянии. И так больно вспоминать, как мы обращались с тобой после смерти Изадоры… И всегда будет больно… Надеюсь, ты простишь нас?

— Мы хотим что-нибудь для тебя сделать, — добавил дядя, — все что угодно, — он выглядел смущенным, — так трудно признавать свою вину.

Они оба казались такими жалкими, что Норин не испытывала к ним больше никакой злобы — ее сердце было слишком мягким.

— Может, мне стоило заставить вас меня выслушать, — сказала она после минутной паузы, и ее голос заметно потеплел. — В этом есть и моя вина. Изадора умерла по моей вине.

— Она умерла по воле Божьей, — тихо возразила Мэри. — За последние два года мы сильно изменились. Ты, вероятно, не знаешь, но мы позвали тебя к Холу на день рождения не из-за слухов. Мы хотели все наладить.

При этих словах дядя покраснел.

— Правда, мы не очень-то старались, — признал он с грустной улыбкой, — зато стараемся сейчас. Мы рады будем тебя видеть, приезжай, когда захочешь. Нам сейчас так одиноко.

— И мне тоже, — ответила Норин. Она разглядывала дядю и тетю и чувствовала, как они устали, как измучились, и не могла винить их за то, что они так сильно, так отчаянно любили свою дочь. — Я с удовольствием навещу вас, когда смогу.

— Мы можем поехать на Карибы, — предложила Мэри с нескрываемым радушием. — Тебе это пойдет на пользу. Ты ведь так уставала на работе…

— Да, — согласилась девушка, — но я люблю мою работу.

— Конечно, — подключился к разговору Хол, — но ты ведь не сможешь работать еще пару месяцев, да? Самое подходящее время для отпуска.

Норин колебалась, но не потому, что она не чувствовала благодарное за это предложение, а потому, что впервые осознала: рано или поздно ей придется расстаться с Районом.

— Подумай пока, — подбодрила ее Мэри, — тебе не требуется решать прямо сейчас.

— Обязательно, спасибо.

Уходя, они держались все так же неловко, но уже чувствовалось, что отношения между ними начали налаживаться.

Когда за ними закрылась дверь, в комнату зашел Рамон — посмотреть, в каком состоянии находится Норин.

— Тетя и дядя хотят отвезти меня отдохнуть на Карибы, — сказала она.

— Не сейчас, — сухо отрезал он. — И не раньше, чем через три месяца!

Он развернулся и вышел, а Норин осталась в полном недоумении. На что он разозлился? Не может же он возражать против ее сближения с родственниками.

Рамон не появлялся долго, почти до самой ночи. Норин терялась в догадках, что с ним такое творится, а когда он пришел, внимательно посмотрела ему в глаза и спросила:

— Ты ужинал?

— Не хотелось. — Он покачал головой. — А ты что-нибудь ела?

— Немного картошки и суп из брокколи. Очень вкусно.

— Думаю, я налью себе немного. Тебе что-нибудь принести?

— Нет, спасибо. Ты не видел Мушку?

— Она на кухне, уплетает за обе щеки. Пойду и я поем, вернусь через пару минут.

Уходя, Рамон наградил ее благодарным взглядом: еще никогда в жизни он не чувствовал такого спокойствия, как то, которое ему дарила Норин.

— Когда мне можно будет выйти погулять? — поинтересовалась однажды Норин у Рамона.

— Может, на следующей неделе. Солнечным днем. Потом обсудим.

— Мне нужно видеть окружающий мир.

— Обязательно увидишь, — пообещал он. — Но тебе нельзя простужаться, оденешься потеплее и… У тебя есть пальто?

— Только пиджак, — ответила она.

И вот на следующей неделе, когда солнце согрело землю своими теплыми лучами, Рамон принес ей длинное бархатное пальто темно-синего цвета. Она попробовала отказаться, но услышала в ответ, что оно с очень выгодной распродажи и, если хочет, она может потом вернуть деньги. Норин согласилась с таким условием.

Когда она была готова для прогулки, Рамон взял ее под руку, и они отправились на улицу. Управляющий дома и швейцар встретили их широкими улыбками. Рамон осторожно придержал входную дверь. Норин крепко вцепилась в его руку — худенькая, в длинном пальто и пушистой шапочке, которую он тоже купил ей для прогулок.

— Как же это прекрасно — оказаться на улице! — Норин прямо-таки вся сияла от удовольствия.

Ее счастливое лицо было неописуемо красивым, Рамон лишь взглянул на него и потерял дар речи.

— Что-то не так? — робко спросила Норин. В ответ он покачал головой:

— Нет. Ты прекрасно выглядишь. Она покраснела.

— Пальто и шапочка очень красивы.

— Красива женщина, на которой они надеты. И не только внешне. Знаешь, я подумал, как было бы замечательно, если бы наша дочь унаследовала твои серые глаза и твою очаровательную улыбку!

Норин почувствовала, будто земля уходит у нее из-под ног, а ее спутник заботливо поддержал ее.

— Еще слишком рано тебе выходить, — произнес он огорченно. — Я не должен был позволять тебе делать это.

— Я в порядке, — ответила она, опершись на него. — Это не из-за прогулки. Мне показалось, ты сказал… — она замолчала, потом продолжила: — Неважно. Думаю, мне послышалось…

— Я сказал, что хотел бы, чтобы у нас родилась дочь, — повторил Рамон и пристально посмотрел в ее полные изумления глаза. — Я понимаю, что еще слишком рано обсуждать такие вещи. Но раз мы говорили о кольцах, дети — естественное продолжение…

— Кольца… Ты имеешь в виду свадебные кольца?.. — удивленно воскликнула Норин.

— А ты что подумала?

— Ну, там подарок… например, к Дню Святого Валентина, — едва нашлась она.

Он вздохнул.

— Похоже, я не могу ожидать, что ты мне сразу начнешь доверять и воспримешь разговоры о браке всерьез.

Девушка покачала головой. Ей казалось, что она теряет рассудок. Большие серые глаза не мигая смотрели на Рамона.

— Ты просто чувствуешь себя виноватым, — сказала она потом. — Жалеешь меня…

Он нежно улыбнулся.

— Этих двух чувств недостаточно, чтобы я сделал предложение, Норин. Мы подходим друг другу, неужели ты не заметила? — спросил он. — Ты счастлива со мной, разве нет?

— Да. — Отрицать очевидное было бы глупо! — Но еще слишком рано. Я хочу встать на ноги, полностью поправиться, прежде чем мы… — Она подняла взгляд. — Я могу иметь ребенка?

— Конечно, — Рамон нервно усмехнулся. — Господи, ты меня смутила. — Он перевел дыхание. — Извини, просто я сразу задумался о способах… в твоем состоянии. В любом случае пока это невозможно.

Она шагнула к нему.

— Я люблю детей.

— Знаю, я тоже.

— И думаю, лучше, когда они рождаются в браке. Но мои тетя с дядей…

— Будут в восторге, — перебил Рамон. — Они тоже обожают детей и всегда мечтали о внуках. — Он коснулся ее лица, ласково, нежно. — Пусть пройдет время. Я лишь прошу тебя подумать об этом.

— Обязательно, — пообещала она.

— А сейчас, — пробормотал он, оглядываясь по сторонам, — нам не помешает еще немножко пройтись и перестать мешать движению.

Она тихо засмеялась и взяла его под руку.

— Хорошо.

Они не спеша дошли до угла, немного передохнули и продолжили путь. От ходьбы Норин раскраснелась и слегка запыхалась, что было вполне естественно. Инстинктивно он пощупал пульс на ее запястье — ровный, сильный, точно такой, какой и должен быть на этой стадии выздоровления. Рамон улыбнулся.

— Потом станет проще, — обнадежил он.

И оказался прав. Они гуляли каждый вечер, если у Рамона не было срочных вызовов. Текли дни, за днями недели, за неделями месяцы. Грудь у Норин перестала болеть, силы полностью вернулись, а с ними и бодрость духа. Но Рамон по-прежнему держал с ней дистанцию, и Норин уже начала задумываться, не сожалеет ли он о своей импульсивности, о том внезапном предложении, которое сделал во время первой прогулки, о желании жениться на ней. Один неудачный брак у него уже позади. Видимо, он не хочет рисковать еще раз.