Татьяна Майстери - Мои глаза закрыты

– На, надень, – говорит рядом отец. Он издевается?! Я не вижу, что должна надеть и, тем более, не вижу, где это.

Поняв, что сглупил, отец сам надевает мне что-то на лицо. По ощущениям я понимаю, что это очки. Я хочу сорвать вещь и выкинуть куда подальше, но за одну руку меня крепко держит отец, за другую – мама.

– Постойте, но у неё травма головы! Ей нужно ещё несколько дней для реабилитации! – кричит где-то сзади доктор, пока меня бессовестно тащат в непонятном направлении.

– Спасибо, но дальше мы справимся сами! – кричит отец, очевидно, врачу, а дальше добавляет тише, будто себе под нос, – журналистов нам не хватало, чтобы испортить мою репутацию ещё больше! Хотя куда уж больше…

Я пребываю в шоке от такого заявления. На меня здесь, видимо, всем плевать! А я то думаю, почему в своём мне осталась одна. Да потому что это так и есть! В доме до меня никому нет дела. Мама молчит, боясь перечить отцу, которому важна лишь своя собственная шкура и годами строенная карьера.

Когда я чувствую свежий воздух и прохладный ветер, понимаю, что мы вышли на улицу. Меня силком волочат куда-то, а голоса в голове создают немыслимую кашу. Хочу заметить, что мне даже не дали переодеться. Я иду босиком по холодному асфальту, в больничной рубашке, которую со всех сторон продувает ветер.

Я слышу дивное щебетание птиц. Слышу, как ветер играет ветвями деревьев, создавая лиственный шорох. Слышу то отдалённые голоса людей, то, наоборот, приближённые. Слышу, как по дороге носятся машины, как пищит светофор для пешеходов где-то вдалеке. И, конечно, слышу, как мои ноги шарпаются об асфальт.

Затем раздаётся звук открывающихся дверей. Меня заталкивают в машину, и хлопает дверь. Раздаётся звук заведённого двигателя, и машина трогается с места. Какое-то время мы едем молча. Я вслушиваюсь в рокот мотора, привалившись головой к прохладному окну.

– Ты хоть понимаешь, что натворила? – раздаётся голос папы сквозь тишину.

– Люди в той машине живы? Никто не пострадал? – игнорирую вопрос и задаю два своих, зная, что папу бесит, когда отвечают вопросом на вопрос.

– Да, никто не пострадал…, – сквозь зубы шипит отец, и я мысленно ликую. Злить отца – моё главное хобби, – ты хоть понимаешь, что вышло уже более ста изданий Московской газеты, где главная статья – про тебя?! – кричит папа, и я невольно сжимаюсь в комок.

– Ну, и что там написано?

– О-о…, – растягивает папа "сладким" голосом, – а там написано, что ты гонщица и наркоманка, которая попала в аварию и чуть не убила других людей. А богатый папочка тебя, как всегда, выгородил своими деньгами!

– Ну, хоть одна правдивая статья у них будет…, – протягиваю я равнодушным тоном, а затем добавляю, – вот только я не наркоманка.

– Ты хоть понимаешь, что от меня могут отвернуться все спонсоры?! Ты это понимаешь?! – папа орёт так яростно, что я даже представляю его лицо.

Уверена, он побледнел, нахмурился и подался вперёд, чтобы "достучаться" до меня.

– Пап, я зрение потеряла…, – добавляю я тихо-тихо, но все всё равно слышат. В машине наступает гробовая тишина.

Как бы мне сейчас хотелось увидеть трассу за окном, по которой одна за другой будут мчаться машины. И я бы обязательно думала, куда они все мчаться. Если бы я ещё знала, сколько сейчас времени. Светит ли сейчас солнце, или папаша решил забрать меня из больницы в позднюю ночь? Я бы всё отдала, чтобы ещё хоть раз увидеть ночную Москву… я бы сделала огромное множество фотографий на Polaroid, чтобы потом держать их в руках и ощущать под пальцами гладкую глянцевую поверхность. Я бы сделала всё, чтобы ещё один раз увидеть Сашу…

– Где Саша? – спросила я, вспомнив о парне. Мысль о нём будоражила меня и приводила в нервную дрожь.

Как он отнесётся к тому, что теперь я не вижу? Будет ли он любить меня после этого? Конечно, будет… ведь он любит меня, не так ли? А когда любишь, на недостатки не обращаешь внимания. Поддерживаешь и в горе, и в радости. Разве не так говорят на церемонии бракосочетания?

– Какой ещё Саша? – буркнул отец в ответ на мой вопрос.

– Мой парень. Русый, с голубыми глазами. Он приходил в больницу?

– Нет, к тебе в больницу приходила только Юля, – я, наконец, слышу голос мамы. До этого момента она всю дорогу молчала.

Юлька приходила…её, наверное, ко мне не пустили. А Саша, значит, не приходил… мысль об этом терзает мою измученную душу.

– У тебя ещё и парень есть…, – продолжает бурчать отец, – от тебя столько проблем, Даша!

От такого заявления я прихожу в шок. Значит, я проблема. Для отца я не дочь и даже не девушка, я – проблема.

– Останови машину, – говорю я, хватаясь за ручку двери.

– Куда ты собралась? – угрожающе произносит отец, но я повторяю:

– Останови машину, Олег!

Мужчина слушает меня, и, почувствовав, что автомобиль остановился, я выскакиваю наружу. Не могу больше находится в компании отца. Как сейчас выгляжу со стороны – меня не волнует. Я лишь хочу уйти от отца. Желательно, навсегда. Раз я – проблема для него, значит, буду соответствовать своему новому "статусу"!

– Дарья, вернись в машину! – кричит мне отец, но я не слушаю.

Я сама не знаю, куда иду, но слышу за своей спиной рокот моторов и скрип колёс об асфальт. Кажется, отец даже не собирается меня догонять.

В голове вновь мешаются сотни голосов. Хочется закрыть глаза руками и закричать. Я вспоминаю, что на мне всё ещё очки, словно подтверждение безвыходности… они словно напоминают, что я ослепла навсегда. Они смеются надо мной своим раскатистым злорадным гоготом, от которого мурашки бегут по коже. В порывах гнева я срываю с себя чёртовы очки и со всей силы швыряю на землю. Слышится треск стекла, а следом за ним чей-то писклявый "Ой!".

– С тобой всё в порядке? – спрашивает у меня кто-то, а я даже не могу посмотреть на этого человека. По голосу понимаю, что это молодая девушка.

Я даже не могу объяснить, что со мной! Кажется, у меня начинается самая настоящая истерика. По щекам сами по себе текут слёзы, и я закрываю глаза руками, пытаясь хоть как-то скрыть свою слабость. Оседая на землю, я начинаю реветь всё сильнее. Девушка подхватывает меня и вновь ставит на ноги.

– Что с тобой? Ты сбежала из больницы? – продолжает спрашивать она.

В моей голове крутятся все разговоры с отцом. Был ли хоть один случай, когда он не упрекал меня? Кажется, нет…даже в детстве, когда я упала с дерева и сломала руку, папа не пожалел меня. Конечно, я сама была в этом виновата. Но мне было шесть лет, а я сидела и заливалась слезами не от жгучей боли в руке, а от слов отца, что сама виновата. И, конечно, следом за этим шла чреда постыдностей: я вновь опозорила его, он потеряет всех спонсоров, в газетах напишут, что дочь Олега Антипова глупая и чуть ли не умерла, когда прыгала с дерева! И я сейчас ни капли не утрирую. Папа сказал всё это шестилетней мне, пока доктор накладывала на руку гипс.

– Ладно, пойдём, – сказала девушка и потянула меня за руку в неизвестном направлении.

Я не сопротивлялась. Конечно, было бы лучше, если бы девушка оказалась маньяком. Быстрая смерть, и никто, кроме меня, не пострадал бы. Отец бы поворчал, что я снова опозорила его своей нелепой смертью, и вновь отправился работать, говорить со своими спонсорами и так далее. А я бы не мучилась от вечной темноты… всем было бы лучше. Ведь я – проблема. А проблемы нужно устранять…

На протяжении всего пути я продолжала реветь, громко всхлипывая и шмыгая носом. Ладонь девушки была мягкой и тёплой, даже горячей. И как она живёт с такими горячими руками? Наверное, вечно сидит под вентилятором…

Я услышала пикающий звук. Я знала, что это – ключи от подъезда, но сама в подобных многоэтажных домах никогда не жила. Внутри было прохладно и пахло сыростью. Девушка втащила меня в лифт, и когда он поехал, ноги подкосились. В таких лифтах я до этого тоже не ездила. У папы в офисе ты заходил в коробку, нажимал нужный этаж, а в следующую секунду коробка открывалась, и ты приезжал. И не чувствовалось этого поднятия вверх. А этот лифт наверняка был старым и даже мог остановиться. Я не боялась замкнутых пространств…до этого момента. Когда тебя ведёт незнакомая девушка, и ты даже не видишь, куда вы поднимаетесь, на какой развалюхе едите, то становится страшно.