Мэриан Ти - Мой голландский миллиардер — 3

Именно такая любовь и была между Виллемом и Серенити, только он упустил её, прежде, чем осознать, что именно это она и была.

Виллем взглянул на Серенити, и прекрасно понял, о чём она думала, и что боялась сказать.

Потому что он любил её.

Потому что он всегда любил её.

— Сири, — он сделал шаг ей на встречу, но тут же его грудь сдавило, понимая, что она вздрогнула в страхе, будто его близость причиняла ей боль. Виллем остановился, хотя ничего больше в мире не желал, чем броситься к ней, заключить в объятия и любить и дорожить ею так, как она того заслуживала.

Тяжело дыша, он сказал:

— Ты должна позволить мне объясниться о Шейн, — Серенити вздрогнула от упоминания имени сестры, и от вида опустошения в её глазах, Виллема практически пал на колени.

— Никогда, — голос Серенити был звонкий и холодный.

Он хотел возразить, ведь прекрасно понимал, что пока они всё не выяснят, не смогут двигаться дальше. Но, Боже, она выглядела такой чертовски слабой, будто вот-вот развалится на части, что у него не хватило духу ей возразить.

Её губы изогнулись.

— Это всегда будет то, чего я хочу, — отводя взгляд в сторону, она прошептала, — я достаточно наслышана о вас двоих от неё.

Виллем замер.

— Ангел…

Она дёрнула головой и взглянув на него была переполнена чувством предательства, мощной волной которого, Виллема практически оттолкнуло от неё.

— Сири…

— Ты сказал ей про это, — в её голосе было столько боли. — Как ты мог?

— Нет, —  его голос был жёстким. — Я не говорил ей, — внезапно, он осознал откуда вся эта ненависть, каким образом мысли о мести медленно, но глубоко внедрялась в неё. Чёрт бы тебя побрал, Шейн. Он заставит эту стерву заплатить за содеянное, даже если это будет последняя вещь, которую он сделает.

Сделав шаг вперёд, он крепко сжал её плечи.

— Посмотри на меня, — скомандовал он.

Она знала, что не стоит подчиняться ему, но не смогла устоять, ведь любила и ненавидела его одновременно.

— В ту ночь, когда мы занимались любовью… — он тяжело дышал, — я взглянул в твои глаза, и понял, что то, что ты мне говорила, было правдой. Ты любила меня.

Серенити побледнела от его слов.

— Прекрати.

Но казалось, миллиардер не слышал её.

— Это выбило почву у меня из-под ног, и я понял, что хочу убежать.

— Я сказала прекрати, — прошипела она, хоть слёзы уже струились по её щекам. Она не могла понять, почему он хотел это сделать, неужели не понимал, как вогнал её в агонию, а сердце вырвав из груди, разорвал в клочья, хоть она и молила его остановиться.

Пожалуйста.

Пожалуйста, подожди.

Пожалуйста…

Хриплые рыдания содрогали её тело, и вырвавшись из его хватки, она стала колотить его в грудь.

— Я ненавижу тебя, — она снова и снова била его в грудь, будто вместе с гневом из неё выходил весь яд, впрыснутый в её систему. — Я ненавижу тебя. Ненавижу. Она всё мне рассказала. Всё.

— Серенити остановись, — его лицо было сконцентрированным и жёстким. Он не мог терпеть невыносимой боли, исказившей любимое лицо.

— Она сказала, что ты заплатил ей, чтобы она не подпускала меня к тебе.

Виллем замер.

— Она с-сказала, ч-что ты опасался, б-будто я стану преследовать т-тебя и у-умолять вернуться…

Он не собирался давать ей закончить.

— Достаточно, Сири, — её боль была слишком невыносима. Он в отчаянии припал к её губам, и когда слёзы Серенити смешались с их поцелуем, он ещё отчаяннее стал её целовать, желая, чтобы через поцелуй он смог забрать её боль.

— Позволь мне всё объяснить, Сири, — прошептал он ей в губы.

— Я никогда не поверю тебе, — тупо сказала она.

Виллем сглотнул.

— Я всё равно открою тебе правду, — он сильнее обхватил её. — Ты ведь знаешь историю о моих родителях, которые, практически уничтожили своих детей, из-за того, насколько разрушительной была их любовь. Это была единственная форма любви, известная мне, и которой я отчаянно избегал в своей жизни. Когда ты впервые сказала мне, что любишь, я тебе не поверил. Но затем, в ту ночь… — он громко вздохнул. — Я понял. Это была правда. Я также понял, что должен уйти, потому что считал, что не люблю тебя.

Серенити попыталась вырваться, отрывисто бросая ему:

— Но ты и не любил. Если бы любил, не смог бы тогда уйти…

— Потому что я не знал, — прорычал он сквозь зубы. Виллем отстранился, чтобы она могла увидеть правду в его глазах. — Тогда я полагал, что можно полюбить только внезапно, словно стать жертвой удара молнии, которая делает тебя иррациональным и эгоистичным, как и моих родителей. Я понял слишком поздно, что любовь может приобретать различные формы, и одну из них мы испытали на себе… — он обхватил её лицо ладонями. — Она зародилась тогда, при нашей первой встрече, а затем со временем из дружбы переросла в то, что сейчас живёт в моём сердце, — Виллем поднёс её ладонь к своей груди.

— Она здесь. Крепкая, неизменная, она заставляет моё сердце биться ради тебя, заставляя его пускаться вскачь, когда ты рядом, заставляя его петь, как грёбанная канарейка, когда ты счастлива. Никогда я не думал, что можно так любить, пока не потерял тебя.

Своей ладонью он накрыл её, которая всё ещё лежала у него на груди.

— Но в ту ночь я ничего этого не знал. Я только знал, что ты любишь меня, а я не могу ничего дать тебе взамен. И решил, что если останусь в твоей жизни, то ты точно узнаешь правду. И подумаешь, что я не просто не в состоянии любить, а не в состоянии любить именно тебя.

Виллем замолчал, ожидая, что она хоть что-то ответит, но этого не случилось, тогда он задал свой вопрос:

— Ты мне веришь, Сири?

Медленно она отстранилась от него, и на этот раз, он позволил ей сделать это. Их глаза встретились, казалось, что он смотрит на другую Серенити, которая была старше и мудрее, но которая познала только боль и печаль в своей жизни.

Остальное, что он хотел сказать, умерло на его устах. Он хотел поведать ей ещё тысячи различных мелочей. Хотел рассказать, что же на само дела говорил Шейн, и что она определённо врала обо всём. Но сейчас, глядя на неё, он знал, что ничего больше не имеет смысла, кроме одной вещи.

— Я люблю тебя, Сири, — его голос был жёстким, и он продолжал говорить, глядя ей прямо в глаза, желая, чтобы она видела, что он не лжёт. — Я любил тебя. Я люблю тебя. И всегда буду любить.

Но в ответ она только обронила:

— Увидимся завтра, Виллем.

И они увиделись, но всё было уже не как прежде.

***

— Ты ведь тоже слышал сплетни, не так ли? — Именно Ставрос поднял животрепещущую тему, и сделал это, по велению совести. Голландский миллиардер был в Афинах вот уже как почти два месяца, и практически столько же тайно встречался с Серенити. Но по слухам витавшим среди греческого бомонда, другой друг Ставроса Ахерон Симониду также встречался с Серенити.

Виллем сделал неспешный глоток кофе, намеренно оттягивая ответ, чтобы не выплеснуть нарыв ярости, который созревал в нём, каждый раз, когда он слышал, что его ангел встречается с другим мужчиной.

Медленно опуская чашку на стол, он наконец ответил:

— Ты поэтому пригласил меня на завтрак? — Он был крайне удивлён приглашению, зная, как беременная и капризная жена Ставроса реагирует на то, что он сделал с Серенити.

Не видя смысла лгать, Ставрос просто ответил:

— Да, — и по этой же причине он выбрал местом встречи уединение своего дома. По крайней мере, здесь можно не бояться, что их разговор подслушают репортёры.

— Тебе есть что рассказать об этом? — Настаивал Ставрос.

Широкие плечи Виллема дрогнули.

— Не вижу причин что-то говорить. Это пустые слухи, и если бы они действительно встречались, Серенити сказала бы мне об этом.

Брови Ставроса поползли вверх.

— Ты правда веришь в это?

Виллем не моргая уставился на него.

Медленно греческий миллиардер покачал головой.

— Ты любишь её, не так ли?

Его друг тихо ответил:

— Да.

— И это, чтобы ты там не делал, твой способ искупить свои ошибки?

Губы Виллема дрогнули.

— Согласен, это не самый идеальный план, но если это поможет осознать ей, что же я на самом деле чувствую, то так тому и быть.

Ставрос поспешно ответил: