Салли Торн - Мой любимый враг

– Если вы приедете в город в ближайшее время, мы с удовольствием пообедаем с вами. А потом можем сходить в кино. Энтони, вас мы тоже приглашаем. – (Его челюсть, которая и без того уже отвалилась, начинает покачиваться на ветру.) – Но только если вы готовы вести себя цивилизованно и начать новое знакомство со своим сыном. Думаю, вы понимаете, больше на него злиться нельзя. Это позволяется только мне, потому что ему так нравится.

– Нам с тобой нужно кое-что обсудить. На улице. Сейчас. – Элейн встает на ноги и указывает на французскую дверь, ведущую в сад.

Энтони выглядит как человек, идущий на виселицу. Разъяренную львицу себе под стать я могу узнать с первого взгляда.

Я беру Джоша за руку, и мы извилистым путем покидаем своих обомлевших зрителей.

– Бесподобно! – говорит мне кассир. – Леди, это было лучше, чем в театре.

Я забираю наши вещи у администратора – к счастью, на этот раз не у той похотливой блондинки. А то я могла бы снести ей башку ударом наотмашь.

Идя в ногу, мы с Джошем покидаем холл отеля, как два окружных прокурора – борца за справедливость в телесериале.

Я прошу служителя подать машину.

– Ладно, давай обсудим это.

Я только что устроила невероятно постыдную сцену. Вижу, что люди, ожидающие такси, переговариваются обо мне. Я стану героиней двадцати разных переложений «Инцидента в ресторане».

Джош поднимает меня с земли и говорит:

– Спасибо тебе. Большое тебе спасибо.

Когда мы целуемся, раздаются аплодисменты.

– Ты не сердишься, что я заступилась за тебя? Мальчики в этом не нуждаются.

– Этот конкретный нуждался. И я даже позволю тебе выбрать, кем ты хочешь быть – Тельмой или Луизой. – С этими словами Джош ставит меня на ноги.

Подкатывает наша машина.

– Ты у нас красавец, так что, думаю, ты Тельма.

Джош отодвигает назад водительское сиденье. Мы отъезжаем на полквартала, после чего он начинает хохотать.

– Ты сказала моему отцу: «Это все правда».

– Как плохой телесценарист, который считает, что так говорят дети.

– Вот именно. Это было бесподобно. – Джош смахивает слезу большим пальцем.

– Правда, я тревожусь за твою маму. Она выглядела совершенно потрясенной.

– Не беспокойся, она выколотит из него все дерьмо за это.

– Не сомневаюсь. Мы с ней потому и поладили.

Джош ненадолго задумывается.

– Не знаю, как у нас дальше сложится с отцом, после такого.

– Нет ничего невозможного. – Я пытаюсь поверить собственным словам.

Немного опускаю стекло, в лицо бьет ветер. Солнце пригревает ноги, и Джош снова улыбается.

Я гоню от себя мысли о том, чем все это закончится.

Если обычно эта дорога занимает часов пять, то Джош, могу поклясться, сократил ее до трех. Но время ничего для нас не значит, мы летим по сельским дорогам, оставляя позади соленый морской ветер.

Солнце, падающее на нас сквозь листву деревьев, освещает воспоминания; по рукам скачут лимонные и медовые пятна, цвет наших глаз становится от этого еще более насыщенным: его – сапфировым, мой – бирюзовым. Вижу свое лицо в боковом зеркале машины и едва узнаю себя.

Я изменилась. Вся какая-то другая, новая. Сегодня важный день.

Поездку домой я всегда буду вспоминать, как кино, в котором я снялась. Каждая деталь яркая и живая. Знаю, эти воспоминания мне когда-нибудь пригодятся.

Фильм монтирует какой-нибудь француз. Он предпочел бы автомобиль с открытым верхом, но стекла опущены, так что это не проблема. Воздух не по сезону теплый и напоен запахами жимолости и скошенной травы.

Звезда фильма – миловидная девушка, которая улыбается огнеметного цвета губами красавцу-мужчине. Он так хорош в своих темных очках, что вы немедленно побежите покупать себе такие же.

Он подносит ее руку к своим губам и целует. Говорит ей что-то забавное, и она смеется. В такие моменты хочется нажать на паузу и купить все, что вам пытаются втюхать.

Счастье. Лучшую жизнь. Красную помаду и эти очки.

Саундтрек должен меняться в соответствии с развитием романа: в равных долях вселять надежду и ловить на крючок сладко-горькой лиричностью, от которой по непонятной причине щемит сердце. Но вместо этого из динамиков вырывается глэм-метал 1980-х, который я обнаружила в компрометирующем списке композиций на айподе в папке под названием «Спорт».

– Ты и правда накачал эти кубики, слушая «Пойзон» и «Бон Джови», – изумляюсь я, и Джошу ни к чему отрицать это.

Мы вдвоем, стекла опущены, музыка орет, дорога длинным языком вьется впереди.

Мы подпеваем. Слова песен, которые я не слышала уже много лет, сами собой вылетают изо рта. Джош пальцами отстукивает ритм на руле. Жить сейчас легче, чем дышать.

Машину мы не останавливаем ни разу. Словно, если притормозим, даже просто чтобы передохнуть, реальность нас нагонит. Мы грабители, только что опустошившие банк. Или подростки, сбежавшие из школы-интерната и прихватившие с собой подружек.

В сумке у меня лежат бутылка воды и коробочка с мятными драже Джоша. Мы делимся друг с другом, и это лучше, чем банкет.

В конце концов приходится сознаться самой себе, почему этот киномонтаж так важен для меня. Натужно убеждаю себя в том, что все дело в приближении утра понедельника и того момента, когда одна награда будет висеть над головами двух достойных претендентов. Может быть, причина еще и в том, что я чувствую себя невероятно оживленной и совсем юной; меня буквально распирает от пугающей уверенности в скором и весьма радикальном изменении всей моей жизни.

Вероятно, мой внутренний трепет вызван связью с мужчиной и нервным возбуждением, испытанным в момент противостояния с человеком довольно-таки страшным. Так трепещешь, когда спасаешь кого-то. Проявляешь силу. Заботишься о ком-то, опекаешь и защищаешь, как львица.

Может, виной тому – запах весны в воздухе, зеленеющее поле, где есть шанс отыскать четырехлистный клевер. Красные розы за изгородью. Кожаные сиденья и кожа Джоша.

Нет, было что-то еще – новое знание о чем-то неизменном, постоянном. Оно прокручивается в моей голове с каждым оборотом колеса, с каждым ударом пульса в моих полупрозрачных, едва заметных, как шепот, венах. В любой миг крошечный клапан может захлопнуться под давлением потребленного с круассанами холестерина. Я могу умереть каждую минуту.

Но этого не происходит. Я засыпаю, щека лежит на теплой спинке сиденья, лицо повернуто к Джошу, словно так было всегда. Словно так и будет.

Чуть приоткрываю глаза. Машина в гараже.

– Мы дома, – сообщает Джош.

Думаю о невероятном. Наверное, я размышляла об этом все время. Глаза закрываются, я притворяюсь спящей.

– Пора вставать, – шепчет Джош.

Поцелуй в щеку. Чудо.

Я люблю Джошуа Темплмана.

Мы входим в квартиру Джоша, и он ставит мою сумку, собранную на одну ночь, в своей спальне, как будто я возвращаюсь домой. Иду в ванную, а когда выхожу, Джош готовит мне чай с сосредоточенностью настоящего ученого.

Бросает взгляд на мое лицо:

– О нет! Не говори ничего.

Сердце едва не выскакивает из груди, я хватаюсь за край стойки. Он знает. Этот человек читает мысли. Мои глаза – два влюбленных сердечка.

– Ты совершенно вне себя, – ровным голосом ставит диагноз Джош.

Я не способна ни на что другое, кроме как смущенно скосить глаза и беззвучно пошевелить губами. Смотрю на входную дверь. Просочиться мимо Джоша не удастся – он успеет меня перехватить.

– Никаких шансов. Иди на диван, – отчитывает он меня. – Давай. Двигай.

Я скидываю туфли и сворачиваюсь клубком на его диване, обнимая ленточную подушку.

Веду сама с собой беззвучную беседу.

Ты его любишь. Ты его любишь. Всегда любила. Больше, чем ненавидела. Каждый день смотрела на этого мужчину, изучила цвета всех его рубашек, каждое выражение лица, до мельчайших нюансов.

Каждая игра, в которую ты играла, подводила к тому, чтобы завязать отношения с ним. Поговорить. Почувствовать на себе его взгляд. Заставить его тебя заметить.

– Какая я идиотка! – Я вздыхаю.

Открываю глаза и едва не вскрикиваю. Джош стоит надо мной с кружкой и тарелкой.

– Я просто не могу смириться с закидоном в такой крайней степени, – говорит он и дает мне сэндвич. Ставит кружку на кофейный столик. На минутку исчезает, потом возвращается с моим серым флисовым пледом.

Джош как будто понимает, что я испытала некий шок. Он подтыкает под меня плед со всех сторон, приносит мне еще одну подушку. Кто знает, что написано на моем лице. Я избегала смотреть на себя в ванной.