Мелани Маршанд - Мой муж — Господин

— Ему не могло быть больше восьми, — запротестовала я. — Не было никакой разумной причины запрещать нам общаться, кроме…

Бен лег обратно, и на этот раз его плечо было ближе к моему. Сначала мне казалось, что я все представляю, но вскоре убедилась в реальности. Я чувствовала его близость даже под палящим солнцем.

— Он сказал тебе? Может, его друзья шутили над ним, говоря, что у него вши, а он использовал своих родителей в качестве отговорки, — Бен наклонил голову назад, растягиваясь. — Дети так поступают. Они на удивление коварные.

— Нет, — мне не хотелось больше говорить про это, хотелось перестать вспоминать, но в то же время я почти чувствовала себя… хорошо. Это как содрать корочку с ранки, которая никак не отпадет сама. — Мне сказали мои родители. Сказали, что его отец приходил к ним поговорить. Я почувствовала вину, хотя не знала, что делала что-то неправильно.

— И ты никогда больше от него ничего не слышала?

— Не-а. Он вел себя так, словно меня не существовало. Скорее всего, мгновенно забыл обо мне, — я вздохнула, пытаясь скрыть то, как на меня все еще влияет вся эта ситуация. — Некоторое время я никуда не выходила, избегала всех, как только могла. Я не хотела, чтобы у кого-то еще были проблемы. Пока не прошло достаточно времени, и он не уехал — это все решило. К следующему году я поняла, как можно тусоваться, но не быть при этом одной из них. Я стала много читать, держалась в стороне от их игр. Не думаю, что снова видела его, но он, наверное, так изменился, что я бы его и не узнала.

— Они быстро растут в этом возрасте, — Бен прозвучал до странности задумчиво. — У меня нет четких воспоминаний о том времени. У тебя, должно быть, острая память.

— Наверное.

Он замолчал на мгновение.

— Или так, или тебя ранило это намного больше, чем ты признаешь.

Его голос был мягким, почти понимающим. Словно он не собирался смеяться надо мной за то, что я все еще переживала раны дошкольного возраста.

— Это сложно объяснить, — призналась я, удивленная звуком собственного голоса. Я не планировала говорить ему, просто… начала рассказывать, а остановиться уже не смогла. — Мне всегда было непросто заводить друзей. И не только потому, что половина знакомых мне детей были миллионерами и приезжали всего на пару месяцев. Даже с теми, кого я знала все время — другие местные — я просто не могла найти с ними общий язык. Или они не могли. Не знаю. Просто это было сложно, — я вздохнула. — Тот мальчик… я даже не помню, что он мне говорил, помню только то, что он мог рассмешить меня. Он помогал мне строить песочные замки, и создавалось ощущение, что мы просто понимали друг друга. Не знаю. Это глупо.

Голос Бена прорезался сквозь туман воспоминаний.

— Это не глупо, — сказал он. — Это что-то значило для тебя.

— Мы, должно быть, провели вместе целый день. Но когда мы разошлись, чтобы принести больше материалов, больше инструментов для того, чтобы можно было построить самые высокие башни и превратить наш замок в самое большое строение из песка, которое только было построено, мы не вернулись. Пришла моя мама и отругала меня. Она была зла за то, что я ушла от других детей, оттуда, где нас видел спасатель. Но более того, она была зла на меня за то, что я проводила время с одним из детей туристов. Я сначала не хотела верить ей. Она сказала, что он просто… то есть, я не понимала этого тогда. Дети всегда считают всех искренними. Но когда я сейчас вспоминаю о том дне, мне кажется, что она хотела сказать мне, что он подставлял меня. Просто играя со мной. Он хотел, чтобы я поверила, что он доверяет мне, чтобы потом иметь возможность уничтожить меня. Мне сложно было поверить в это, даже сейчас так, но ведь ты сам сказал — дети коварны.

— Но не настолько, — можно было расслышать недовольство в его голосе. — Не думаешь ли ты, что это у твоих родителей была проблема с этим?

Я остановилась.

Нет. Этого не могло быть. Мои родители были самыми добрыми, щедрыми и сострадательными людьми, которых я только встречала. Конечно, они немного недолюбливали туристов, но кто их любил? Они врывались в город и оставляли за собой беспорядок, поддерживая экономику, но какой ценой? Тяжело уважать кого-то, когда ты соскребаешь рисунки их избалованных детей с белоснежных стен их пятимиллионного пляжного домика. Особенно, когда они «забывали» оставить чаевые.

— Нет, не думаю, — сказала я, снова и снова прокручивая в голове его слова.

— Неубедительно, — сказал он. — И, возможно, это прозвучит совсем уж по-кретински, особенно из моих уст, но выслушай меня. Богатство может сделать людей немного невыносимыми, в лучшем случае, но и бедность не делает тебя святым.

— Мои родители не были бедными, — ощетинилась я.

— Я и не говорю, что были, — он раздраженно вздохнул. — Ты знаешь, что я имел в виду.

— Да, знаю. Но мне кажется, что мнение моих родителей о таких людях, как ты, было чертовски оправдано.

— Возможно, так и было, — сказал он. — Но, может, им стоит извиниться за то, что они разрушили отношения, которые могли быть началом крепкой дружбы.

Я лежала рядом с ним под палящем солнцем. Кто дал ему право обсуждать и осуждать прошлое? Естественно, он хотел, чтобы родители богатых детей вышли сухими из воды. Только потому, что его мать и отец, очевидно, были такими общительными и толерантными, ему сложно было поверить в то, что у кого-то могли быть такие проблемы.

Он чувствовал мое раздражение. Наверное, даже спутники вокруг земли его чувствовали.

— Я пойду окунусь, — сказал он, снова направляясь к воде.

Пока я наблюдала за ним, идущим по пляжу, я позволила своим мыслям вернуться к тому, что увидела в его бумагах. После долгой ночи поисков, просматривая страницу за страницей на телефоне, и попыток разобраться в мелком шрифте, я узнала много. И лишь малая доля этого была воодушевляющей. Если мои подозрения реальны, тогда можно было пройти генетический тест, который бы дал точный результат, болен он или нет. Ему не нужно было бы ждать, пока проявятся симптомы. Но большинство людей с такой семейной историей выбирают не знать. Они предпочитают проживать свою жизнь, как все.

Я не могла представить себе это. Каждое спотыкание, каждая дрожь заставляли меня думать, не было ли это им — началом конца.

Нет, мне нужно было узнать результаты теста. Даже, если это значило услышать худшее.

Какой путь выбрал Бен?

На правильное ли я вообще дерево карабкалась? Или все это было ужасными домыслами, совершенно оторванными от реальности?

Я не могла просто спросить его. Не могла даже поднять эту тему. Не сегодня, не тогда, когда солнце светило, а озеро сверкало ослепительно ярко. Даже в солнцезащитных очках я едва могла взглянуть на него.

Что, если это было правдой?

Имело бы это какое-то значение?

Эту мысль я возненавидела. Ненавидела гадать. Все это было неправдой и не имело значения. Был ли он болен или нет — страшно было просто думать об этом. Я не хотела, чтобы у него была эта болезнь, не хотела, чтобы у кого-либо она была. Но, даже если мы останемся друзьями после нашего маленького соглашения, к тому времени, как это начнет влиять на его жизнь, наши пути уже разойдутся.

И все же, я не могла перестать гадать.

Позволила бы ты этому изменить свое отношение к нему? Если бы знала, что он болен?

Конечно нет. Ничего бы не изменилось. Если бы я действительно любила его…

Если.

Если бы я действительно любила его. Потому что это не так. Потому что все это не реально.

Бен вошел в воду, позволяя волнам разбиваться о его грудь, окунул голову и стряхнул капли воды с волос, возвращаясь ко мне. Упав на полотенце, он обрызгал меня озерной водой.

Ах.

— Ты ведь знаешь, что эта вода на 90 % состоит из испражнений уток, да? — я позволила своему рту изогнуться в беззаботной улыбке, в то время как разум окутывали совсем не радужные мысли.

— Немного завышенное число, — сказал он, поворачиваясь ко мне с его односторонней улыбкой на лице. — Ты изучала ее?

Это было не по-настоящему. И никогда не будет.