— Послушай! — пробормотала она. — Это очень важно! Ты должен запомнить!
— Да говори уже!
— Не знаю, как это еще не всплыло в ваших разговорах, но… Ч-черт! Я общалась с ним от твоего имени! — выпалила на одном дыхании.
— Ч-что?
— Я общалась с ним от твоего имени! — проорала Рита. — А что мне нужно было говорить Марку?! Что его папаше нет до него дела? Я не хотела его травмировать, господи! — Рита обхватила голову. — Так… Первое! Запомни! Ты дарил ему подарки! На день рождения, Новый год… на первую игру и еще так… иногда, по мелочи.
— Ты что делала? — Богдан моргнул, как последний придурок, не в силах уложить в голове ее жертву… ее подарок. Теперь он понимал гораздо больше.
— Дарила подарки, — прошептала Рита, — иногда писала короткие письма. Якобы они приходили на мой электронный ящик.
В носу щипало. Связерский несколько раз вздохнул. Тяжесть в груди становилась неподъемной.
— Спасибо, — глотая половину букв, прохрипел он.
Рита отмахнулась.
— Просто, если он вдруг спросит, или как-то упомянет — постарайся меня не сдать. Это чудо, что мой обман до сих пор не всплыл.
— Хорошо… — кивал, как болванчик, Связерский, не замечая, как растирает горящую огнем грудь.
— Слушай, а как ты меня нашел? — вдруг опомнилась Рита и отвернулась, не в силах на него смотреть.
— Марик дал адрес.
— Он знает, что ты приехал?
— Нет. Но в курсе, что я хотел это сделать. Кстати, а где он сейчас?
— У деда на даче. У нас там большое хозяйство. Сад, огород, и даже куры… Вообще дед ботаник — любит возиться с землей.
— Выходит, вот в кого у тебя эта тяга.
— Может быть. Он мне вообще очень помог по жизни.
— А ты мне никогда о нем не рассказывала.
— Наверное, ты забыл, — пожала плечами Рита и со вздохом принялась убирать за своим двенадцатилетним сыном.
— Нет. Это вряд ли. Я о том времени помню все.
Рита оглянулась. Замерла с подушкой в руках. Она тоже многое помнила. Если не считать того, чем это все для нее обернулось, то время было самым счастливым в ее жизни. Телом пронеслась молния, жар разлился по низу живота, во рту пересохло. Стоящий напротив Богдан действовал на нее, как наркотик, и это здорово пугало.
— Зачем ты все же приехал?
— Я уже ответил на этот вопрос.
— Ладно. Ладно… ты сказал, что хотел бы узнать, что тогда случилось. Отлично. Слушай. — Дерганным движением Рита стащила с подушки грязную наволочку и отбросила ту в сторону. — Когда ты уехал, я не сразу поверила, что это конец. Еще рассчитывала на что-то, дура наивная. А мать так на меня давила с этим абортом, и твой агент давил…
— Что значит — давил?
— Как что? Предлагал деньги, чтобы я избавилась от ребенка. Ты и этого не знал, хочешь сказать?
Богдан с такой силой сжал челюсти, что казалось, еще немного, и зубы стерлись бы в порошок. Веко дергалось, а он задыхался. Отрицательно качнув головой, Связерский оттянул ворот футболки, как будто бы именно он его душил, а не происходящее.
— Да, ладно… Теперь-то что. Может быть, он решил, что лучше сразу устранить проблему, чем потом разгребать последствия.
— Я этого не хотел. Да, я сбежал, но я не хотел, чтобы ты убила ребенка.
— Ясно…
Пододеяльник трещал по швам, когда Рита вытаскивала из него одеяло. У Марика была странная особенность. Он не мог уснуть, не завернувшись с головой в тяжелый плед. Даже когда на улице была адская жара, он спал только так — укрывшись. А совсем маленьким — он засыпал на ней. Рита думала, что это было как-то связано с гибелью его близнеца. Марик привык, что он не один. Что с ним всегда кто-то рядом… В горле зародился истерический всхлип. Она выждала несколько секунд, чтобы не дать ему вырваться наружу, и, жадно вздохнув, продолжила:
— Как бы то ни было, у меня начался токсикоз. Очень тяжелый. Я уже говорила, что провела в больнице практически всю беременность?
Богдан кивнул. Оперся задницей о край стола и растер широкой ладонью затылок. Огромный бицепс напрягся, от чего проходящая через всю его руку татуировка будто бы ожила.
— Ну, вот, а где-то на тридцать пятой неделе стало понятно, что один плод замер. В таких случаях обычно вызывают искусственные роды. Это давало шансы на жизнь второму малышу. Я была измучена и истощена. И была очень напугана. Мне хотелось, — Рита сдернула простыню с дивана и запрокинула голову к потолку, — мне хотелось… чтобы меня кто-то обнял и сказал, что все будет хорошо, но… — она облизала губы и покачала головой из стороны в сторону.
Богдан не выдержал. Ругая себя последними словами, в два шага преодолел разделяющее их расстояние. Обхватил ладонью голову поверх уже чуть подсохших волос и прижал Риту к груди. Прямо туда, где его сердце отчаянными рваными ударами разгоняло по телу боль. Прижался губами к макушке:
— Прости меня…
— Да, что уже… — всхлипнула Марго, и ее плечи дрогнули. Обычно женские слезы не вызывали в Связерском ничего, кроме легкой досады. Он не верил им. Слишком свежи были воспоминания о бьющейся в истерике пьяной матери, которая обещала исправиться, да так ничего для этого и не сделала, или… наигранные слезы любовниц, надеющихся выплакать что-нибудь для себя. А Риткины слезы — они ему кислотой по загноившимся ранам…
— А ты поплачь… Я ведь только тогда идиотом был, да. А сейчас поплачь… Я рядом.
— В родах что-то пошло не так. Никто же правды не скажет. Кровотечение открылось, меня еле спасли. Почти неделю в реанимации…
— Ритка, моя маленькая Ритка… Как же так? — шептал он, целуя ее влажные волосы.
— А потом нас дед по отцу нашел. Мать-то не очень позволяла нам видеться, когда папка ее бросил. Вот дед нас и вытащил. И меня, и Марика.
Закончив вроде бы на радостной ноте, под конец рассказа Рита совсем расклеилась. Подступающие рыдания уже было не остановить. Нежность Связерского не оставила никаких шансов. Ей больше не хотелось кричать о том, что поздно. Ей просто хотелось выплеснуть это все. И, наконец, отпустить.
Богдан сел на диван и потянул ее за собой. Коснулся губами заплаканных щек, поцелуями снял с ресниц соленые слезы. Он не унял ее боль, он лишь усугубил агонию глубоким осознанием того, чего она на самом деле тогда лишилась.
— Как ты его назвала?
— Димка…
— Где он похоронен? Я хочу поехать и…
Рита отчаянно затрясла головой и еще горше заплакала:
— Я не знаю. Не знаю… Когда я пришла в себя… они сказали, что ути… — отчаянное рыдание сотрясло ее тело, — утилизировали би… — она снова запнулась, — биологические отходы.
Связерский сжал в ладонях ее лицо, касаясь лбом ее лба, и сделал несколько свистящих жадных вдохов.
— Прости меня… — просипел ей в губы, прежде чем накрыть своим ртом. Желание забыться стало нестерпимым.
Рита слабо запротестовала, попыталась его оттолкнуть, но секунду спустя ее пальцы сжались на его футболке, лишь сильнее к себе притягивая. И все исчезло. Остался лишь его вкус и чуть изменившийся с годами запах, в котором стало больше мужчины, больше тестостерона, больше греха. Она тянулась за ним, как привязанная. Не разрывая контакта, сместилась, оседлав его бедра, и застонала, когда её потаённого местечка коснулся его возбужденный, скованный грубой тканью член. Богдан пробормотал какое-то ругательство, но, в противовес грубым словам, его язык мягко толкнулся в рот Риты. Ничего не изменилось… абсолютно. Её тело пело рядом с ним. Только он мог заставить забыть ее обо всем, в том числе и о том, почему она хотела держаться от него подальше. Страсть закипала, стягивала в узел внутренности. Рита раскачивалась на Богдане, как какая-нибудь наездница родео, и со всей страстью отвечала на его голодные поцелуи.
Богдан оторвался от ее губ лишь на секунду. Скользнул пылающим взглядом вниз, туда, где стекающая с волос вода промочила ее футболку. И хотя та была, по меньшей мере, на пару размеров больше, чем нужно, острые возбужденные соски натянули влажную ткань.
— Иисусе…
Рита спрашивала, зачем он приехал. Богдан сослался на то, что хочет услышать правду. Но это было не совсем так. И теперь, сидя на диване в комнате своего сына, оседланный его горячей мамочкой, с впечатляющим стояком между ног, Богдан, наконец, осознал, в чем истинная причина его приезда. Он понял, что заставило его нестись через Атлантику в эконом-классе, не имея возможности даже просто выпрямить ноги, не говоря уже о том, чтобы прилечь. Какого черта он вообще затеял эту безумную гонку через полмира…