Интересно, почему с похмелья человек испытывает чувство стыда? Вроде ничего особенного не произошло, ничего постыдного я вчера не совершила, а состояние такое, как будто опозорилась на всю Лампедузу. Хочется спрятаться ото всех и сидеть до вечера, не показывая носа. Наверное, это своеобразная месть организма за нанесенный ему вред чрезмерными возлияниями. Такой тонкий ход, мол, одного физического недомогания слишком мало, получай еще и моральное, чтоб впредь неповадно было травить меня.
Руки дрожали, когда наливала себе чай, и во всем теле чувствовалась предательская слабость. С трудом удерживая чашку, я переместилась к столу и с жадностью сделала несколько глотков обжигающего напитка.
- Ээээ, да ты напилась что ли вчера? – спросила Олеся, внимательно разглядывая меня. – Когда успела-то? Вроде ушла совсем рано?..
Как ни не хотелось мне рассказывать о событиях вчерашнего вечера, придумывать что-то сходу оказалось еще сложнее. Пришлось поведать о долгом сидении на берегу и о походе в гости к Алессандро. О ночном купании и поцелуе, естественно, промолчала, не хотелось, чтобы Олеся принялась муссировать эту тему.
- Все с тобой ясно, - рассмеялась подруга. – Лимончеллы вкусила, значит? Ну, да… это коварный напиток. Он только на вкус безобидный, а в голову ударяет конкретно.
Я поняла, что Олеся пробовала его раньше, но развивать эту тему не стала. О спиртном в данный момент даже думать противно было, не то, что говорить.
- Когда самолет? – решила сменить я тему.
- Времени еще вагон, - заверила меня подруга, ставя на стол тарелку с блинами и наливая себе кофе. – Серхио зайдет за мной в двенадцать. А рейс что-то около двух, по-моему. Я еще даже вещи не собирала. Сейчас позавтракаю и займусь…
Она с аппетитом уплетала блины, запивая черным кофе, и не скрывала своего счастья. Какой же убогой чувствовала я себя в данный момент, находясь рядом с ней! Жалкая, несчастная алкоголичка с трясущимися руками и помятым лицом.
- Я надеюсь, Алессандро не даст тебе тут скучать, пока меня не будет, - с набитым ртом прошепелявила Олеся.
- Нужна я ему больно, - не удержалась и прокомментировала я. Сразу же пожалела, потому что прозвучало это, как неверие в желаемое.
- Ну, ты и дальше программируй себя на неудачи, тогда точно станешь никому не нужной, - кивнула Олеся, с раздражением глядя на меня. – Я, конечно, догадывалась, что ты зануда, но чтобы до такой степени!.. Как, по-твоему, зачем он поперся вчера за тобой, а потом еще и к себе домой затащил?
Чтобы поиздеваться в очередной раз, зачем же еще. Но вслух я этого не сказала, ограничилась пожатием плечами. На Олесю я тоже старалась не смотреть, ее прокурорский взгляд выбешивал. Голова разболелась еще сильнее. От боли меня начало подташнивать.
- У такого, как Алессандро, есть все. В женщинах он тоже недостатка не испытывает, как ты понимаешь. С его-то внешностью… Не пойму твоего упрямства, как ты старательно закрываешь глаза на очевидное, что нравишься ему.
Развлечений ему не хватает! Ты права – зажратый он и с жиру бесится. Скучно ему стало, вот и придумывает, как бы развеяться. А тут я подвернулась, которая его забавляет непонятно чем. Вот он и отрывается. Но какой смысл втолковывать все это Олесе, которая вбила себе в голову то, чего и в помине нет.
Я допила чай и поднялась из-за стола. На перепалку у меня не было ни сил, ни желания. Больше всего хотелось оказаться в горизонтальном положении и ни о чем не думать.
- Пойду полежу, - только и сказала я. – Справишься без меня?
- Иди уже, - махнула рукой Олеся. – Без сопливых солнце светит!
Вспомнив, что так и не смыла морскую соль после ночного купания, я заставила себя отправиться в душ. Горячие струи частично смыли негатив, но головная боль продолжала свирепствовать. Жутко хотелось спать, и после душа я отправилась прямиком в постель. Устроив голову на подушке так, чтобы не пульсировала, я моментально уснула.
Воистину сон лечит! Проснулась я в одиннадцать, совершенно здоровая. От утреннего похмелья не осталось и следа. В доме еще держался запах блинов, и я почувствовала волчий аппетит. Прошла на кухню, где царил идеальный порядок, как будто это в моем сне Олеся занималась стряпней. Налила себе кофе, свернула в трубочку блин и отправилась на поиски подруги. Неестественная тишина напрягала. Неужели она уже уехала, даже не попрощавшись?
Олеся сидела в зале на диване и читала журнал. Возле ее ног стоял чемодан, а рядом лежала дамская сумка и соломенная шляпа. Сама она в белых брюках и красном топе выглядела неотразимой и готовой к путешествию.
- Выздоровела? – вместо приветствия уточнила подруга при моем появлении.
- Типа того, - ответила я, опускаясь рядом с ней на диван. – Вкусно, - кивнула я на блин.
- Рада, что смогла угодить, - без тени улыбки ответила она, а потом повернулась ко мне всем корпусом и серьезно продолжила: - Слушай, я за тебя переживаю… Ты точно справишься тут без меня? Все-таки четыре дня это не несколько часов. У тебя все будет в порядке?
Ну вот! Только этого мне не хватает, чтобы она волновалась обо мне, как о малом ребенке.
- Конечно, справлюсь. Не переживай, - поспешила заверить я, чувствуя угрызения совести, что своим поведением отравляю ее счастье. – Всего-то четыре дня…
- Ты, если что, не геройствуй, сразу обращайся за помощью к Алессандро. Ладно? – немного расслабилась она. – Не хочу, чтобы с тобой что-то случилось в мое отсутствие. Ок?
- Договорились, - улыбнулась я, стараясь выглядеть бодрой. – И привези мне что-нибудь из Флоренции.
- Обязательно!
Олеся обняла меня, а я чуть не разрыдалась. Еле сдержала себя, так стало грустно. Я не хотела, чтобы она уезжала, не хотела оставаться одна на чужом острове. Но и мешать ей тоже не имела права. Главное не подать вида, как мне плохо. Иначе она точно никуда не поедет.
Ровно в двенадцать пришел Серхио. Он выглядел еще счастливее Олеси, весь светился от предстоящего путешествия. Повесив спортивную сумку себе за спину, он подхватил Олесин чемодан так легко, словно тот ничего не весил. Мы еще раз обнялись с подругой, посидели на дорожку по русскому обычаю, и они ушли.
Какое-то время, когда за ними закрылась дверь, я стояла посреди зала и прислушивалась к тишине, борясь со слезами. Почему мне так грустно? Четыре дня тишины… В этом есть даже своеобразное очарование. Делай, что хочешь. Не нужно строить планы или корректировать их, подстраиваясь под кого-то. Спи, гуляй, читай, мечтай о чем-нибудь… Сплошные плюсы. Только отчего же тогда непонятная тоска грызет душу?
Взгляд упал на мой портрет. Я подошла к комоду и взяла фотографию в тяжелой рамке. Долго всматривалась в изображение, пытаясь вспомнить, какие чувства испытывала тогда, когда фотографировалась? Со зрением стало твориться что-то странное. Видно от напряжения картинка стала тускнеть и расплываться. Я потерла глаза, пытаясь вернуть ясность, поморгала для верности, но ничего не изменилось. Моя фотография становилась все более прозрачной и нечеткой. Словно кто-то размывал контуры у меня на глазах. Она постепенно преображалась, ее место занимало другое изображение, более старое, похожее на рисунок деда, что я нашла в книге, но выполненный рукой настоящего мастера. Я видела себя и не себя одновременно.
Мне вдруг стало так страшно, что я вернула фотографию на место и отвернулась от комода. Какое-то время стояла, не двигаясь, боясь повернуться в ту сторону. Потом все-таки решилась. Портрет выглядел, как обычно. Ничто не намекало на недавние галлюцинации.
И как это называется? С ума я что ли схожу? Какое-то время я продолжала смотреть на изображение, но ничего не происходило. Неуверенно протянула руку и снова взяла рамку. Почему она такая тяжелая? Я взвесила ее в руках, примерно прикидывая, на сколько она тянет. С полкило, не меньше. Не из золота же она сделана? Благородный металл, по любому, не может выглядеть так аляписто и безвкусно. Я посмотрела на торец – слишком толстый. Решение пришло само. Крепко удерживая портрет, я прошла на кухню, достала нож и подсунула его в единственный шов, разделяющий портрет пополам. Кончик ножа плавно погрузился внутрь, отделяя половинки друг от друга. Я прошлась вдоль всего периметра, пока верхняя часть портрета спокойно не отделилась от нижней. Моя фотография, значительно похудев, зажила собственной жизнью. То, что я увидела в углублении оставшейся части, заставило меня какое-то время не верить собственным глазам. Задняя часть портрета служила хранилищем для иконы, на которой была изображена я. Вернее, это была та женщина с рисунка, удивительно похожая на меня.