В колледже учили нас прекрасно. Все преподаватели – специалисты высшего класса. И влюблена я была в медицину безумно. Многие советовали готовиться в институт, учиться дальше, на врача. Но я категорически заявляла, что хочу быть именно медсестрой. Что средний медработник к больному ближе, и все назначения именно медсестра выполняет, стало быть, она и лечит. На распределении попросилась в реанимацию, как казалось, на самую что ни на есть передовую. Но проработать по специальности, которую я так любила, мне пришлось чуть больше года, всего-навсего. Тяжело заболел отец. Мама настояла на том, чтобы я оставила работу и полностью посвятила себя уходу за ним. Дескать, не зря же они растили меня, учили. Я почти не сопротивлялась. Откровенно говоря, в течении года, самого первого года моей настоящей работы постепенно пришло разочарование. На новом месте приняли меня отнюдь не дружелюбно. Что явилось неприятным сюрпризом. Во время учебной практики нас так лелеяли и опекали, а тут на тебе. К новым коллегам, оказалось, гораздо хуже относятся, чем к практиканткам. Да я и сама, вместо того, чтобы проявить себя, утвердиться как-то – сробела, закрылась внутренне, сделалась нелюдимой, угрюмой и диковатой. Коллеги в свою очередь поняли так, что правильно себя повели и продолжили в том же духе. Под конец своей короткой карьеры я часто стала возвращаться домой в слезах. В общем, так сложилось, с работы я ушла. Папа восемь лет проболел. Всё это время я была его неотлучной персональной сиделкой. Мама всегда подбадривала меня словами типа «считай, это твоя частная практика». По окончании «частной практики» оказалось, что диплом медсестры уже недействителен – стаж потерян. Памятуя о своём неудачном дебюте, я не особенно расстроилась, закончила бухгалтерские курсы… О господи! Чуть остановку не проехала. Хорошо хоть вовремя опомнилась. А то, как раз, вот эти две станции так устроены – чтобы в обратную сторону ехать, нужно на другую платформу по лестнице перебираться. Эх, молодость, молодость. Ни к чему все эти воспоминания. Время вспять не повернёшь. Ненаглядный мой! Увижу ли тебя сегодня? Сердце замирает от одной только мысли. Никогда я раньше не была влюблена, даже благословенная юность обошлась без этого. Просто думала, что не способна. Думала ещё, что чувства эти, в фильмах и романах изображённые – легенда, идеальное представление о том, как могло бы быть. В первый раз, когда он мимо прошёл, и всё внутри у меня словно перевернулось, испугалась прямо до ужаса. Не думать, не думать о нём приказывала себе. Потом, как будто от себя самой скрываясь, потихоньку стала предаваться сладким грёзам о милом мальчике. Теперь же думаю о нём постоянно. И больно мне и сладко от этих мыслей. Разумеется, на взаимность даже не надеюсь – Станюкович ведь нам всё разъяснил, да и вообще не тот случай.
До работы добралась слишком рано. Нужно было всё-таки позавтракать. К несчастью, к счастью ли, я не курю, не завела такой привычки, вернее вовремя от неё отказалась. А то, по модному нынче выражению, стояла бы сейчас, нервно курила в сторонке возле проходной. Ненавижу эту работу, прямо ноги туда не несут. Если бы не глупая влюблённость моя… Как там у Кузмина? «Когда тебя в первый раз я встретил, не помнит бедная память»? Да, что-то в этом роде. Моя же бедная память помнит всё. Каждый жест его, каждый взгляд, пусть и не на меня направленный, каждое мимическое движение. В тот самый первый раз я умирала от скуки, казнила себя за дурацкий романтизм. За то, что так до сих пор не научилась ни сама приспосабливаться к обстоятельствам, ни обстоятельства под себя приспосабливать. И всё ошибки, ошибки. Одна нелепей другой. Снова думала о том, что лучше бы осталась в бухгалтерии. Я, ведь, бухгалтерским делом спервоначалу увлеклась не меньше, чем медициной. И программы компьютерные понравилось изучать и в документации разбираться, и результата добиваться приятно было. Как сотрудника меня ценили, но не сдружилась ни с кем; в привычку уже вошла диковатость. Приходила домой, читала для отдыха, телевизор смотрела и вполне была довольна своей тихой бесцветной жизнью. Медицинские сериалы сбили меня с панталыку. Ностальгия стала одолевать. Как-то странно казалось, неправильно, что не вышло из меня медички. Всё чаще и навязчивей посещала мысль о возвращении в первую свою профессию. Я стала ездить по больницам, заходить в отделы кадров и к главным медсёстрам со старым своим дипломом и с одним вопросом: нельзя ли мне как-то восстановиться. Везде отвечали, что помочь ничем не могут. И я уже почти смирилась, когда одна знакомая посоветовала в частную клинику обратиться, там не так, мол, строго. Потом-то выяснилось, что она имела в виду какую-нибудь мелкую полулегальную лавочку, а я её не поняла, и, услыхав по радио рекламу нового онкологического центра, суперсовременного филиала заграничной клиники, отправилась прямиком туда.
– Вы знаете, – сказал мне менеджер по кадрам, – с вашей подготовкой вы идеально подходите на должность медицинского регистратора, вакансии бухгалтера у нас сейчас нет, медсестрой я вас без стажа взять не могу, а в регистратуру, пожалуйста. С базами данных вы работать умеете, с пациентами тоже общий язык найдете, вот самое для вас подходящее место. Поработайте годика два, проявите себя, там, глядишь, мы пошлём вас на курсы за счёт фирмы, восстановите сестринскую специальность, если захотите. А, может быть, вам и администратором понравится. Ну, что? Согласны?
Отказываться было неловко. Отношения, разумеется, не сложились и в этом коллективе. Другие регистраторши шушукаются, хихикают между собой; я среди них как отверженная. Понимаю, сама виновата – слишком закрыта, слишком холодна. Ничего не могу с собой поделать. Главное, в повседневной жизни я совсем не такая, а на работе, к тому же на новой, всякий раз замыкаюсь, почти патологически. Менеджер, который меня зазывал, вскоре уволился. Другие начальники отмахивались: «у клиники нет возможности», «лично я вам ничего не обещал», «не целесообразно», «не нравится – увольняйтесь». Так вот сидела я в своей регистратуре, на добровольной каторге, а он просто мимо прошёл, просто повернул голову и поздоровался. Я сперва решила, это новый медбрат – такое чистое, юное, свежее лицо. Ангел во плоти. Рыженькое солнышко. Приветливое, ласковое. Скоро, даже слишком скоро вошло у меня в обычай коротать время поджидая свою прелесть, думая о нём, наблюдая за ним, любуясь. Прямо расспрашивать никого не стала. И не в том даже дело, что насмешек с издёвками не оберёшься, когда прознают – старая дева к юному красавцу неровно дышит; а так мне дорого нежное чувство моё – это хрупкое сокровище, что ни с кем и крупицы делить не хочу. Ничего не знала толком, даже имени. Я в консультативном отделении, он в стационаре. Но у нас почти каждый лечащий имеет свой кабинет, где первичных и амбулаторных принимает. Подожду, думаю. Рано или поздно, по логике вещей, и на него должны консультации навесить. В ожидании времени не теряла – выяснила, где он обедает. Оказалось, не в больничном кафетерии, а в ресторанчике за территорией. Расстроилась. Во-первых, для меня там дорого, во-вторых, в глаза сразу бросится, что шпионю за ним. Потеряна, значит, такая роскошная возможность. Самое важное, как всегда, нежданно-негаданно случается. Карточки первичников по кабинетам понесла. Сама ни сном, ни духом, утратила на время бдительность. Смотрю, на шестнадцатом кабинете табличка новая: Маммолог. Маргулис Вениамин Аркадьевич. Воображению моему тут же дядечка пожилой нарисовался, брюнет с кустистыми бровями и волосами, торчащими из носа. Краем сознания что-то такое припоминаю: к этому Маргулису с прошлой недели запись началась. Захожу – у нас персонал, так принято, без стука заходит, и с ним, с моим голубчиком, глаза в глаза встречаюсь. Обомлела, чуть карточки не выронила. Нет, думаю, что-то не то. Не может же так идеал называться. А как же, по-твоему, он должен называться, идиотка – сама себя окорачиваю. Ангел Красавцев, или Адонис Божественнов? Чёрт! Вот я росомаха! Давно бы стоило смекнуть, кого все молоденькие девочки вокруг, хихикая и повизгивая от восторга, величают Гуленькой, Лапонькой, и Венечкой. Стало быть, ты Венечка, моя радость, что ж, приятно познакомиться.
Вот и разрываюсь каждое утро теперь. С одной стороны нестерпимая трудовая повинность, с другой – надежда на мимолётные встречи с Гуленькой. Меня это прозвище сначала коробило до отвращения, особенно в устах сикушек наглых. А потом я его себе присвоила. Ладно. Нужно идти. Карточку для прохода только разыщу, у нас с этим строго.