Чтобы закончить с Лондоном, который у нас в семье, кроме меня, никто вспоминать не любит, нужно сказать, что небольшое «расследование» показало: злого умысла у Кристины не было. Снимки просто-напросто перепутали, или же кто-то из младшего медперсонала так жестоко пошутил. Более конкретного ничего не удалось выяснить, зато Кристина теперь прекрасно себя чувствует. Аркадий Борисович был прав: она не смогла бы разорвать нашу связь, всё, рано или поздно, само собой наладилось бы. А тогда казалось, ужас, непоправимо.
Да, немало воды утекло с тех пор. Мальчикам уже почти пять, то есть примерно столько, сколько тогда было Маше. Она, в свои десять лет, практически готовый доктор. Отец её не только в теории натаскал, она с ним с удовольствием посещает студенческую анатомичку и в больнице проводит все свободные от школы часы. Причём не просто лясы точит и наслаждается вниманием взрослых, а реально помогает за больными ухаживать. Венечка в последние годы увлёкся геронтологией, так что Маше работы хватает – одиноких стариков, к сожалению, довольно много. Как представлю, что и меня могла постигнуть та же участь! Почти до сорока лет засидеться в девушках – не шутки. Кто бы мог подумать, что у меня может быть собственная семья, да ещё такая многочисленная. Венечка тоже считает большим курьёзом, что его судьба так одарила. Мальчиков он не хотел, и, будем говорить откровенно, почти равнодушен к ним. Боюсь выяснять подробности, не исключено, что он считает, мы и вправду тогда некоторое насилие над ним совершили. А всё-таки Илюша, в моём представлении, и есть тот самый маленький Венечка. И странно, что он не вызывает в нём обожания, ведь, считается, больше любят похожих на себя детей. Странно также, что Виктор отдаёт предпочтение живому, подвижному весельчаку Олегу, а не мечтательно-задумчивому, меланхоличному, чуть не сказала, Венечке – Илюше, конечно, Илюше. Ведь я хорошо помню его признания о первом робком чувстве, когда он буквально проваливался в глубокие, внимательные глаза. Вот же они, эти глаза, такие уже печальные, у нашего малыша Илюши. А у Олега, как звёзды светятся, беззаботно и счастливо.
– Мама! Илья опять завис!
– Сколько раз тебе повторять, не говори так про брата!
– А что он стоит, уставился и не отвечает.
– Илюша, сыночек, что ты там видишь?
– Кино показывают.
– О чём, милый мой?
– Он почему-то не возвращается. Это плохо. Но ничего страшного, а они не знают. Очень грустная картина. Всё серое и коричневое.
Боюсь предполагать, о чём это он. То есть, раньше предполагала, но вся семья на меня нападает: «ты его портишь», «ты из него психа делаешь». Венечка, и тот не стремится, как следует, вникнуть, ограничиваясь холодным «обратись к специалистам». Меня это страшно обижает. Неужели его самого до такой степени залечили психологи? Уж он-то должен понимать: к необычным способностям нужно относиться трепетно. В Илюше все согласны видеть и принимать один только дар, самый невинный – он потрясающе рисует. Все сходятся на том, что из него нужно готовить художника. Виктор подходит к вопросу рационально: «Всегда хорошая, настоящая профессия в руках у парня будет». Веня, ладно уж, соглашусь, небезосновательно считает, что это поможет мальчику избежать серьёзных психологических проблем, которые могут у него возникнуть. А я просто стремлюсь во всём поддерживать своё любимое дитя и развивать его необыкновенный талант.
Уже сейчас ему поразительно удаются портреты. Не портреты выходят даже, а шаржи. Гипертрофированные, почти жестокие. Он, как будто, видит человека изнутри. Не так, как Венечка, структуру тканей, патологию органов, а сущность души. И домашним достаётся от него, и малознакомым, и незнакомым вовсе. Иногда так припечатает, хоть стой, хоть падай. Чего стоит один только портрет дедушки, который я бы назвала «Воплощённое коварство». Нет, Аркадий Борисович не такой уж коварный, он бывает и добрым, и бескорыстным, но это одна из сторон его души, выпяченная, нарочито преувеличенная. Или подаёт картинку: «Вот папа Веня», – взглянула, и не по себе сделалось. Никогда у Венечки такого выражения лица не бывает. Неужели ему, филантропу нашему, символу бескорыстия, свойственна чёрная зависть? А именно она так недвусмысленно изображена на портрете, что дар речи теряется. Вот, значит, тайная сторона его души. Кому это он так завидует? Интересно. У Ильи бесполезно спрашивать, он свои работы не комментирует. Там и комментировать нечего – правда-матка на лицо. Меня рисует редко. В основном, выходит растерянная девочка, наивная вплоть до глупости. Обидно; я-то себя считаю женщиной проницательной, не лишённой остроумия. Сами на себя, без неприятных сюрпризов, больше всех похожи Олег и Виктор.
В последнем за эти годы, если и случились какие-то перемены, то только к лучшему. С появлением мальчиков он очень помолодел. Заранее накупил игрушек «на вырост», из тех, которые отцы скорее для себя покупают: модели самолётов, железную дорогу, роботов немыслимых. Теперь, наконец, дождался возраста, когда мальчишки могут стать ему настоящими товарищами. Они с Олегом с утра до вечера играют в мяч, катаются на роликах, на велосипеде, а то и рыбалку затеют. Короче говоря, кружки́ по интересам у нас чётко обозначились: «творческая мастерская», «спортивная секция» и «станция натуралистов». Кое-кого из детей, но только не Илью, разумеется, периодически соблазняет «факультатив предпринимателей». Например, Маша накупила пряжи своим подопечным старушкам, те, сами ли выдумали, её ли взяли идею, навязали ужасно симпатичных перчаточек в виде зверушек. Дочка пошла продавать всё это дело одноклассницам. Целый скандал вышел, к директору нас вызывали: «В школе продавать ничего нельзя! Вот если бы специально организованная благотворительная ярмарка, а так – ни в коем случае!». Аркадий Борисович лично ездил «поинтересоваться», почему это нельзя? И как-то сразу оказалось, что его внучке всё можно. На вырученные деньги она накупила гору сластей своим бабушкам, а те потребовали ещё пряжи.
Это ладно. Но когда Олег пустился распространять среди друзей, знакомых и наших работников Илюшины рисунки, да ещё цены заламывал, как за картины Ван Гога, я была шокирована. Опять же досадно, что такие вещи почему-то никого не смущают: все только хохочут и умиляются. Олег, значит, нормальный ребёнок, а Илюша странный. Прямо зло берёт.
Кстати, что касается зла, Анастасия Романовна, именуемая выше Мегерой, так и не оправилась от потери Бориса. Никого не хочет принимать и ни с кем не разговаривает. Я вижу, как Аркадий Борисович переживает, жалею его, и её жалко тоже. Она так долго и трудно боролась за сына, поражение в этой борьбе сломало её. Теперь, когда сама стала матерью сыновей, я хорошо её понимаю. У них должно быть всё самое лучшее, они должны быть на первом месте для своего отца, в нашем случае для отцов. Равнодушие Венечки задевает меня, но, в отличие от Мегеры, я не могу бороться. Не заставлю же я его насильно любить мальчиков так же, как Машу. К тому же он, по обыкновению, очень много занят на работе. Отсутствие досуга идеально оправдывает недостаток внимания. А свободное время его в безраздельной Машиной собственности.
К слову, пресловутый Лондон, который я обещала больше не припоминать, ну, да что уж там, памятен ещё и восторгом любви. Сногсшибательным, умопомрачительным сексом, которого не было ни до, ни, к сожалению, после. Втроём встречаемся с этой целью очень редко, Новый год, как в известном анекдоте, и то чаще бывает. Виктор теперь очень хорош со мной в своих ласках, а всё ж немного не то. Между собой у них всё в порядке, но жалобы Виктора на Венечкину занятость, это уж притча во языцех, с этого и наше знакомство началось. Такой вот московский ритм жизни, не способствует Москва нашим любовным утехам.
Ко дню Машиного рождения, по традиции, отправились всей семьёй в Париж. Почти каждый год ездим. Пока мальчики были маленькими, мы все вместе кучковались, а сейчас разделились по интересам. Маша с Венечкой помчались по магазинам, наряды ей выбирать, на самом деле, не только ей, но так считается. Виктор повёз Олега в Диснейленд, или Олег Виктора, ну, тут неважно. А мы с Илюшей в музей Орсе пошли, он обожает импрессионистов, которых я, откровенно говоря, совсем не понимаю. Мне нравится смотреть, как он смотрит. Он эти картины будто умоляет о чём-то. Или будто ему их жалко, такое сопереживание на лице, а иногда и вздыхает тяжко.
Оставила его наедине с искусством, присела на скамеечку – ноги, как говорится, не казённые, в картинах этих ничего особенного не нахожу, главное, мальчик под присмотром. Рядом с ним остановился мужчина, невзрачный такой дядечка, абсолютно не привлекающий внимания, и я ни сном ни духом. Вдруг Илюша отвернулся от Гогена, взглянул на своего соседа с низу вверх, довольно долго, пристально рассматривал, потом подбежал ко мне.