Только ослепший от отчаяния человек мог так жестоко говорить с этой бледной женщиной, которая стояла перед ним, а теперь отступала назад, усиленно дышала, как будто ей не хватало воздуха. Она напоминала соломинку, которую вертел неистовый шторм; но она вскинула голову, устремила на него взор, словно держась за крест выбранного ею мученичества, распиная себя, призналась покорно и печально:
– Я сказала да, правда. А что мне оставалось? Как должна была я ответить на слова Ренато? Я сказала да, но вы…
– Я тоже сказал да, это правда. Я хочу увидеть, как далеко мы зайдем: вы в своем безумии, а Ренато в своем слабоумии. А эта проклятая сучка, эта циничная притворщица, создавшая эту ложь, заслуживает, чтобы ее растоптали ногами, и она тоже хочет увидеть, как далеко зайдет. И она пошла на все, даже лгать в лицо. Конечно же, это было сделано великолепно. Она знала, была уверена, что вы способны это выдержать, – мгновение колеблясь, с внезапным подозрением он спросил: – А вы случаем не договорились обе?
– Что вы говорите, Хуан? Вы с ума сошли? Как могла я…?
– Вы слишком хорошо вышли из положения! Все было так, словно отрепетировано! Даже появление сеньоры Д`Отремон. С каким ужасом и отвращением она смотрела мне в лицо!
– Хуан, сжальтесь…
– Сжальтесь! Я знаю вас, счастливых, благородного происхождения, с голубой кровью, что значит это слово? Сжальтесь! Вы только и используете его. Я не испытываю жалости ни к кому, потому что меня никогда никто не жалел.
– Ренато достоин жалости. У него есть дружелюбие, доброта, желание вам помочь наперекор всем и всему. Если бы вы слышали, как он защищал вас, поддерживал, оправдывал, вспоминая вас в детстве, уверенный в своей решимости относиться к вам, как к брату.
– Как к брату!
Хуан закусил губу, взглянув на нее по-другому. Несмотря на злобу и ярость, он не мог отрицать правды слов, которые вспомнила Моника. Он подумал о Ренато, который ребенком принес все свои сбережения и готов был следовать за ним. Как Ренато нашел его в грязной таверне, в подземелье тюрьмы, подумал о его чистых глазах, верных руках, а также о последних словах Бертолоци, той правде, в которую верил наполовину. Он помнил изучающий взгляд Франсиско Д`Отремон, когда тот сжимал его руку, тряс, словно пытался проникнуть в его сердце и кровь, всмотреться в душу, узнать, насколько мог быть его сыном этот презренный мальчишка, приговоренный к виселице безумным желанием мести Бертолоци, которого Хуан иногда звал отцом. Словно горькая пена, словно дым отвращения пронесся по его губам, и он отодвинул ее грубым взмахом руки, как испуганный зверь:
– О, хватит! Чего вы добиваетесь? Чего ждете от меня?
– Уезжайте, Хуан. Отчаянно, на коленях вас умоляю. Почему нужно доводить все до конца? Почему вы так упорно стремитесь пролить кровь? Я совершенно уверена, что в вашей душе есть жалость. Сжальтесь, я чувствую, вижу, что вы способны сострадать. Вы не зверь, а человек, Хуан, и как мужчина вы должны сделать это для бедной женщины, которая умоляет, просит, молит. Уезжайте, Хуан! Скажите да!
– Я пока не могу ответить.
– Не отвечайте, а уходите. Уходите, пока ночь. Уезжайте на рассвете, а когда взойдет солнце, вы будете уже далеко. Не говорите ничего, не говорите да, если вам больно говорить, но сделайте это, Хуан. Сделайте!
Она встала на колени, протянула руки; затем склонилась и закрыла лицо, она стояла не всхлипывая, а слезы просачивались сквозь пальцы. Хуан мгновение смотрел, и в голове возникла определенная мысль. Он был встревожен, взволнован, чувствовал, что волна странного сострадания начинает переполнять его, словно на минуту он потерял смысл борьбы, в которой слезы бывшей послушницы боролись против его надменности, ревности, злобы и любви.
Он сделал несколько шагов по влажной земле. Дождя прошел, далекий рассвет постепенно брезжил в небесах. Глазами он хотел словно охватить весь пейзаж, разглядев негритенка, который слонялся впустую, позвал:
– Колибри, Колибри!
– Я здесь, хозяин. Все готово. За церковью, за деревьями спрятаны лошади, которые уже мучаются. Пойдемте, хозяин?
– Да, Колибри, пойдем. Прямо сейчас пой… – он прервался, услышав странный приближающийся шум и далекий свист, растерянно стараясь понять: – А? Что это?
– Не знаю, хозяин. Кто-то свистит.
– Сеньор Хуан, сеньор Хуан, – с жаром позвала Ана, но без крика. – Это я, сеньор Хуан, не кричите. Не кричите, потому что рядом охранники.
– Какие охранники?
– Охранники, которых послал сеньор Ренато, чтобы наблюдать; не впускать и не выпускать кого-либо, думаю, вы не сбежите.
– Что ты сказала? Сбегу?
– Так сказал хозяин. Я слышала, что так он сказал сеньору нотариусу. Не хочет, чтобы вы сбежали, потому что утром должны жениться. Ай, Боже мой! Так должны поступать все братья – не отпускать сбегающих женихов. Не представляете бедную женщину, которую оставили взаперти.
– Сторожить, сторожить меня. И кто послал тебя рассказать это?
– Я же сказала, никто. Но я увидела их и подумала: лучше знать, и что можно пройти через окно, это безопасней.
– Какое окно?
– Я не сказала? Ай, Господи, я не сказала вам! У меня голова разрывается на части из-за всех этих страхов и пинка, который мне поддал Баутиста, чтоб изъели его муравьи с ног до головы.
– Ты закончишь, наконец? – Хуан был вне себя от нетерпения.
– Уже заканчиваю, сеньор Хуан. Здесь меня поторапливают все. Сеньора Айме послала меня найти вас, и сказала… Дайте-ка вспомнить… Ах, да! Она сказала, что в отчаянии, потоками льет слезы и больна от такого количества слез…
– Она послала тебя все это мне сообщить?
– Да, сеньор. Это и многое другое, что я уже забыла. Но она и вправду испугана, вы правы, потому что надо видеть, как на нее смотрит сеньор Ренато. Я видела, когда он запирал дверь. Смотрел так, словно потерял голову, а она сильно испугалась и хочет, чтобы вы пришли.
– Чтобы я пришел, куда?
– Вон туда, к маленькому окошку. Она заставила меня вылезти оттуда, видимо потеряв голову, потому что хозяин Ренато запер ее и сказал много страшного. По-моему, если вы не поженитесь, он убьет всех, потому что точно также поступил бы сеньор Франсиско, мир его праху, он бы вправду это выполнил. А сеньора Айме ждет вас через окошко, и сказала… Что если не поговорит с вами этой ночью, то убьет себя.
– Убьет себя? – презрительно улыбнулся Хуан. – Как будто она способна пойти против себя ради кого-то или чего-то. Убьет себя!
Скрестив руки, Хуан рассматривал смуглое лицо, в котором отражалась глупость. Затем, резко повернулся спиной и приказал Колибри:
– Пойдем!
– Да, хозяин, идем. Берем лошадей?
– Вы едете на лошадях? – спросила Ана удивленно. – Докуда?
– Прямо в преисподнюю! Можешь так и сказать хозяйке.
– Если вы выйдете из усадьбы, говорю же, то не пройдете через охрану. Их около сотни, и все вооружены. Хозяин Ренато приказал открыть оружейную комнату, и дал каждому охраннику оружие. Я уже видела двух, которые там бродили, их видели в доме.
– Все? В таком случае, это ловушка! – воскликнул Хуан. – Когда Моника де Мольнар умоляла меня уйти, уехать ночью из Кампо Реаль, она знала, что люди готовятся меня арестовать, возможно, убить. Конечно, после всего, какую ценность имеет моя несчастная жизнь. Она покупала спокойствие для Ренато таким образом? Он, только он важен. А я поверил ее слезам, слушал ее мольбы!
– О ком вы говорите? – спросила Ана, не понимая ни слова.
– Какая тебе разница? Беги и скажи хозяйке, твоей проклятой хозяйке, что я приду туда. Иди.
– Бегу и лечу! – подтвердила Ана удаляясь, одновременно пробормотав: – Как же она обрадуется! На этот раз я заслужила кольцо, ожерелье, и все серебро, которое мне предложила хозяйка.
– Хуан, это ты? Наконец, это ты?
Словно не веря глазам, Айме протянула руки из высокого и узкого окна. Перед ней, в маленьком, уложенном плиткой дворе, Хуан остановился, скрестив руки. Холодная, глухая и леденящая злоба, еще более ужасная, чем все вспышки его ярости, заполнила до краев все его тело, выплескиваясь через глаза, такие надменные, свирепые и пронзительные, как никогда, в которых Айме де Мольнар прочла только одно слова: месть. И по-настоящему испугавшись, она взмолилась:
– Хуан, не смотри на меня так. Понимаю, что ты чувствуешь из-за того, что произошло. Я тоже в отчаянии. Послушай, пойми меня. Я должна была сказать это, солгать, чтобы обмануть Ренато, потому что он убил бы меня, задушил бы меня руками. Он получил проклятое письмо, которое украли у Аны.