– Ах, Ана!
– Он пошел искать меня, как помешанный и убил бы, Хуан, убил бы меня в тот момент. Я видела это в его глазах, чувствовала его руки на шее и крикнула первое, что пришло в голову, крикнула, чтобы спастись, не понимая, что крикнула.
– Ты прекрасно знала, была уверена в своих словах, ты приготовила весь этот балаган и трюки. И ты приказала сестре отвлечь меня, чтобы нас обнаружили вместе. Как просто это, как грандиозны, великолепны все твои случайности!
– Хуан, жизнь моя, клянусь тебе!
– Замолчи, хватит, не клянись больше! – вскинулся Хуан все себя от гнева. – Оставь свою комедию и договаривай, что должна. Ты послала позвать меня, чтобы сказать, что если я не приду, то расстанусь с жизнью. Почему расстанусь с жизнью?
– Я послала за тобой, потому что в отчаянии. Попросила сказать первое, что пришло в голову, чтобы ты пришел. Мне нужно было увидеть и поговорить с тобой, быть уверенной, что ты уедешь, не возненавидев меня.
– Уеду? Ты тоже хочешь, чтобы я уехал?
– А что еще должно произойти при таких обстоятельствах? Уехать, воспользоваться ночью, взять лошадь, добраться до корабля и… – Айме прервалась от взрыва хохота Хуана, полного свирепой желчи, и спросила со смешанным чувством страха и потрясения: – Хуан, что с тобой? Ты сошел с ума?
– Нет, не беспокойся. Этого бы ты хотела, правда? Этого хотели и ты, и другая, свести меня с ума или чтобы я наивно слушал твои советы и смягчился от слез. Но этого не случится. Я был так глуп, что полюбил тебя, слабоумен, что думал, что ты тоже меня любишь, был настоящим ослом, что искренне поверил твоей сестре. Но теперь я знаю, чего вы обе хотели, знаю, что вы приготовили для меня. Это ты посоветовала Ренато передать оружие всем охранникам? Или это была идея Святой Моники?
– Что ты говоришь? – в замешательстве спросила Айме. – Я ничего не понимаю. Клянусь…
– Возможно, они оба это организовали. Они много знают и стоят друг друга, хитрые, как змеи. Но ты не учла кое-что: послать послание с этой дурой, несчастной слабоумной, неспособной помочь твоим замыслам, с этой дурой, которая простодушно предупредила меня о том, сколько их, и что у них оружие.
– Хуан, Хуан, клянусь, я ничего не знала, ничего!
– Клянусь тебе, что отомщу так же, как и вы, постепенно вонзая кинжал. Тебе и ей, а ей больше, потому что тебя я итак ненавижу и презираю, а ее, ее…
– Что сделала она? Клянусь тебе, что ничего не знаю, ничего не понимаю!
– Ты все понимаешь! Ты промахнулась с последним трюком, вы обе испортили план, чтобы уничтожить, арестовать или убить меня, лучше убить, не так ли? Мертвые не заговорят! Но я не уйду из этого дома. Мне нечего делать за твоими садами. Наоборот, я пойду в кабинет к Ренато и скажу, как я благодарен ему, что он будет шафером на свадьбе, что я доволен готовящейся свадьбой. Ты ведь будешь свидетельницей, правда? С какой радостью ты поведешь ее к алтарю, как будешь страстно желать счастья сестре, и какое сладкое свадебное путешествие ее ожидает!
– Нет, нет, ты не женишься на Монике!
– Конечно женюсь. Так приказал Ренато, король Кампо Реаль. Он женит меня завтра, и я начинаю готовиться, потребую от будущего зятя подарок, который мне понадобится: бочку водки для путешествия!
Не слушая отчаянных воплей Айме, не поворачивая головы на умоляющий голос из окна, Хуан уходил, пересекая двор с одной мыслью, одержимый только одним – отомстить. Отомстить, используя то же оружие, которое, как он считал, использовали против него: обман и хитрость. Отомстить, постепенно причиняя все большую боль, разрушая удар за ударом другие жизни, как уничтожили его мечты. Из-за дьявольской алхимии всех этих козней ненависть стала еще более жгучей, но не из-за женщины, обманувшей его, и даже не из-за Ренато, в чьих венах текла братская кровь. Из-за Моники де Мольнар, хрупкой женщины, ползающей у его ног, окончательно убедившей его. Из-за той, которая нацелилась выиграть битву, надавив на жалость и сострадание. Внезапно он подумал с какой яростью, с каким страстным желанием мечтал он обладать ею по своему капризу на палубе Люцифера, как самым богатым трофеем за всю жизнь пирата, как собственностью, за которую отчаянно боролся – это в его жизни было всегда – в войне против всего мира, в котором он родился, боролся за крышу над головой, за хлеб в детстве, против отвергнувшего его общества, против всех, против всего и всех!
Айме спрыгнула из узкого окна, ударившись о землю; от боли она зашаталась, потащила за собой ушибленную стопу, сделала несколько шагов, не зная, куда идти. Хриплый крик беспокойства и отчаяния вырвался из горла:
– Хуан, Хуан!
– Айме! Почему ты так кричишь? Ты обезумела? – заметила Моника, понизив голос, и приблизилась к сестре.
– Хуан! Хуан! Найди его, беги за ним, Моника! Останови его, позови! Он сошел с ума!
– Он хотел уйти и ушел. Он ушел!
– Он не уехал, Моника! Он спятил! Хочет отомстить!
– Его единственная месть – сдержать слово, которое он дал мне: уехать навсегда. На этот раз бесполезны твои крики и слезы. Он ушел навсегда! Я со слезами и мольбами умоляла пообещать мне, и он сдержит обещание.
– Не будь дурой! Я же сказала, он не уехал. Ты не поняла? Не уехал! Он остался, чтобы отомстить. Он сказал, что женится на тебе, чтобы наказать меня, чтобы свести с ума, чтобы я знала и еще сильнее страдала, он знает, что больше всего на свете меня ранит то, что ты, что ты и он…!
Свирепо, Моника де Мольнар встала перед сестрой. Белые руки вцепились в плечи Айме, она тряхнула ее, заставив посмотреть в глаза, где сверкали молнии, и возмущенно приказала:
– Замолчи! Замолчи! Не говори больше ни слова, потому что я не отвечаю за себя! За кого ты меня принимаешь? Думаешь, что я такая же, как ты, гнилая, презренная распутная женщина? О чем ты вообще думаешь? Замолчи уже!
– Это тебе нужно замолчать! Ты либо не знаешь, что произошло, либо не хочешь знать! Или может быть, ты уже знаешь и согласилась уехать с ним!
– Уехать с кем? О чем ты говоришь?
– Ты только исследуешь мои действия, упорно стремишься соревноваться с теми, которые любят только меня. Сначала Ренато, а затем Хуан!
– Замолчи! – воскликнула выведенная из себя Моника, дав звонкую пощечину Айме.
– Моника! Айме! Что это? – удивился Ренато, который молча подошел к возбужденным сестрам.
– Ренато! Ты видел… – забеспокоилась Моника.
– Я увидел, как ты дала пощечину сестре, понимаю, что это было необходимо.
– Моника не простила, что я раскрыла ее, – прервала Айме, владея положением. – Она вне себя, потому что ты узнал, потому что заставляешь ее выйти замуж. И на это ей нечего возразить. В этом, я думаю, ты превзошел себя. Если она не хочет исправлять это, зачем ты принуждаешь ее?
Моника сжала губы, опустила глаза, отступая до тех пор, пока не оперлась на колонну, и сильный гнев, что зажег ее кровь, сменился холодом, свинцовой тяжестью проникнув в тело и душу. И она слушала, словно через множество вуалей, безразличная к жестоким словам сестры:
– Она как сумасшедшая, и поэтому я прощаю ей плохое обращение. В конце концов, этот вопрос касается не только тебя, Ренато. Будет лучше оставить в покое Хуана Дьявола, отправить маму с Моникой в Сен-Пьере. Сжалься надо мной, потому что я уже не могу, я не могу больше!
Она плача кинулась в объятия Ренато, но тот холодно отстранился. Он смотрел только на Монику, на измученное тело у колонны, сжатые губы, закрытые глаза, голову, поднятую вверх в горькой позе наивысшего отчаяния. Спокойно и сдержанно он сказал:
– Если Хуан действительно имеет долг перед тобой, Моника, то тогда нужно принять этот долг. Если ты действительно имела слабость кинуться в его объятия, то нельзя, чтобы такая женщина, как ты, отказалась выйти замуж. Плохо или хорошо, но ты должна это сделать, а если тебя пугает его скромное положение, то после свадьбы все изменится. Прости, если настаиваю, но у меня есть абсолютная необходимость знать, любишь ли ты Хуана, любила ли, была ли его, ты, ты… А если так было, то ты не можешь отвергать то, что я предложил тебе – единственно справедливое и порядочное – стать его женой.
– А если она не любит его? – взбунтовалась Айме.
– Я люблю его, Ренато. Я выйду замуж, уеду с ним туда, куда он отвезет меня. Я говорю да, и это мое последнее слово!
Дрожащая Айме слушала слова Моники; можно было заметить, как что-то изменилось и прояснилось в суровом лице Ренато. На секунду он переместил взгляд от бледной женщины, стоящей у колонны, и пронзил им лицо жены. Айме де Мольнар тоже побледнела, как Моника, ее губы дрожали и в блестящих агатовых глазах была недобрая вспышка. На миг свет озарил лицо Ренато, и казалось, погас, когда с его губ просочилась тонкая болезненная усмешка: