– Ана, Ана! Просыпайся, дура!
– Ах, черт побери! Постоянно вы должны меня оскорблять.
– Постоянно ты должна раздражать меня, постоянно должна спать. Выйди, прогуляйся по дому. Сходи и посмотри, где остальные и что делают.
– Сейчас? Ай, моя хозяйка, сейчас три утра. Даже не глядя можно понять. Ни хозяйка София, ни сеньора Каталина не вернулись из столицы. Что касается нотариуса и сеньора Ренато…
– Ренато продолжает пить?
– А как же, хозяйка. Бродит, как тень. Иногда в кабинете он валится на диван и там дремлет. Потом встает и снова пьет, снова бродит. Но со вчерашнего вечера он ничего не просил.
– Где ты сказала он?
– У входа в дом, смотрит и смотрит на дорогу и ущелье. По-моему, он в отчаянии, потому что возвращаются сеньора София и сеньора Каталина. И как я сказала, почему бы ему не сесть на лошадь и не разыскать их?
– Ты уверена, что он не пьяный?
– Говорю же… Если он ничего не пил со вчерашнего дня, уверена, он уже протрезвел.
– Дай накидку.
– Накидку? Вы выйдите отсюда? Сеньора София ясно сказала, что вам нельзя выходить из комнат. Вы угодите прямо в пасть волку. Вспомните, как он пришел вчера вечером, после того, как приказал позвать вас, а вы были там.
– Подай накидку, уйди и не мешайся, простофиля.
Да, Ренато стоял возле перил, скрестив руки, с лихорадочными глазами от алкоголя. Он настолько изменился, что казался теперь другим человеком: растрепанный, обросший, с расстегнутой на белой груди рубашкой, с мрачным взглядом, горьким изгибом губ. Он выглядел постаревшим лет на десять, с таким выражением и внешностью, трагической тенью его самого, что казался странно похожим на Франсиско Д`Отремон и, несомненно, был братом Хуана Дьявола.
– Ренато, мой Ренато. Слышишь? Хочешь, мы поговорим? – умоляюще попросила Айме.
– Поговорим? Поговорим? – засомневался печально Ренато. – Теперь ты хочешь поговорить?
– Да, Ренато, теперь я хочу поговорить, потому что ты не пьян. Прости, но это верное слово. Целые дни ты пьешь, как сумасшедший и ведешь себя, как дикарь. Теперь ты в здравом уме, и у меня есть надежда, что мы сможем поговорить, как цивилизованные.
– В таком случае у тебя не получится! Д`Отремон не цивилизованные! Ни мой отец, ни… мой брат, ни я, тем более, хотя и выгляжу цивилизованным. Наша кровь имеет варварский огонь, грубые чувства, дикие страсти. Мы примитивны в ярости, любви и ненависти! Хочу, чтобы ты обратила на это внимание. Хочу дать тебе последнюю возможность спастись. Беги, если виновна, Айме, беги, пока я еще не понял, что ты виновна, сейчас же спасайся, воспользуйся этим, пока во мне осталось человеческое. Потом будет слишком поздно!
Айме затряслась, по спине пробежал озноб, но была и пришпоривающая ярость, самолюбие, бесконечное желание играть и побеждать, поэтому она вцепилась дрожащими пальцами в руку Ренато:
– Мне незачем бежать и спасаться! Выслушай, если хочешь узнать правду, всю правду! Меня не в чем упрекнуть! Быть твоей женой – мое единственное и настоящее желание.
– Следи внимательно за словами, которые произносишь! Как священную клятву я возьму каждое из твоих слов, и если снова солжешь, то твоя ложь будет последней, потому что это будут твои последние слова! Говори!
– Я должна начать издалека. Этот человек ухаживал за мной…
– Хуан Дьявол? Где? Когда? Как? Ты же была моей невестой! Ты была моей невестой, когда приехала из Франции. А если была моей невестой, то духовно принадлежала мне, как такое могло быть? Скажи же наконец!
– Раньше, Ренато. Раньше…
– Раньше чего? Перед возвращением на Антильские острова ты не могла знать Хуана!
– Чтобы ты смог меня понять, я должна начать раньше. Я была девочкой, ты и Моника были подростками…
– Моника только на два года тебя старше. Двух лет недостаточно.
– Да, знаю. Но из-за того, какая она, из-за ее характера. Ты всегда был с ней, на меня же почти не обращал внимания, а я начинала влюбляться в тебя. Ты не знал, как страдало сердце девочки, которая становилась женщиной. Я была влюблена в тебя, а ты казался влюбленным в Монику, я очень мучилась от ревности и злости, а Моника была уверена, что ты женишься на ней. Для тебя она причесывалась, прихорашивалась, ставила цветы на стол, из-за тебя училась дни и ночи напролет, чтобы уметь разговаривать с тобой о всем, о чем бы ты хотел с ней говорить, когда на меня не обращали внимания.
– О чем ты говоришь? – разволновался Ренато, вопреки себе удивленный и заинтересованный.
– Моника была безумно влюблена в тебя, Ренато, думала и говорила только о тебе. У нее была совершенная уверенность, что ты женишься на ней.
Руки Ренато ослабели, на лице отразилась растерянность, смущение, глубокое удивление, какая-то боль от невольно причиненного зла. И он спросил:
– Моника, Моника меня любила? Однажды ты кое-что сказала похожее. Я не заметил, не хотел обращать внимания, ведь это были твои оправдания, ложь, обман.
– Нет, Ренато, Моника тебя любила, она была без ума от тебя, и когда увидела, что ты в конце концов предпочел меня, она послушницей ушла в Монастырь Марселя. Ты не помнишь ее странное поведение, как она сильно изменилась, ее намеки? Казалось, она возненавидела меня. Ты начал думать, что она тебя ненавидит, а она любила. Она была помешана на тебе, а я ревновала, дико ревновала так, что у меня разжигалась кровь.
– О, нет, невозможно!
– Клянусь, это правда! Клянусь всем, что мне свято и священно. Жизнью матери клянусь! Моника обожала тебя, считала меня безумной, ребенком, невеждой, несущественной, считала, что я не могу сделать тебя счастливым. Она всегда была умнее меня, всегда имела сильный характер. Она воспользовалась этим, чтобы заставить меня поклясться ей…
– В чем? – торопил Ренато, увидев, что Айме засомневалась.
– Что моя жизнь с тобой будет только самоотверженной и жертвенной, что я буду обожать тебя все дни, буду слушаться тебя, как рабыня. Требовала, чтобы я благодарила тебя, отказалась от всего: от капризов, безудержных проявлений моего характера. Она упрекала меня, что преступление быть кокеткой, непостоянной, следила за моими действиями, улыбками и вздохами, создавая вокруг меня обстановку подавленности, надзора, которая меня душила, а я была маленькой девочкой, Ренато. Иногда, чтобы разозлить ее, я кокетничала…
– Что?
– Кокетничала, но любила и думала только о тебе. Это был способ отомстить за ее невыносимую тиранию. Она хотела, чтобы я провалилась, хотела подловить меня, постоянно угрожала, и я возненавидела ее, достаточно было слова, чтобы вывести меня. Она задевала мое самолюбие, давила постоянной руганью, пока в один прекрасный день, мне все это не надоело.
– Надоело все это, что? Не хватало меня обмануть, не так ли?
– Нет, нет! Я не сделала ничего такого. Мы были детьми, глупышками, и из-за нее…
Айме закрыла лицо руками и долго всхлипывала, склонившись рядом с каменными перилами, пока Ренато обдумывал ее слова и не мог привести в порядок мысли, которые вертелись сумасшедшим вихрем и потрясли его душу. Затем Айме медленно продолжила, ее слезы высохли.
– Что ты сделала по ее вине? Говори!
– Я, ну… Я не сделала ничего серьезного, Ренато. Хуан Дьявол ходил кругами вокруг нашего дома. Как я раньше сказала тебе, он ухаживал за мной…
– За тобой или за ней?
– На самом деле за мной, Ренато. Он начал ухаживать за мной. Она вернулась из монастыря, одетая в рясу. Он, как ты понял, преследовал меня. Он совсем ничего не знал о нашей помолвке. Однажды он обратил внимание на Монику, я сказала, что она еще не пострижена, что может оставить рясу, что она красивая, что ей нужна любовь. Это было легкомысленно, по-детски. Я не думала, что он воспримет это всерьез, что так рассердится. Он сменил курс, а я по шалости, не соизмерив всего, приободрила его, дала понять, что Моника отвечает ему, что только притворяется, избегает его, а он…
– А он, что? Продолжай, продолжай!
– Я обманула его, в этом моя вина. Это мой грех, Ренато, грех, в котором я не хотела признаваться тебе. От ее имени я написала письмо, чтобы он искал ее в Кампо Реаль. Я играла чувствами обоих, и когда он приехал, она отвергла его, и он разгневался, поклялся отомстить, и уже было бесполезно желать, чтобы он уехал отсюда.
– Ты хочешь сказать, что Моника не отвечала ему взаимностью? Что на самом деле никогда не любила его? Никогда не отдавалась ему, а он не был ее любовником?