– А почему нет, сын мой?
– Вы думаете, я не хотел понять душу Моники? Думаете, мне было не жаль ее мучений, я не прекращал мечтать, что наконец смогу разорвать цепи проклятой любви, что мои руки, слова, молчаливое восхищение сотворят чудо?
– Ты делал все это?
– Да, Ноэль, сделал все, и потерпел неудачу. А знаете почему? Потому что Моника де Мольнар не может любить Хуана Дьявола. Она смогла выйти за него замуж в припадке безумия; могла даже умереть ради него, если нужно, погасила бы долг, за который ее гордость заставляет расплачиваться. Но любить, делить с ним жизнь – а это все равно, что чувствовать его рядом как равного, Ноэль.
– Думаю, ты совершенно ошибаешься относительно этой девочки. У нее нет предубеждений. А если и есть, то разорви их силой, которая у тебя есть для этого. Более того, разорви невозможную любовь, вытащи ее из этого ада, вынеси ее на руках и спаси, спаси против себя самой. Ты смог бы это сделать, Хуан, это твоя жена и…
– Нет, Ноэль, она может кричать перед судом, но не чувствует этого внутри. Я не более, чем изгнанник, всюду отвергнутый. У меня нет права воспользоваться даже именем матери. За кем замужем Моника де Мольнар? Ни за кем, Ноэль, ни за кем.
Неожиданно возбужденный, с искрящимися глазами, Хуан говорил наконец горькую правду. Взгляд нотариуса, глубокий, понятливый, исполненный сочувствия и дружелюбия, заставил довериться ему, словно прорвался поток слов сквозь плотину:
– Я согласился жениться на Монике, потому что ненавидел, ненавидел в ней все, что обижало и позорило меня с детства. Понимаете? Она была местью. Ненавидя ее, я смог бы держать ее у себя, мог чувствовать удовольствие, необходимость сильнее завязать узел, который бы нас свя… увлечь ее в пропасть, унести в свою грязь, породить детей, как я, у которых не было бы законного имени. Но я не возненавидел ее, как я мог сделать ей такое зло? Она родилась для другого мира. Ради нее, и только ради нее я верил, что должен существовать этот мир, который я ненавижу, который хотел бы разрушить и уничтожить: мир чистых людей, незапятнанных, незатененных…
– В этом ты ошибаешься, Хуан. Есть тени и пятна даже в самом восхитительном сердце. Твоя сумасшедшая любовь слишком возвышает ее. Она тоже сотворена из глины, так как любит того, кого не должна любить.
– И какими только страданиями она не поплатилась за любовь, которую ее совесть называла преступной! Разве не ради него она с детства отказалась от радостей жизни? Подойдите, посмотрите. Вы видите эти стены перед собой. Эти стены такие же мрачные, как стены тюрьмы.
Он подтащил нотариуса к дверям таверны, спрятанной между поворотом двух улочек, откуда тот смог увидеть массивное здание монастыря монахинь Воплощенного Слова. Каменный блок, с окнами, защищенными двойной решеткой, огражденный никогда не открывающимся деревянным забором, со столетними стенами, широкими и глухими, как крепость.
– Это хуже тюрьмы – это могила, Ноэль. И тем не менее, она захотела вернуться туда, захотела замкнуться в этих стенах после того, как увидела со мной солнце, море, голубое небо и свободу.
– Но ты не говорил ей о солнце и небе. Ты говорил о тавернах порта.
– Это мой мир, как тот мир принадлежит ей. Мы родились в разных мирах. Случайность столкнула нас на мгновение.
– А твоя воля может связать навсегда. Почему же ты не хочешь попробовать?
– Что? Тащиться на коленях к ее ногам? Заявить о правах, которые мне предоставили, которые хуже милостыни? Нет, Ноэль. Я могу быть бандитом, пиратом, изгоем, но не попрошайкой.
– Ты разрешишь мне поговорить с Моникой?
– Нет! Ни вы и никто не будет говорить с ней от моего имени. Ни ей и никому вы не расскажете то, что я рассказал вам, иначе вы предадите доверие, которое я испытываю к вам. Будет горько, если это будете вы, единственный, кому я доверяю.
– Хуан, дорогой, послушай, пойми, – растрогался Ноэль. – Я стар и знаю жизнь без романтики, без лести. В мире побеждают сильные, отважные, и такие, как ты. Разве тебе не доказали эти события? Если бы ты хотел бороться…
– Я победил бы всех, но не ее. Можно побороть штормы, укротить море, взобраться на горы, сражаться против людей до победного конца, но нельзя завоевать сердце женщины силой.
– Женщина любит мужчину за силу, как мужчина любит женщину за нежность и красоту. Говоришь, она очень гордая? Почему бы тогда не подняться до нее? Ты дорого стоишь, можешь стать примером, если пожелаешь.
– Ладно. Правитель, Хуан Дьявол… – едко усмехнулся Хуан.
– Почему бы и нет? Другие делают. Деревья вырастают высокими, когда рождаются в глубинах леса. До сих пор ты доказывал свою храбрость, презирая мир. Докажи, завоюй его и положи его к своим ногам.
– Пока она надевает облачение? Нет, Ноэль, я оставил ее в монастыре. Завтра я заберу корабль и уеду навсегда. Море огромно для моряков без курса!
– Как пожелаешь. Это называется выиграть, чтобы проиграть. Хочешь я скажу тебе кое-что? Тогда не стоило сталкиваться с Ренато. В конце концов, ты удовлетворишь его. Знаешь, что хуже приговора, который запер бы тебя за решетку? Изгнание. Это было бы наихудшим наказанием, которое потребовал бы для тебя Ренато, и меня не удивит, если сейчас донья София Д`Отремон строит козни с губернатором о подписании указа, по которому тебя выдворят с острова, даже после того, как оправдали.
– Думаете, они способны?
– Ну, им будет нетрудно это сделать. Как только узнают, что ты добровольно покинул жену…
– Я не оставлял ее! Я предоставил ей свободу делать, что она хочет. Этого она желает. По причине благородства, верности, долга она была со мной. Вот я и уступил.
– Ты сказал публично, что сначала надо убить тебя, чтобы разъединить с ней.
– Меня обмануло ее поведение на суде… – на время он остановился, и с внезапным гневом продолжил высокомерно: – Но слушая вас, что Д`Отремон плетут козни, чтобы изгнать меня… Прежде чем уехать, я отыщу Ренато и скажу ему в лицо…
– Что оставил Монику.
– Вы хотите свести меня с ума? – рассердился Хуан.
– Хочу, чтобы ты взял штурвал, как взял его у береговой охраны, чтобы избежать кораблекрушения. Тебя не волновало, что за сотни миль ты был за пределами курса, не волновало, что двигатели не работали, что дул ураган, подталкивавший тебя в пропасть. Ты взял командование, управился с парусами, нашел курс, прошел полосу невезения. Да и не было на корабле женщины, которую ты любишь.
– Это правда, все это правда. Я хотел приехать, взглянуть на нее, узнать, правдой или ложью был тот свет в ее глазах.
– А теперь не хочешь знать? Хуан, снова спрашиваю, хотел бы ты зваться Ноэль?
– Я с честью отказался, но не думайте, что не сумел бы отблагодарить вас.
– Тогда меня это огорчило. Сегодня я думаю, что у тебя была причина отказаться. Мало стоит мое имя для мужчины такой отваги. Хуан, есть два типа мужчин: те, которым имена дают, и те, которые их наследуют. Почему бы не сделать его своим? Все уже почти сделано. Зваться Дьяволом – это то же самое, что называть Долину, Море, или Гору, и если мы будем искать, откуда произошли эти названия, то придем туда, к клочку земли, который дал тебе имя Мыс Дьявола.
– Возможно, вы правы.
Хуан встал, отставив в сторону бутылку и стакан, снова подошел к двери, чтобы посмотреть на мрачные стены монастыря. Затем пошел вниз по улице, куда последовал за ним Педро Ноэль с надеждой в глазах.
17.
– Ренато, Ренато, открой! Ты слышишь? Ренато!
Айме нажала на задвижку, и дверь, которую она считала запертой, поддалась. Окинула быстрым взглядом огромную библиотеку и обнаружила в дальнем углу элегантную фигуру Ренато. Он стоял спиной к ней, прислонившись к оконной раме с видом на внутренний двор, и смотрел невидящим взором сквозь оконный переплет. Казалось, он погрузился в горькие мысли, мрачные и отсутствующие. Почувствовал приближение женщины, его брови недовольно приподнялись.
– Я могу поговорить с тобой? Полагаю, ничем не побеспокою тебя.
– Я хочу побыть один, Айме. Ты не понимаешь?
– А я наоборот всегда одна и сыта этим по горло; думаю, ты мог бы понять. Я знаю, что ты взбешен и не хочешь видеть, слышать меня, в глубине души ты возлагаешь на меня всю вину за прошлое.
– О, ты добиваешься, чтобы я покончил с собой?
– Ты разбиваешь мне сердце равнодушием, мучаешь неприязнью и холодностью. Я не хочу постоянно завоевывать твою любовь! Полюби меня снова, мой Ренато, полюби!