Дарья Лаврова - Москва, я люблю его!

Я подавала их Солодову, чтобы вешал на верхние ветки, куда я не могла дотянуться. Он часто целовал меня в макушку и в нос, крепко прижимал к себе. Я закрывала глаза и улыбалась, ловя момент счастья, явного, горячего и острого, как осколки елочной игрушки.

Дома я давно не наряжала елку. Обычно ее украшали родители и брат, а я ходила мимо и скучала по временам, когда считала недели и часы до того дня, когда поставят елку и можно будет ее нарядить. Нарядить лучше, непременно лучше, чем в прошлом году, чтобы пришли гости и ахнули, чтобы ни у кого такой не было…

Новый год встречали на даче в компании друзей Игоря. Тесный деревянный домик, выцветший на солнце, бледно-зеленый – кроватей, раскладушек и диванов едва хватало на десять человек.

Я не помнила друзей Игоря по именам. Запомнила только Илью, бывшего музыканта неизвестной группы, с девушкой-балериной и Женю – родную сестру Димы. Женя была лучшей подругой бывшей жены Игоря. Я не нравилась ей.

Всем друзьям было за тридцать. Они не замечали меня. Сначала было обидно, а потом спокойно. Хорошо, что не трогают, не просят говорить тосты, не втягивают в свои разговоры и споры – все равно мне нечего было сказать. Несколько раз за ночь я ловила себя на мысли, что чувствую себя взрослой рядом с ними, тридцатилетними. Об этом хотелось скорее написать школьным подругам, похвастаться, дождаться ответа и новых вопросов. Мне казалось, я особенная. Может, лучше, или умнее, или даже круче – пока ровесницы встречались с мальчиками, мне удалось соблазнить взрослого мужчину, и не просто мужчину, а своего преподавателя.

А потом появилось оно. Внезапно, посреди всеобщего пьяного и громкого веселья, под песни из новогодних телепрограмм. Сидя за столом, я глядела в окно за спиной Жени, видела светящиеся золотом занавески соседской дачи. За шторой стояла елка, мигала разноцветными огоньками.

Это чувство спустилось с ее верхушки, беззвучно, по мохнатым веткам, шутливо раскачиваясь на каждом блестящем хрупком шаре, смотрело на свое искаженное отражение и шло дальше. Подоконник, соседское окно, покосившийся забор. Чувство перебиралось медленно и осторожно, будто боясь – как девчонка, что дружит с мальчиками, впервые лезет за ними через забор, убегая от чужих, так и чувство – боялось, оглядывалось, после чего делало один смелый рывок, решающий шаг, прыжок на другую сторону. Прошло несколько шагов, оставив за собой цепочку следов на снегу, подтянулось у окна, открыло створку и оказалось в комнате, совсем близко – так близко, что леденели пальцы на руках. Оно кралось тихо за спинами людей, которых я видела второй раз в жизни, чьих имен не могла запомнить, сопело в затылки, обходило углы, присматривалось, думая, к кому подойти, кого выбрать себе в пару на эту ночь, на этот год, или даже два.

И оно выбрало меня. Чувство тупой грусти обнимало так крепко, что хотелось плакать от несуществующей боли, отпихивать его липкие сильные руки, кричать, биться в истерике и бежать. Бежать куда-то, неважно куда, но далеко. Бежать прямо сейчас, без шапки, по снегу, со всех ног – туда, где тебя обнимут не чужие, а родные знакомые руки, погладят по голове, нальют горячего молока, вытрут слезы, уложат спать в комнате с елкой и скажут, что все будет хорошо.

Первый Новый год, который я встречала не дома, был самым грустным и одиноким за все восемнадцать лет.

Первый Новый год без брата.

Мы ушли спать в три часа ночи. Нам досталась небольшая комната в правой половине дома. Две узкие кровати с тумбочкой посередине. На второй спала Женя в одежде.

Мы легли не раздеваясь. В полусне я отправляла друзьям сообщения, поздравляя их с Новым годом. Засыпая, вспомнила о Кате – как она там, в Египте? Стоило о ней подумать, как от нее пришел ответ. Катя писала, что невыразимо, безумно, страшно, безгранично и безнадежно счастлива, и что это лучший Новый год в ее жизни.

Я улыбалась, читая сообщение. Игорь без слов забрал телефон у меня из рук, отключил его и положил на тумбочку у кровати.

После Нового года я перевезла к Солодову свой нетбук, книги, зубную щетку и часть одежды. Мы жили вместе четыре дня в неделю. Он работал, я училась, по выходным пропадали в студии с девяти утра до двенадцати ночи.

Благодаря группе в социальной сети клиентов и работы становилось больше. Игорь фотографировал, я ему помогала, обрабатывая снимки до четырех часов ночи. Несколько дней в неделю Оксана заставала меня спящей за столом перед потухшим экраном нетбука.

Фотография приносила неплохие деньги. Игорь отдавал мне треть нашей выручки с каждой фотосъемки. Я смогла не только оплатить второй семестр учебы в институте, но и продолжать снимать квартиру с Оксаной.

С Игорем в студии я проводила все свое свободное время. Он встречал меня с электрички после занятий, и мы сразу шли в студию. Собирали старый хлам по знакомым – печатные машинки, телефоны, часы, мягкие игрушки, посуду, чемоданы, антиквариат, украшения, винтажные платья, обувь и сумки. Игорь умел составить композицию и образ из, казалось бы, кучи бессмысленного хлама.

Я таскала модные журналы и книги о фотографии, распечатывала лучшие снимки и вешала на свободные стены; приносила диски с музыкой, покупала лучший кофе, бельгийский шоколад, ром и вино; помогала Солодову выбирать и заказывать новые фоны, брать на прокат костюмы и наряды, отвечала на звонки и записывала на съемку.

Здесь были даже несколько пар домашних тапочек, два дешевых синтетических пледа, бокалы для вина и пара чашек, микроволновая печь и кофеварка.

Я делала все, чтобы фотостудия стала нашим вторым домом. Уютным и родным местом, где можно было не только работать, но и жить. Или ночевать иногда.

У меня получилось. Клиенты и модели уходили довольными.

Оставалось только одно – придумать название для нашей студии и нарисовать вывеску. Игорь предложил назвать просто «Студия 13» – по номеру дома, в котором она находилась.

Черно-белое фото Оксаны, сделанное в конце лета, нравилось мне больше всех. Не то чтобы оно было у Солодова самым лучшим. Мне казалось, оно больше всего подходит для вывески.

Оксана в джинсах и простой белой майке сидела на высоком стуле. Взъерошенные темные кудри и неподдельный смех.

Плакат отпечатали и повесили на уровне второго этажа.

– Все началось еще в автобусе, когда нас везли из аэропорта в отель. Мы пили ром из дьюти-фри, один на двоих, прямо из бутылки. Он развалился в кресле, положив голову мне на колени. Я перебирала пальцами его волосы. Они мягкие и вьются на концах, когда сильно отрастают. Но ему идет. Он рассказывал что-то про картинг и про рок-группу, в которой поют его друзья, а я смотрела на его лицо, пытаясь запомнить, впитать каждый миллиметр его кожи, каждую веснушку на лице. Запомнить и защитить от стирания, чтобы и через десять лет закрыть глаза и представить его – таким, каким я запомнила в те минуты. Мне казалось, я приняла витамин счастья.

Я наклонилась и поцеловала его. Чуть ниже виска, в место, где только начинают выпирать скулы. Для меня это, наверное, самое любимое, что есть в его лице. Ты не представляешь, сколько раз я мечтала поцеловать его именно туда, сколько раз я представляла себе этот момент, когда мои губы коснутся его кожи… Для меня это было интимнее, сокровеннее и важнее, чем просто поцелуй в губы или секс. Когда я поцеловала его туда, он прикрыл глаза и улыбнулся. Сонной и сладкой улыбкой. Похоже, ему было приятно. Я видела фото в Интернете. Брюнетка целовала его туда же, в то же место, чуть ниже виска…

Мы лежали на кровати под пушистым цветастым пледом. Катя рассказывала про неделю в Египте. Она почти не загорела. Загар не хотел прилипать к светлой коже. Только щеки и лоб едва покраснели, а еще плечи и узор от босоножек на ногах.

– Когда мы первый раз поцеловались, я заплакала и даже не заметила этого. Он провел пальцами по моей шее и сказал, что я приятно пахну, и поцеловал, не открывая глаз. Я не думала плакать, но эта дурацкая слеза… она скатилась по щеке, остановилась у подбородка и упала ему на шею, чуть выше ключицы, рядом с родинкой. Покатилась ниже. Миша не заметил…

Мы почти не вылезали из постели. Мы себя не контролировали, с трудом понимали, что с нами происходит. У меня не было сил, но я все равно не могла заснуть. Он засыпал, я смотрела на него, а потом уходила к себе. Боялась спать рядом с ним. Точнее, боялась проснуться рядом с ним, и что он не обрадуется, увидев меня.