Дарья Лаврова - Москва, я люблю его!

Когда совсем стемнело, занавески начали нежно сиять теплым розоватым светом с улицы.

Тогда я решила, что эта комната будет моей.

На майских праздниках Полетаев праздновал день рождения. Девятнадцать лет. Поехали в загородный коттедж на Волоколамском шоссе. Два этажа, гараж, небольшой бассейн и сауна, бильярд и настольный теннис, деревянная беседка, овитая плющом, мангал, баскетбольное кольцо на воротах и садовые гномы в траве у забора.

Катю тоже пригласили. Ехали на электричке, потом ловили такси, чтобы доехать до дома. Там уже ждали однокурсники. Миша приехал с девушкой. Катя отказалась бы ехать, если бы знала. Они сидели на скамейке в беседке, девушка закинула ноги ему на колени, курили вишневый кальян и целовались.

Играла музыка. Парни жарили шашлык, девушки в купальниках резали салат на кухне, парочки уединялись – кто в ванной, кто в комнатах на втором этаже. Другие играли в бильярд и пили текилу между партиями.

Катя взяла бутылку мартини. Пила и плакала, закрывшись в ванной. Смотрела на себя в зеркало, размазывала тушь по щекам, путала волосы руками, вспоминала, как Миша расчесывал их зимой в Египте.

За дверью кто-то говорил. Два голоса, мужской и женский. Крик, плач, кто-то упал, потом снова поднялся. В дверь постучали. Катя быстро вытерла слезы и открыла. Миша придерживал свою девушку, едва стоявшую на ногах. Босая, лохматая. Слишком много выпила. Она бросилась к унитазу, тяжело дыша и всхлипывая. Миша растерянно смотрел на нее, не зная, что делать.

– Ладно, иди… – сказала Катя. – Я все сама сделаю.

Немного постояв рядом, он молча вышел за дверь.

– Встать можешь?

– Не знаю…

– Ладно, лучше сиди тут…

Катя налила стакан воды из-под крана и заставила ее выпить. Сначала один стакан, потом еще один…

– Я не могу больше…

– Надо, – твердо ответила Катя, протягивая ей третий стакан холодной воды.

Она выпила и третий, и четвертый.

– Теперь засунь два пальца под язык…

Девушка посмотрела на свои пальцы, а потом на Катю:

– Я не могу… – опять начала плакать.

– Если не можешь ты, это сделаю я. Поняла?

– Да.

– Засунь их как можно глубже, в горло…

Еще тошнило десять минут, Катя держала ей волосы.

– Теперь раздевайся.

Девушка сняла с себя одежду, не задавая лишних вопросов. Катя включила душ и три минуты поливала ее холодной водой.

– Все, – сказала она, выключив воду. Вытерла полотенцем, помогла одеться и почистить зубы.

– Ты просто чудо… спасибо… Как тебя зовут?

– Катя, – вздохнула она. – Пойдем.

– А меня Лена.

Когда они вышли из ванной, Миша стоял у двери, смотрел то на Лену, то на Катю.

– Ну, как?

– Все нормально. Не приставай к ней ночью. Лучше согрей. Лена вся дрожит от холода.

– Спасибо, Катюш… – прошептал Миша, задержав на ней взгляд.

– Она просто супер… – говорила ему Лена.

«Спасла меня. Такая хорошая девчонка…» – слышала Катя, глядя им вслед.

«Да, это правда. Катя замечательная…» – отвечал ей Миша.

Катя допивала мартини и снова плакала.

К вечеру студенты собрались небольшими группами на первом этаже в гостиной и в деревянной беседке на улице.

В игровой комнате было тихо. У правой стены комнаты поднималась лестница наверх, где стоял только разобранный диван, на котором спал Миша, едва укрывшись потертым пледом.

Он спал в желтой футболке, отвернувшись к стенке. Катя достала из холодильника бутылку пива и тихо поднялась наверх, поставила ее у дивана, а сама легла рядом и обняла его, спящего.

Миша повернулся на другой бок, лицом к Кате, но не проснулся. Во сне он хмурил брови и несильно кусал губы. Ей было интересно, что ему снилось и о чем он думал, перед тем как заснуть.

Катя гладила его ладонь между своими, разглядывала медленно каждый палец – большой, указательный, средний, безымянный, мизинец, потом в обратном порядке. Вела пальцем по линии жизни, линии сердца, смотрела на причудливые рисунки его ладоней и не могла ничего прочитать, угадать. Она могла только целовать каждую линию, каждую складку, каждый холм Венеры – Катя не знала, как это правильно называется.

Она поцеловала свои пальцы и нежно приложила их к его губам, задержала на пару секунд и отпустила.

– Я люблю тебя, – прошептала Катя, хоть Миша и так знал об этом. Ей хотелось заснуть рядом с ним, чтобы попасть в его сон, видеть его глазами, хмуриться и улыбаться во сне от того же, что и он, говорить с ним, смотреть в глаза, держаться за руки, дурачиться и смеяться, и чтобы этот сон для двоих никогда не заканчивался.

Миша потянулся во сне и снова повернулся к стенке. Катя прижалась к его спине, погладила по руке – от плеча до кисти и обратно, запустила пальцы в спутанные волосы, поправила непослушный темный завиток у виска, закрыла глаза и поцеловала в затылок, потом тихо поднялась и спустилась вниз.

«Мне так сладко спалось…» – скажет Миша другу, проснувшись через десять минут, опустит руку с дивана и нащупает бутылку пива, покрывшуюся холодными каплями воды.

Катя в это время будет курить вишневый кальян на улице, сидя и греясь у мангала. Где-то далеко прошел дождь, над соседними коттеджами сияла двойная радуга.

Студенты снимали ее на мобильники и показывали друг другу, а Катя просто смотрела и думала о линиях на Мишиных ладонях. Она кое-что забыла – приложить свою правую ладонь к его левой так, чтобы линии жизни и любви совпадали, сжать крепко-крепко, насколько хватит сил, чтобы оставить след на кисти, и заплакать, понимая, что этот глупый и наивный порыв ничего в их жизнях не изменит.

Катя отвернулась от радуги. На крыльце стоял Миша и смотрел на нее, взъерошенный и немного сонный. Она заметила, как на нем, таком высоком и худом, висят джинсы, и поняла, что будет любить его всегда.

Стало легче. Болезнь стала хронической, но с ней можно было жить. Жить дальше.

В два часа ночи, стоя босиком на холодной веранде, завернувшись в грубый плед, Катя звонила Вове. Через пять длинных гудков он ответил:

– Забери меня отсюда, – прошептала она. – Я не могу здесь находиться. Мне очень плохо. Ты можешь сейчас приехать?

– Где ты? – спросил Вова. Катя назвала адрес.

Вова пообещал приехать через полтора часа. Катя забралась на стул с ногами; мерзли пальцы. В доме громко пели и танцевали сальсу. Катя мечтала оказаться в своей комнате в общежитии, заснуть и забыть этот день. Еще она дала себе слово – если у нее родится сын, то назовет его Михаилом.

Вова приехал через час, сам открыл дверь и нашел замерзшую Катю на веранде, полусонную, пьяную, укутанную в плед, который не грел.

– Пойдем? – положил руку ей на плечо.

Катя молча поднялась, взяла сумку и, не прощаясь, пошла к выходу. Открыла дверь машины, села и пристегнулась. Чуть позже подошел Вова. Катя включила радио и долго искала станцию. Какую – сама не знала.

Вова снял очки. У него были красивые брови и глаза печальной формы. Он был красивым спокойной и уютной красотой. Кате вдруг стало стыдно перед ним. За все. Она закинула сумку на заднее сиденье и закрыла глаза.

За час они не сказали друг другу ни слова. Вова молчал, а Кате было грустно и больно, что она не может его полюбить.

Когда в пять утра они приехали в студгородок, было уже светло. Катя вышла из машины и посмотрела на Вову. Ей хотелось подойти ближе к нему.

– Можно тебя попросить? – спросил Вова, встретившись глазами с Катей. Она кивнула, ежась от утреннего холода, обнимая себя руками.

Вова закинул сумку через плечо и стал закрывать переднюю дверь, включил сигнализацию. Он будто не решался сказать. Будто еще думал, говорить об этом или нет.

– Обними меня… – сказал он. – Обними меня так, как если бы ты меня любила.

Катя подошла к нему сзади, прижалась щекой к его шее и скрестила руки под его грудью так, чтобы можно было считать удары сердца большим пальцем правой руки – под тонкой тканью голубой футболки.

– У нас ведь ничего не получится? – спросил он.

Катя молчала, виновато улыбалась и отводила глаза. Она привыкла к нему. Вова ей и нравился, и не нравился одновременно. Возможно, думала Катя, все было бы проще, если бы он меньше обращал на нее внимания, не смотрел бы на нее своими грустными, внимательными глазами, не ехал бы черт знает куда среди ночи, чтобы забрать ее.