Она повернулась и вышла из комнаты, Роланд крикнул ей вслед:
— Хорошенькие проводы, должен сказать. И это наш последний вечер здесь.
У дверей она задержалась и громко бросила им:
— Тогда отчего бы вам не вернуться в Ньюкасл и не продолжить развлечения?
Когда она вышла в холл и направилась к лестнице, то увидела, как открылась дверь кухни и из нее появилась Руфи, она вела за руку Милли. Быстро проскочив холл, Руфи объяснила:
— Она очень огорчена, мисс. Она только что услышала, что Роберт… что Брэдли уходит. Он прямо разъярен, что-то его страшно разозлило, наверное, не поладил с Блумом. И Магги ревет на чем свет стоит, у нее разболелись зубы. Мама говорит, ей нужно завтра пойти к зубному. Можно, я пойду с ней, мисс?
Характеры, настроения, зубная боль, братья, а еще этот Брэдли.
— Да-да, мы с этим разберемся завтра. Пойдем, Милли. — Агнес почти схватила Милли за руку и потащила по лестнице наверх. Когда же Милли не захотела сразу идти в свою комнату, она остановилась, помахала перед ее лицом пальцем и сказала: — Вот что, Милли, давай не расходись, у меня сегодня нет совершенно никакого настроения терпеть твои выходки. Ты поняла?
— Брэдли. Мне нравится Брэдли.
— И что из того? Слишком многим он нравится. Пошли. — В спальне она скомандовала: — Раздевайся и быстро в постель.
Однако Милли не захотела сразу повиноваться. Она упрямо стояла посреди комнаты и говорила:
— Но, Агги, я совсем не хочу спать.
Агнес вынимала из гардероба халат Милли, и ее рука задержалась на рейке с вешалками. Милли заговорила. Она уже давно не говорила так связно. Агнес подошла к ней и ласково сказала:
— Брэдли хочет уйти, Милли, и, если он хочет уйти, мы ничего не можем сделать, чтобы он не уходил.
— Он такой хороший.
Агнес подошла к постели и разложила халат в ногах, потом взяла пакет с ночной рубашкой Милли и встряхнула его.
— Почему ты думаешь, что он хороший?
Ясность мысли, прозвучавшая в ответе Милли, заставила Агнес задуматься.
— Он разговаривает со мной, как будто я такая же, как все другие, — очень спокойно, внятно произнесла Милли. — Он совсем не боится меня, он смеется вместе со мной и всегда понимает, что я говорю. Когда я вчера сказала ему, что мне хочется летать, он сказал, что тоже всегда хотел летать и что интересно, почему птицы могут не только летать, но и ходить, не прыгать, а ходить, переставляя одну ногу за другой, прямо как мы. А многие из них умеют еще и плавать. Он сказал, что это так несправедливо, что мы можем только ходить. Никто так не разговаривал со мной. Ведь ты так не разговаривала, правда, Агги?
Агнес медленно опустилась на край кровати и внимательно посмотрела на существо, которое было ей дороже всех на свете. Она права. Она никогда с ней так не говорила, а если Милли говорила, что хочет летать, она обычно отвечала: «Не говори глупостей! Ты же не птица, люди не могут летать». Но Брэдли, наверное, выразил то, о чем мечтают многие люди, — это подняться в воздух и полететь. Совсем недавно в газетах писали о человеке, который смастерил шелковые крылья и спрыгнул с моста, только упал в воду и утонул. Но, как она понимает, теперь научились делать огромные машины, которые летают по воздуху. Их называют цеппелины. Но главное — Брэдли снова разговорил ее, и это, должно быть, стерло из ее памяти события того злополучного вечера, которые все время так сильно пугали ее, что она неделями была совершенно немой.
— Ничто не бывает хорошим долго, правда, Агги?
Агнес встала с кровати, подошла к ней и обхватила маленькое тельце руками.
— Правда. Но теперь все будет по-другому. Мы будем ходить на прогулки, я буду тебе читать, а в зимние месяцы станем вместе играть на фортепиано, ты же умеешь играть маленькие пьески, верно? А летом мы выберем часть сада, он будет только наш, и сделаем там все по-своему. А сейчас ложись. — Она нежно отстранила Милли от себя и с улыбкой сказала: — Как приятно, когда есть о чем помечтать, верно?
Милли тоже улыбнулась и сказала:
— Да-да, правда, Агги, мечтать приятно. Агги, знаешь, — она вдруг поникла головой, — я хочу, чтобы ты попросила Брэдли остаться. Ты могла бы попросить Брэдли остаться? Я думаю, ради тебя он останется.
Агнес вдруг почувствовала, что у нее начали гореть щеки.
— А почему ты в этом уверена?
— Потому… потому что я думаю, ты ему нравишься, потому что, когда я говорю о тебе, и он о тебе говорит.
— Неужели? Когда это он говорил обо мне?
— А когда делал окна и пол в библиотеке, где сухая гниль. Это было так смешно, правда? Мы с ним смеялись над этим. Какая же она сухая, если гниет от сырости?
— И что же он сказал обо мне?
— О… — Милли наклонила голову набок, как будто припоминая что-то, — он сказал… он сказал, что у тебя красивые глаза, и я сказала, что у тебя одинокие глаза. И тогда он согласился, что да, я права, у тебя одинокие глаза.
— Послушай, Милли. — Тон Агнес сделался строгим. — Раздевайся. И вот что, Милли… Милли, посмотри на меня. Ты не должна говорить обо мне с Брэдли. Понимаешь? Пока он здесь, ты не будешь говорить с Брэдли обо мне.
— Хорошо, Агги. Хорошо.
Агнес раскладывала вещи Милли, а Милли медленно раздевалась и что-то мурлыкала себе под нос. Потом, когда она легла уже и Агнес приготовилась читать ей, Милли вдруг присела в постели. Глаза ее загадочно заблистали.
— Ой, Брэдли обещал принести мне щенка. Он хотел спросить у тебя, можно ли мне иметь щенка. Он знает хорошенького щенка. О, как мне хочется щенка. Можно мне щенка? Ты разрешишь мне иметь щенка, Агги?
— Да, да. Ложись. Хорошо, ты можешь иметь щенка, но… держать его нужно на дворе.
— На дворе?
— Да, мы сделаем для него специальное место во дворе.
— Но я хочу, чтобы он был у меня дома, здесь, — она показала на одеяло, — со мной в кроватке. Мне так будет веселее.
— Собак не держат в кроватке, Милли.
— Но… Брэдли сказал, что у него была собака и она ложилась рядом с ним в кровати.
— Ложись! — Она почти закричала, и Милли легла. Агнес захлопнула книгу и положила на край столика, потом посмотрела на худенькое бледное личико прищурив глаза. Все в ней кричало, и тогда она сказала: — Я сейчас вернусь. Лежи тихо. Я скоро вернусь.
Через несколько минут она стояла в своей комнате, сложив руки на груди, плотно сжав губы и сощурив глаза, повторяя: «Брэдли! Брэдли! Брэдли! Если я услышу сегодня это имя еще раз, я свихнусь».
5
Грег Хаббард расхомутал лошадь, передал хомут Роберту и сказал:
— Ни гроша.
— Что значит «ни гроша»?
— Да я думал, хоть полфунта, потому что вчера он сказал мне: «Постарайся, Хаббард, чтобы все тут было в порядке». И я сказал: «Хорошо, сэр, я постараюсь». И я подумал… ну, сегодня утром… так… маленькую благодарность. Ну что ты, ничего, ни полпенни, только: «Ты уверен, Хаббард, в коляску все уложили?» — Он сымитировал голос Арнольда: — «Хорошо. Делай, как сказал, и присматривай здесь. До свидания». — Он зашел вслед за Робертом в конюшню и проговорил: — Ну и ладно, хорошо, что уехали. И этот сопляк тоже. Хоть немного поживем спокойно. А впрочем, кто знает, мисс Агнес сегодня все утро металась, как разъяренная кошка. И на кухне что-то делается. Это я к тому, что вчера ни с того ни с сего у Магги разболелись зубы. Не верю я, никакие зубы у нее не болели. Что-то ее обидело, она была не в себе, и мне, честно сказать, стало ее жалко. Она хорошая девушка, Магги, и не стала бы плакать без причины. Мне даже не спалось, все это из головы не выходило. Представляешь? Ну, и то, что ты увольняешься, я так удивился.
Роберт не ответил, а спросил:
— Ведь тебе нравится Магги, верно?
— Угу. Нравится. С ней легко, очень хорошая девушка.
— А ты не думал на ней жениться?
— Чего? — Грег Хаббард сощурил глаза и уставился на Роберта.
А тот быстро добавил:
— Не так уж плохо, у многих бывает куда хуже.
— Замолчи! Не продолжай. Ты мне говоришь! Я и без тебя знаю, но ты посмотри на меня, первого ноября мне стукнет сорок один, а ей всего-то двадцатый. Я ей в отцы гожусь.
— А при чем здесь возраст? Ты крепкий мужик. — Он с улыбкой оглядел Хаббарда с головы до ног и потом без обиняков сказал ему все: — Да, ты правильно сказал, никакие зубы у нее вчера вечером не болели. Я скажу, почему она плакала, если обещаешь никому не передавать, и тогда, если ты надумаешь что-то предпринимать в будущем, она не подумает, что ты это делаешь из жалости к ней.