Тут из дома донесся громкий голос:
— Нэнси, Нэнси, куда же ты запропастилась? Где ты, Нэнси?
Нэнси скорчила рожу и ткнула пальцем в капусту.
— Обед… Это мама. Могу поспорить, как только войду в дом, ее первыми словами будут: «Ты стояла и ждала, пока она вырастет?» Там-там-там. Там-там-там. Увидимся!
— Увидимся. Обязательно увидимся.
Она повернулась и вбежала в дом, а он продолжил прогулку по деревне, только теперь ему стало веселей на душе. Приятная девочка, такая живая. Из нее получится неплохая подруга, можно только удивляться, что в такой дыре на краю света можно повстречать такую. Э, все не так уж плохо, и жизнь еще может быть интересной… Это что, значит, он решил обосноваться здесь? А, ладно. Увидим. Во всяком случае, в пользу этого есть одно обстоятельство, кажется, у него под боком будет неплохая отдушина, а он на это даже и не рассчитывал.
Роберт говорил себе, что у него в жизни не было такого приятного дня. А ведь он не так далеко ушел от своей деревушки, миль на пять, не больше, но как много успел узнать об этой местности. В трактире в Лэмсли ему встретился один дедок, и куча сведений об истории округи обошлась Роберту в две полпинты эля.
Старик поинтересовался, знаком ли он с этими местами, а затем сказал:
— Ну, что ты говоришь. Да нет тут ничего такого, чего бы я не знал. Я здесь живу с малолетства, чуть не семьдесят лет. И тридцать из них проработал в замке.
— В замке?
— Ага. Замок Равенсуорт. Вон там. — Старик махнул рукой в сторону полки с бутылками за спиной у буфетчика, некоего мистера Харди. — Красивое здание, этот замок, одно загляденье. Когда его построили, уже никто не помнит. Сначала был крепостью. Одно время, веришь ли, в нем сидели датчане.
— Не может быть! — улыбнулся Роберт старику. — Датчане? Ни за что не поверю, что здесь жили датчане.
Его невежество подхлестнуло старика. Но ко времени, когда он покинул трактир, оказалось, что он обогатился не только самыми пространными сведениями о местной жизни, но и чувством, что, несмотря на то что ни один человек не спросил его имени, все находившиеся в трактире, знали, кто он такой.
— Если тебе нужны сплетни, — всегда говаривал ему батюшка, — поживи в деревне. В каждой деревне есть своя система распространения молвы, и работает она быстрее любого телеграфа.
И вот уже шесть часов вечера. Он весь пропылился и приустал, а до дома еще мили четыре, и доберется он туда не раньше семи, даже если припустится галопом. А последняя еда, даже в воскресенье, это чай в шесть. Дядя не признавал ужина. Говорил, что после ужинов не спится, кроме того, от них потом болит живот.
Значит, перед ним замаячил голодный вечер, и это подвигло его на еще одну полупинту и пирог-другой, когда он заметил стоявший в стороне от дороги трактир.
Трактир назывался «Булл», и, войдя в него, Роберт узрел уставившиеся на него четыре пары глаз мужиков, сидевших на деревянной скамье перед большим камином, в котором даже в такой теплый день горела куча больших поленьев. Стоявшие у стойки бара двое завсегдатаев тоже повернулись к нему. Единственными, кто не проявил к нему никакого внимания, были трое, сидевшие в дальнем углу зала за столом на возвышении спиной к стойке. Один из них громким голосом о чем-то разглагольствовал, а двое других были поглощены его речами.
— Что вам подать, сэр?
— Полкружки горького и вон те сандвичи. — Роберт указал на большой поднос с горкой сандвичей. — С чем они?
— Ростбиф, сэр, свежайший, только сегодня утром приготовили, вырезка. Нежнее не найдете.
— Два, пожалуйста. — К нему обратились «сэр». В Джерроу такого не случилось бы.
Бармен нацедил полпинты горького и положил на тарелку два сандвича, но Роберт не взял их и не пошел к единственному свободному месту за столом, занятым четырьмя посетителями, которые, прикладываясь к кружкам, бросали на него из-под насупленных бровей изучающие взгляды, он поставил ногу на медный прут у основания стойки и обратился к бармену:
— Хороший выдался денек.
— Что верно, то верно. Что называется, жаждущий день.
— Совершенно верно. И не говорите, совершенно верно.
— Много походили сегодня?
— Немало.
— Вы остановились здесь?
Роберт не стал отвечать сразу, а улыбнулся про себя и подумал: «Ну, вот наконец и человек, который не знает, кто я такой». Тогда он кивнул и сказал:
— Можно назвать и так. Я племянник Джона Брэдли, из деревни у Лэмсли.
— А. — Бармен произнес это так громко, что обратил на это внимание одного из троих, сидевших за столом на возвышении. Тот обернулся и стал слушать, как бармен продолжал:
— Племянник Джона Брэдли! Понятно. Я слышал, он хотел нанять еще одного работника, родственника. Так-так. Значит, племянник Джона Брэдли.
Теперь Роберт глянул в сторону тех, кто сидел на скамейке у камина. Они смотрели друг на друга, движения их голов и жесты говорили столько же, сколько могли сказать их языки.
Некоторое время в комнате стояла тишина, даже замолк шумливый оратор за столом на возвышении, к этому моменту Роберт понял, что тот набрался так, что уже несет просто пьяную околесицу.
Роберт приступил ко второму сандвичу с мясом, оказавшемуся очень вкусным, когда бармен перегнулся через стойку и негромко спросил:
— А ваш дядя знает, что вы у нас здесь?
Роберт дожевал откушенный кусок хлеба с мясом, проглотил его, потянулся рукой к оловянной кружке, сделал большой глоток пива, поставил кружку на стойку бара и только потом так же негромко, как был задан вопрос, ответил:
— А я почем знаю?
— Ну, вряд ли он будет в восторге, когда узнает. Он, ваш дядя, не переносит пьющих. В два счета выкинул Джона Мейсона, вон того, что сидит на скамейке ближе к огню. — Он энергично мотнул головой в сторону скамейки. — И было это несколько лет назад. Из-за того, что тот надрался, и надрался в такой же вот хороший день, после работы, да еще, кажется, в субботу. Он, ваш дядя, просто на нюх не переносит алкоголя.
— Ну что ж, ладно, — медленно протянул Роберт. — Не удивлюсь, если это не будет единственное, от чего у него испортится нюх.
Он не ожидал, что его слова вызовут такой хохот. В первый раз за все это время заговорил один из сидевших на лавке. Это был мужчина лет за пятьдесят и очень полный, но с ломавшимся, как у мальчика из церковного хора, голоском:
— Готов поспорить, ты долго не протянешь.
— А я и не удивлюсь.
Лаконичный ответ еще раз заставил всех рассмеяться, а за столом на возвышении раздался какой-то шум. Человек, который там все время держал речь, перекинул ногу через стул и повис над полом, а один из его собутыльников старался помешать ему свалиться вниз. Они кое-как сползли на пол, дотащились до стойки, и перепивший с большим трудом выдавил:
— Плесни-ка еще, Билли.
— На сегодня хватит, Джимми, — спокойно ответил бармен. — На сегодня хватит. Ты пьешь с самого утра.
— Какого черта! Ты здесь, чтобы продавать или нет? Давай наливай и хватит давить на меня! На меня и так столько давили за эту неделю. Я же никогда и пальцем ее не тронул, да и как можно. Если бы у нее все было бы в порядке, тогда другое дело. Я уже говорил об этом Сэму. Правда, Сэм? — Он повернулся к своему приятелю.
— Ну да, конечно, Джимми, говорил. Ну, да, говорил, — подтвердил Сэм.
— Это же гадина, а не человек, этот мастер Роланд. Что отец, что сын. Тоже мне — господин Роланд! Господин то, господин это. Боже мой! Придет день, и я еще плюну ему в глаза. Даже не стал меня слушать, не стал — и все! Замахнулся плетью, вот что он сделал. Жаль, не ударил. А не то я бы вытряхнул из него кишки.
Пьяный был не намного старше Роберта. Джимми отпустил стойку, за которую держался, чтобы не свалиться. Он стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, по лицу его текли хмельные слезы, и он повторял и повторял:
— Да разве я мог хоть пальцем тронуть ее? Она только взяла меня за руку. Да разве можно ее обидеть? Вы что?! А этот педераст… — При этих словах он поднял голову. — Я с ним посчитаюсь! Вот увидите, я с ним еще посчитаюсь.
Бармен сделал знак двум собутыльникам пьяного, они кивком подтвердили, что поняли, и, подхватив дружка под руки, повели к выходу. Джимми пошел с ними не сопротивляясь, и только слышно было, как он заплакал. Эта сцена произвела на Роберта очень грустное впечатление, потому что, как ему казалось, нет ничего печальнее, чем вид плачущего мужчины, даже если мужчина просто пьян.