Когда за ними захлопнулась дверь, Роберт стоял, уставившись на стоявший у стола мешок с инструментами, потом глубоко вздохнул.

— Он прав, это предел. Я больше не могу этого терпеть. Я должен сказать ей, как только она вернется.

Агнес уезжала в Бертли за покупками и по его расчетам должна была вот-вот вернуться. Так вот, как только он увидит ее, со всем будет покончено, и теперь уж раз и навсегда. Он больше не вынесет.

Подняв с полу мешок с инструментами, Роберт вышел из столовой и пошел к себе в комнату над конюшней. Из его вещей там оставались теперь только пальто и пара ботинок, которые он переодел, чтобы ехать домой. Снятые башмаки он бросил поверх инструментов, потом встал у окошка, из которого было виден двор, и стал ждать появления двуколки.

Она приехала через полчаса и, вылезая из двуколки, увидела перед собой Роберта, переодевшегося для возвращения домой. Времени было только два часа дня, и у нее широко открылись глаза, она шагнула к нему, но он взял лошадь под уздцы и повел в конюшню. Пока он распрягал лошадь и ставил ее в стойло, Агнес стояла посреди конюшни и спрашивала:

— В чем дело? Пожалуйста, скажите мне.

Он продолжал молча собирать упряжь и так же молча прошел мимо нее, направляясь в кладовку. Она двинулась за ним, и, когда он повесил хомут на крюк в стене и повернулся выходить из кладовки, они оказались стоящими лицом к лицу, и она тихо проговорила:

— Вы уходите? Что случилось?

— Я не могу больше терпеть. Если я не уйду, будут неприятности с Дейвом Уотерзом, и очень серьезные. Он совершенно спятил.

Она покачала головой:

— Я поговорю с ним.

— Не будьте дурочкой…

Она не обиделась на это. Вцепившись руками в лацканы своего пальто, она произнесла:

— Что же делать? Что я могу сделать?

— Ничего, — спокойно сказал он. — Так будет лучше. Вы это знаете, и я это знаю. В общем-то все это знают, по крайней мере так это выглядит. С самого начала нам нужно было иметь голову на плечах, по крайней мере мне, выше головы не перепрыгнешь, хотя, — он грустно улыбнулся, — я попытался и продолжал бы пытаться, сейчас я могу это сказать в открытую, пытаться быть рядом с вами. Вы ведь давно уже знаете, почему я не уходил — только чтобы быть рядом с вами. И я не ошибаюсь, вам ведь тоже этого хотелось?

Она почти незаметно наклонила голову и прошептала:

— Да, о, да. И… я не знаю, что теперь делать. Просто не представляю, как буду жить. Вы… открыли мне новое существование, показали, какой может быть другая жизнь…

Отвернувшись на миг, Роберт сказал:

— Вы, наверное, романтизируете. Вы одиноки, а я оказался под боком. Был бы здесь кто-нибудь принадлежащий к вашему классу, какой-нибудь приличный человек, вы бы меня и не заметили.

— Нет, не говорите так. Я… встречалась с несколькими людьми до того, как обручилась с Джеймсом Крокфордом, и теперь знаю, чего в них не хватало. Я не знала, что значит иметь к кому-нибудь подлинное чувство… не знала до недавнего времени. И теперь всю оставшуюся жизнь все, что я буду знать, что вы близко, так близко и все же так далеко…

— Что касается того, чтобы быть рядом, это долго не продлится. Рано или поздно я должен был сказать. Я иду в армию. Три белых пера за два месяца, это многовато.

— Вы получили белые перья?

— Да. Первое показалось ерундой, на которую не стоит обращать внимание, я только разозлился. Но такие вещи начинают действовать на нервы. Не знаешь, кто их посылает. Относительно меня, я думаю, это мои так называемые прежние друзья. Так или иначе, но я все равно вскоре собирался идти. Просто это ускоряет события.

Она крепко закрыла глаза, но удержать слезы не удалось, он взял ее руки в свои и промолвил:

— Не плачьте. Ну, не плачьте. Меня это доконает.

Она открыла глаза, но веки у нее дрожали, однако он не попытался притянуть ее к себе. Они стояли совсем близко друг к другу, и она сказала:

— Роберт… пожалуйста… ну, пожалуйста, — он видел, как набухают ее губы, — поцелуй меня… Ну, хоть раз.

Боже! О чем она просит? Масло в огонь. Она просто не ведает, чего она просит, потому что, стоит только ему поцеловать ее… и…

Внезапно она оказалась в его объятьях, его губы крепко прильнули к ее, а ее тело прижалось к нему. В своем воображении она много раз рисовала поцелуй, но не могла себе представить, что поцелуй мужчины вызывает такой восторг, такой жар, такое страстное напряжение всего тела, но что-то в ней самой ответило ему в унисон, и она приникла к нему и обняла его почти так же горячо и страстно, как он.

В объятьях друг друга они забыли все на свете, и, когда с шумом распахнулась дверь и в ее проеме возникла брызжущая негодованием фигура в хаки, они в первый миг смотрели на нее непонимающими глазами, как бывает с детьми, которые не могут взять в толк, что такое произошло.

— Как ты смеешь дотрагиваться до моей сестры! Хам, грязная свинья!

Роберт едва сумел увернуться от удара стеком по лицу, он отклонился влево и одновременно правой рукой нанес удар в подбородок щеголю в лейтенантской форме, тот зашатался и плюхнулся на лежавшее на скамейке седло. Роберт схватил его за горло, поднял и прижал к стене. И, если бы Агнес не помешала ему, закричав: «Не нужно! Не нужно этого, ради всего святого не нужно!», он мог бы натворить дел.

Когда они отцепились друг от друга, лицо Стенли налилось кровью, держась за горло, он выдохнул:

— Я тебе покажу. Не успеешь оглянуться, как я засажу тебя. Выметайся отсюда!

— Я уйду, как только сочту возможным.

— Ах, ты! Ты!..

— Еще одно оскорбление, и я прикончу тебя, клянусь богом, прикончу. Да ты-то кто такой? Мокрая курица, а не мужчина, пустышка-сосунок.

Роберт поправил свое пальто, поднял с пола выпавшую из рук кепку, несколько секунд смотрел на Агнес и вышел из кладовки.

Она стояла, закрыв лицо руками, шляпка на голове сбилась набок, она тяжело дышала, потом вдруг кинулась к дверям, но Стенли поймал ее за руку:

— Нет, стой. Что такое с тобой? Ты ведешь себя как потаскушка. Ты так же виновата, как и он, но, черт возьми, он мне за это заплатит. Вот увидишь. Полиция возьмет его, он еще и спать не ляжет.

— Ну, нет, у тебя этого не выйдет. — Она вырвалась от него.

— Это кто же меня остановит?

— Я. Только посмей замахнуться на него… Что бы ни случилось, я покажу, что ты лжешь. И, кроме того, попробуй только навредить ему еще как-нибудь, и я разнесу на кусочки всю твою идиллию с Дианой Каннингхэм, теперь миссис Лекомб. Ведь ее супруг на фронте, правильно? И вы вдвоем времени не теряете.

Она знала, что не просто умножает два на два, пользуясь намеками и сплетнями, которыми поделилась с ней леди Эмили, у нее на руках были факты, ее брат за все время после его вступления в армию заезжал домой всего несколько раз и ни разу не ночевал, а увольнительные по уикендам у него были, это она знала наверняка.

— Сука ты, вот кто ты такая, знаешь? Ты просто распущенная сука.

— В таком случае мы с миссис Лекомб в одной компании, правильно? Но я предупреждаю тебя, Стенли, и это не пустые слова. Только попробуй как-нибудь навредить Брэдли, и я тут же пишу анонимное письмо, такое же, как Уотерз написал обо мне леди Эмили.

— Да, Уотерз был прав. Он все сказал правильно. Он мне только что рассказал, что тут происходит. У тебя совсем нет стыда. Ладно, я позволяю себе некоторые вольности, но это вольности среди своих, я не предаю своего класса. А ты роешься в отбросах. И вот что я еще скажу тебе. Ты всегда хотела быть свободной, так вот, путь теперь открыт, и для Милли тоже, потому что у меня есть письмо от Арнольда. Он связывался со стряпчими, дом будет продан. Армия не приняла предложения, и он выставляется на продажу на открытый рынок, а это значит, что и сторожка тоже. Так что тебе есть о чем подумать, верно, сестричка? Может, тебя возьмет твой умелец, и Милли прихватит?

— Возможно, он так и сделает.

— Только посмей. — Он стал наступать на нее. — Если бы я знал, что ты опозоришь наш дом, связавшись с ним, я бы вас обеих пристрелил.

— Ах, какой же ты храбрый мальчик. Но это не ты говоришь, а твоя военная форма говорит. Как сказал Роберт, ты просто мокрая курица. Совсем вроде отца, одни слова. У Магги была поговорка: он весь из ветра и воды, и это про тебя. А теперь дай мне пройти, не то я довершу то, что начал Брэдли…