– Вот так бы подхватила себя под коленки и полетела!
Никита протянул ей стакан с коньяком.
– О! Viv du la de Frans![1] — Аля запрокинула голову, осушила бокал, ухватившись за оконную раму, чтобы не упасть.
– Чувствую, сейчас действительно полетишь, — предостерег Никита.
Он шагнул к ней и на ходу щелкнул выключателем. Свет погас. Аля почти ничего не различала в темноте. Ему же, наверное, хорошо было ее видно на фоне освещенного луной прямоугольника окна.
– Ну-ка приземляйся скорее! Иди сюда, — сказал Никита где-то совсем близко.
Голос его был приглушенным, чуть хриплым. Он стащил ее с подоконника, рванул к себе. Холодноватый серебрящийся лунный луч словно прожектором высветил из темноты его лицо. В этом необыкновенном таинственном свете Никита выглядел старше и опытнее, чем обычно. И ярче, притягательнее оказалась его красота — лунная, мраморная… Прямой, правильной формы нос, четко очерченные скулы, миндалевидный разрез глаз. Рубашка на Никите была расстегнута, и Аля, оказавшись прижатой к его торсу, всем телом ощутила жар его гладкой кожи. Никита обхватил Алю крепкими мускулистыми руками, зарылся лицом в рассыпавшиеся по плечам волосы и прошептал:
– Мм… Как ты пахнешь…
Аля почувствовала горячие прерывистые движения воздуха на своей шее и поняла, что Никита смеется.
– Никит, ты чего? — пытаясь высвободиться, прошептала девушка.
– Тише, не мешай, — глухо ответил он.
– Никита, ты меня пугаешь, — попыталась пошутить она.
Никита легко подхватил ее на руки и опустил на кровать.
– Пугаю? — Он улыбнулся, белые ровные зубы сверкнули в полутьме. — А может, я и хочу, чтобы ты напугалась, чтобы выбила из своей башки…
Никита стянул с нее платье и отбросил в угол комнаты. Потом осторожно взял в ладони Алино лицо, секунду всматривался в расширившиеся зрачки девушки.
– Я тебе кого-то напоминаю, так ведь? — спросил с неожиданной злостью. — Отвечай!
– Ты в темноте немного похож на… на… — Аля ощутила, как все сильнее сжимается вокруг ее головы стальной обруч, и выдохнула: — На Дина Рида.
Никита чуть ослабил хватку и принялся целовать Алины волосы, глаза, губы, будто только что встретил ее после долгой разлуки и уже прощался навсегда.
– Господи, какая же ты глупая! — прошептал он, чувствуя, как откликается навстречу его ласкам Алино тело, как поддается ему нежная плоть.
Девушка больше не пыталась сопротивляться, закрыла глаза, и комната снова закружилась, поплыла куда-то, плавно покачиваясь в темноте.
Где-то рядом надсадно верещала птица. Ее хриплый крик неприятно пульсировал в голове. Аля чуть приоткрыла глаза. В лицо яростно било солнце, и было почему-то очень холодно.
Девушка села на постели, сжала гудящие виски, огляделась по сторонам. Распахнутое еще ночью окно хлопало на утреннем ветру. Солнце уже выглянуло из-за зубчатой стены леса и светило прямо в комнату. Рядом заворочался Никита. Аля склонилась к нему, прошептала на ухо:
– Ш-ш-ш…
Он счастливо улыбнулся во сне и перевернулся на другой бок. Удивительно, ранним утром Никита казался совсем юным, почти мальчишкой. Аля осторожно выбралась из постели и прикрыла его одеялом.
Схватив сумку, она быстро спустилась по лестнице, оглядела пустынный сад. Нестерпимо хотелось пить, и девушка, завернув за угол, пробралась на задний двор к висевшему на стене рукомойнику. Нажала на металлический язычок, набрала горсть воды, жадно выпила, облизнула пересохшие губы. Солнце жгло виски, давило на гудевший затылок, и Аля, поспешно стянув платье с плеч, подставила под холодную воду голову, шею, грудь.
Она не слышала, как подъехала к воротам белая «Волга», как скрипнула калитка и во двор вошел Митя, усталый, с посеревшим после бессонной ночи лицом, с запавшими глазами. Он прошел к дому, хотел войти, но, привлеченный шумом с заднего двора, свернул за угол и увидел Алю.
Митя опешил, остановился, растерянный. В первую минуту он ничего не понял, кроме того, что она — эта удивительная светлая девушка, у которой такие честные, душу выворачивающие глаза, от которой пахнет полевыми цветами, — снова здесь, в его доме, рядом. На миг ему показалось, что он заснул за рулем и вот теперь видит ее. Как красива она, освещенная утренним солнцем. Как золотится ее кожа, как мерцают капли воды, сбегая по ее шее и спине, вдоль позвоночника…
В ту же секунду он нахмурился, отступил на шаг, понял. Словно резкий, быстрый, как вспышка, удар хлестнул его по глазам, по губам, сбил дыхание. Она, которая вчера, в машине, этой же ночью здесь, с Никитой, с сыном, в этом самом доме. Редников зло усмехнулся и впился в дрожавшую на утреннем ветру девушку холодным, беспощадным взглядом.
Аля почувствовала что-то, обернулась, вскрикнула, судорожно прижала к груди руки и застыла, одеревенела под одновременно оценивающим и брезгливым взглядом.
Не говоря ни слова, Митя развернулся и прошел в дом.
Ну вот и все. Аля поняла это так ясно и отчетливо, словно кто-то произнес эти слова над ее головой. Все! Резко выдохнув, она натянула на плечи платье, скрутила мокрые волосы на затылке и быстро, не оглядываясь, пошла к воротам.
– Так есть хочется… Давайте пойдем в… как это называется, кафе-вагон? — спросили вдруг у меня над головой.
Я дернулся от неожиданности. Прямо в лицо мне улыбались черные, лукавые глаза Софьи.
– Мм… Конечно, — протянул я.
Девушка недоуменно и немного насмешливо вскинула брови, но я, все еще потрясенный только что прочитанным, пока не обрел способности лихо отшучиваться.
Книга меня поразила. Я снова посмотрел на обложку, поискал на форзаце информацию об авторе. Там были лишь обычные в таких случаях три строчки: известный французский писатель, по происхождению из бывшего СССР, новый роман поднимает вечные темы: отцы и дети, чувство и долг, художник и власть и т. д.
В голове у меня шумело. Не каждый день открываешь случайную книжку и читаешь историю, как две капли воды повторяющую некоторые события твоей давно сбежавшей юности. Конечно, какие-то детали изменены, но в общем и целом… Проклятые журналисты, все раскопают!
– Да очнитесь же, это я, Софи. Не забыли? — Моя попутчица кокетливо улыбнулась, давая понять, что забыть ее, разумеется, невозможно. — Вы так зачитались… Занимательное произведение?
– Даже более чем, — качнул головой я. — Напоминает кое-что. Одну историю из жизни широко известной в узких кругах семьи.
– Дежавю? — вздернула бровь Софья.
Сделав над собой усилие, я равнодушно махнул рукой:
– Да вообще все книжки повторяются. Пони бегают по кругу…
– Хорошие не повторяются, — заспорила будущая литераторша. — Только… Как это?.. Эпигоны.
– Знаете что, — перебил я не слишком вежливо, но вряд ли моя невоспитанность могла смутить молодое поколение. — Зачем нам вагон-ресторан? Думаю, можно договориться, чтобы ужин принесли прямо сюда. Мне, кстати, тут обещали балычок…
Я вышел из купе. В коридоре было пусто, горел тусклый свет. Поезд, мерно стуча колесами, летел в ночь. Мелькали за окном телеграфные столбы, голые поля, заброшенные полустанки. На душе было паршиво, и яства, которые сулила проводница, сейчас пришлись бы очень кстати.
Я постучал в купе проводников. Уже знакомая мне волоокая любительница светских хроник заверила меня, что сию минуточку соорудит угощение.
Я вернулся к себе. Софи воровато сунула в сумочку пудреницу. Видимо, поправляла во время моего отсутствия черты фам фаталь.
– Сейчас все будет, — пообещал я.
Софья захлопала в ладоши и в который раз за вечер объявила мне, что я волшебник.
Несколько раз протопала туда-сюда услужливая проводница, и на столе объявился вполне приличный для железнодорожного сервиса ужин: тарелки с ветчиной и соленой рыбой, белый хлеб со следами былой свежести, шкворчащие под алюминиевой крышкой котлеты по-киевски. И даже бутылка белого вина, за неимением салфетки обернутая полосатой бумажной рекламкой фирменного поезда Санкт-Петербург — Москва.
Я разлил вино. Софья склонилась над столом, подалась ко мне и, поглаживая пальцами тонкую ножку бокала, произнесла:
– Вы все время говорите, известная семья, отец… А вы… Quel votre travail?[2]