Никита ткнул последнюю сигарету в ощетинившуюся окурками пепельницу и, легко, беззвучно спрыгнув с подоконника, провел рукой по деревянной раме окна.
Как будто в насмешку судьба распорядилась так, чтобы их последнюю ночь они с Алей провели в той же комнате, что и первую — ту далекую серебристо-лунную ночь, когда ему казалось, что удалось отвоевать эту девушку, присвоить себе навсегда. Вот и на старых выгоревших обоях еще видны темные прямоугольники от плакатов музыкальных групп. С этой стены скалился Мик Джаггер, а вот здесь, на тумбочке, стоял бобинный магнитофон. А на этот подоконник влезла тогда Аля, изображая Наташу Ростову. Жизнь, конечно, самый лучший режиссер. Внимательный к деталям, точный и беспощадный.
Никита со злостью ударил кулаком по постели. Аля зашевелилась во сне, вздохнула, переворачиваясь на другой бок.
А может быть… Вдруг она передумала? Потому и лицо ее так умиротворенно, потому и улыбается во сне. Не вскрикивает, как обычно. Может быть, сейчас, через пару минут, она откроет глаза, потянется к нему и произнесет небрежно:
– Никит, поехали вместе, а?
Он напряженно смотрел в лицо жены, и под действием его взгляда веки ее задрожали, дыхание стало прерывистым, она заметалась на постели, вцепилась пальцами в край пододеяльника, судорожно всхлипнула.
– Ты что? Ты что? — прошептал Никита, гладя ее плечо. — Тише, успокойся, я здесь.
Но Аля, все еще во сне, выдохнула:
– Митя! Митя… Не уходи…
И Никита отдернул руку, словно обжегшись. Затем быстро стянул джинсы и лег рядом с Алей, но так, чтобы не касаться ее тела.
Аля вскрикнула и проснулась. Села на кровати, прижимая ладони к лицу, выровняла дыхание, покосилась на мирно спящего рядом Никиту. Кажется, не разбудила. Она решительно тряхнула головой, встала, высунулась в окно, с наслаждением вдыхая утренний воздух. Посмотрев на часы, подошла к кровати, склонилась над спящим мужем и позвала его вполголоса:
– Никита, пора!
И глаза его в ту же секунду распахнулись, и Аля невольно отшатнулась, ошеломленная их измученно-просящим выражением. Словно в последний раз пытался Никита остановить, удержать ее. Она мотнула головой, продолжая уверять себя: «Так будет лучше. Для всех будет лучше», и сказала ровно:
– На самолет опоздаешь.
Знакомая «Волга» поблескивала белым боком у ворот. Никита выволок на крыльцо два объемных чемодана и, кряхтя, потащил их к машине. Навстречу ему уже спешил шофер, поздоровался, принял у Никиты чемоданы и понес их. Никита вернулся в дом, снова появился на крыльце с небольшой матерчатой сумкой. Вслед за ним во двор спустилась Аля.
Они молча, почти не глядя друг на друга, шли к воротам. О чем теперь уже говорить, когда все решено и подписано. И так странно, неуютно и пусто на душе, словно только что навсегда закрыл за собой дверь старого привычного и любимого дома.
«Не бросай, не бросай меня, любимая, счастье мое, как же я без тебя…» — хотел крикнуть Никита, но вместо этого лишь кивнул на кусты у забора.
– Смотри, как сирень разрослась.
И Аля чуть улыбнулась, сказала словно про себя:
– Да… Верните головной убор, он дорог мне как память.
Никита весь сжался от ее слов и зашагал быстрее. Подойдя к машине, он склонился над багажником, помогая шоферу укладывать вещи.
– Не спешите вы так, четыре часа еще до самолета, — усмехнулся в усы водитель. Должно быть, думал, что Никите не терпится отвязаться от благоверной и отбыть в царство командировочной свободы.
– Никит, а зачем столько вещей? — удивилась Аля. — Куда тебе два чемодана да еще и сумка?
Никита выглянул из-за крышки багажника, ухмыльнулся, глядя на нее с непривычной злой издевкой, и медленно произнес:
– Ну как же… Один чемодан мой, другой — папин…
– Папин? — Губы у Али онемели.
– Папин, — с деланым простодушием кивнул Никита.
И, отметив Алино ошеломленное лицо, не сдержавшись, хохотнул:
– Как? А он разве не сказал тебе, что тоже едет?
Но Аля уже развернулась и побежала к дому, не помня больше ни о Никите, ни о соблюдении принятых ими правил игры. Сердце бешено колотилось в висках, во рту пересохло. Она споткнулась о торчавший посреди дорожки корень дерева, но удержалась на ногах и, взбежав по ступенькам крыльца, влетела в дом.
На веранде Глаша сметала со стола крошки после завтрака. Она оглянулась на застывшую в дверях Алю, бледную, с сумасшедшими глазами, всплеснула руками:
– Господи, Алюшка, что ты? Ай случилось чего?
Аля промолчала, быстро прошла через веранду в дом, на секунду остановилась в дверях пустой, залитой солнцем гостиной и быстро взбежала вверх по лестнице. Прошла по коридору, заглянула в их с Никитой комнату, распахнула дверь Митиной спальни — никого.
Да где же он? Прячется от нее, что ли? За все эти дни не сказал ни единого слова и даже теперь не счел нужным поставить в известность, что уезжает… Да разве можно так с живым человеком?
Аля чувствовала, как кипит у нее внутри едва сдерживаемый гнев. Убедившись, что на втором этаже никого нет, она сбежала по ступенькам вниз, снова прошла через гостиную и остановилась на пороге кухни, прижимая ладони к пылающим щекам. И сердце сразу упало, прекратило сумасшедший стук, и ярость выкипела, испарилась, а горло сжалось от нахлынувшей горечи.
Митя рассеянно двигался по кухне, не замечая ее, суетливо открывал и закрывал шкафчики, щурился от яркого света. Лицо его, такое родное, близкое, было издерганным, усталым, веки припухли и покраснели. Он наконец нашел то, что искал, вытащил из буфета початую бутылку водки, потянулся за рюмкой, и Аля отметила, как дрогнули его длинные сильные пальцы.
– Что же ты делаешь, Митенька? — с трудом выговорила Аля.
И тот, воровато отдернув руку от рюмки, обернулся и с потерянной улыбкой пожал плечами. Аля шагнула к нему, дотронулась до впалой щеки, поросшей темной щетиной. Он чуть сощурился, губы сжались в суровую складку, отстранившись, отошел к окну и, вытащив из пачки папиросу, принялся привычно выстукивать ее о подоконник.
– Вот едем с Никитой в экспедицию, — проговорил он неестественно спокойным голосом. — Работа начнется…
– Ты же не должен был ехать… И Никита говорил, что хочет сам…
Митя бросил на Алю как будто виноватый взгляд и тут же снова уставился в открытое окно.
– Сначала хотел… А потом решил, что со мной как-то сподручнее будет. Попросил помочь на первых порах…
Митя чиркнул спичкой, склонил голову, прикуривая.
– А как же я? — тихо произнесла Аля за его спиной.
Спичка, вспыхнув, обожгла пальцы. Он, чертыхнувшись, быстро заговорил:
– А ты вот что, ты поезжай в Крым. Тебе отдохнуть наконец-то нужно, тем более отпуск… Я легко тебе место в санатории устрою, прямо вот сейчас позвоню и устрою. Хороший санаторий, цековский… Пляж, летний кинотеатр, волейбольная площадка…
Аля, не слушая, приблизилась, быстро, словно опасаясь, что он прогонит ее, прижалась к нему, уткнулась лицом в грудь.
– А хочешь я останусь? Просто останусь здесь… с тобой…
Она сжала Митины пальцы, дотронувшись случайно до места ожога. У Мити перехватило дыхание. А ведь думал, что забыл, навсегда вытеснил из памяти этот запах солнца и лесных трав — запах ее волос, тяжелых, прохладных, забыл это ощущение, когда проводишь ладонью по ее спине, чувствуя каждый позвонок. Аля выдохнула, прижимаясь к нему все крепче, и Митя почувствовал, как глаза его заволакивает сладким туманом.
За окном прогудела машина, послышался веселый громкий голос Никиты, и Редников, вздрогнув, отстранился от Али. Нет, нет, нельзя! Выкинь из головы, забудь, заставь себя забыть! Это жена твоего сына, твоего единственного сына. И он никогда тебе не простит…
– Нет, Аля. — Слова будто застревали в горле и получались какими-то вымученными, неестественными. — Ты поедешь в Крым. Будешь купаться в море, лежать под солнцем, засыпать на пляже под шорох волн, гулять под пальмами, смеяться… И ждать Никиту. Он мой сын и…
– Хватит! — резко выкрикнула Аля. — Хватит!
Она отступила на шаг, сцепила пальцы, закусила нижнюю губу. Редников видел, как блеснули в глазах невыплаканные слезы. Аля справилась с собой, провела рукой по глазам, выдохнула: