Слышались пронзительные крики ястребов, круживших в кроваво-красном небе. Оранжево-огненный солнечный шар медленно заходил за горизонт, и малиновая полоса на небесах постепенно приобретала все более мягкие оттенки. В бледно-лиловое небо вздымались ленты оранжевого, фиолетового и розово-лилового цвета. Внизу в закатном свете золотом переливалась сухая прерия. Она простиралась во все стороны, куда хватал глаз, вспыхивающая, сверкающая, живая, отражающая световую гамму небесной панорамы. На линии горизонта золотистый цвет смешивался с бледно-лиловым, переходя в бледно-розовый и, наконец, в тень, казавшуюся нереальной, мягкой и чудесной, наподобие зари или радуги.
Прерия всегда жила своей отстраненной жизнью. Если великолепный солнечный закат длился долгие бесценные мгновения, а затем в агонии умирания уступал место сумеркам, то прерия, это безбрежное золотистое море, оставалась вечно. По мере затухания закатного сияния она теряла свой блеск, и можно было невооруженным глазом видеть, как она темнеет и готовится к ночи, но все равно она простиралась вдаль с той не ограниченной временем силой и надежностью, которой всегда отличалась и вечно будет отличаться матушка-земля, земля-кормилица.
Брайони не могла оторвать глаз от этой картины, пока тонкие пастели закатного неба не превратились в мягкие серо-лиловые сумерки. Вечерний бриз зашелестел голубыми занавесками на открытом окне и принес прохладу в темнеющую комнату. По стенам поползли тени. Где-то в тиши дома скрипнула половица. Неожиданный порыв ветра надул занавески парусом, и они заколыхались прямо в комнате. Брайони почувствовала озноб. Она отвернулась от сумеречного неба и не смогла сдержать слез, ручьем покатившихся по ее бледным щекам.
Она была дома уже около двух часов. За это время ее потревожили лишь единожды. Росита потихоньку зашла к ней справиться, не нужно ли чего-нибудь: чаю, подушку или еще что-то. Брайони отрицательно качнула головой, из-за тоски и слабости не в силах даже ответить, и полненькая домработница проворно удалилась, печально понурив голову.
Брайони крепко зажмурила глаза. Она хорошо знала, что, стоит ей начать плакать, уже ничто не остановит потока слез. Поэтому девушка жестоко боролась с подступающими рыданиями.
Она лежала в огромной постели с периной, пухлыми подушками и шелковистыми одеялами, и никак не могла понять, почему нет Джима. На сердце у нее было тяжело. Она думала о потерянном ребенке, и боль сотрясала ее тело. Она думала о муже, который был так леденяще холоден и молчалив, когда они возвращались домой в этом ужасном фургоне, и тихо скорбела из-за боли и тоски, отражавшихся в его глазах.
Девушка молча тосковала, понимая, как ему тяжело.
Она отчетливо сознавала, что муж должен чувствовать в связи с потерей ребенка. Ведь Брайони прекрасно знала, как ему хотелось иметь малыша. Да и ее собственная горечь была просто невыносимой. В отчаянии ей хотелось дотронуться до него, обнять и утешить. Она знала, что он не привык к открытому проявлению чувств, поэтому его молчание в пути отнюдь не удивило ее.
Но с той самой минуты, как он и Дэнни отнесли ее в спальню и оставили на попечение Роситы, она ждала, что он придет один, откроет ей свое сердце, заключит ее в свои объятия. Но он так и не пришел. Мучаясь от боли, доставляемой переломами и ушибами, и преследуемая душевной мукой, куда более тяжелой, нежели физическая, она ждала Джима и тосковала о нем. Ей хотелось облегчить бремя его горести щедрой любовью. Хотелось ощутить на себе его сильные руки, разделить с ним эту ужасную потерю так же, как они делили радости. Но солнце закатилось, в угольно-черном небе блеснула первая звездочка, и только тогда в дверь легонько постучали.
— Заходи. — Брайони в ожидании повернула залитое слезами лицо, но оказалось, что это Росита, державшая в руках поднос.
— Я принесла ужин, senora. — Домработница говорила шепотом, как говорят с тяжелобольными: — El doctor сказал, что вам можно давать суп, хлеб и фрукты. Я помогу вам покушать.
Брайони даже не взглянула на еду. Она утерла слезы тыльной стороной ладони.
— Росита, где Джим? — прошептала она. Ее зеленые глаза казались огромными на белом, опухшем от кровоподтеков лице.
Росита прикусила губу. Она поставила поднос на тумбочку возле кровати и занялась разжиганием керосиновой лампы. Мягкий свет озарил сумрачную комнату. От света глаза девушки показались еще более блестящими; не мигая, они смотрели прямо в лицо Роситы.
— Senor внизу, в кабинете, — отводя глаза, ответила Росита. Она достала и развернула льняную салфетку для своей хозяйки.
— Я хочу увидеть его. — Брайони отодвинула салфетку в сторону.
Когда смуглая женщина потянулась к супнице, чтобы обслужить девушку, Брайони положила руку на ее плечо:
— Нет, Росита! Я не буду ужинать. Забери все это обратно! — Слезы вновь покатились по бледным щекам. Вся ее боль и страдание теперь вылились наконец наружу. — Приведи моего мужа! — выдохнула она, закрыв лицо дрожащими руками. — Он нужен мне! Почему он не идет?
Домработница заколебалась. Покачав головой, она выдавила из себя:
— Он расстроен, senora. Он заперся в кабинете и отказывается выходить. Я уверена, однако, что скоро он отопрет дверь и тогда…
— Пожалуйста, приведи его ко мне! — Голос девушки звучал настойчиво и отчаянно.
Ей было непонятно, почему Джим держался вдали от нее, поддавшись переживаниям, вместо того чтобы быть рядом с ней. Возможно, он считает, что она слишком больна, чтобы тревожить ее. Да, наверное, это так. Она попыталась привести себя в порядок и вновь обратилась к Ро-сите, вытирая слезы кружевным платочком, протянутым ей женщиной.
— Слушай, Росита, — шепнула она. — Скажи ему, что я в порядке. Я чувствую себя в силах, чтобы увидеться с ним. Скажи ему, что я должна увидеть его!
— Senora, не знаю, станет ли он меня слушать. Senor Дэнни уже долго уговаривал его, и все равно…
— Пожалуйста! — Блестящие глаза девушки умоляюще смотрели на Роситу. Ее забинтованная рука на мгновение поднялась, но затем с жестом отчаяния, дрожа, вновь опустилась на простыню. — Он мне нужен! — В голосе девушки слышались рыдания. — Скажи ему это. Убеди его прийти.
С минуту Росита молчала, вглядываясь в измученное лицо хозяйки. Затем она медленно кивнула:
— Si, senora, я приведу его.
В ее тоне послышалась непреклонность. Оставив поднос на тумбочке, она решительно двинулась к выходу.
— Скоро он будет здесь, senora. Muy pronto.[9]
Она быстро закрыла за собой дверь.
Брайонй откинулась на подушку, изнуренная и слабая. Она ждала, а печаль томила ее душу. Минуты медленно тянулись. Теперь небо за окном было бархатно-черным. Мириады звездочек усеяли его. Стояла мертвая тишина. Где-то вдали еле слышно прозвучал крик пересмешника.
— Senora. — На пороге появилась Росита с понуренной головой. — Я пыталась, но senor даже не ответил мне.
Брайонй смотрела на нее, не веря своим ушам.
— Потерпите, — прохрипела Росита. — Возможно, manana[10] senor…
— Нет. — Здоровой рукой Брайонй сбросила с себя простыни. Превозмогая боль, она села. — Помоги мне, Росита. Я пойду переговорить с ним.
— Нет! — В тревоге женщина бросилась к ней, пытаясь уложить девушку обратно на подушки. — Вам нельзя напрягаться, senora! El doctor сказал…
— К черту доктора! — Брайони медленно спустила ноги на пол.
Каждое движение болью отдавалось в ее изувеченном теле. Забинтованная грудная клетка заныла, когда девушка встала, ухватившись за руку Роситы. Но, видя твердый взгляд гагатово-зеленых глаз, женщина поняла, что спорить бесполезно.
— Я иду вниз к Джиму.
Облаченная в одну шелковую ночную сорочку, которую Росита помогла ей надеть, когда ее привезли из города, Брайонй двинулась к двери. С помощью Роситы она, с трудом волоча ноги, пересекла залитую светом комнату. От прохладного ветерка, дувшего из открытого окна, длинная сорочка шлепала ее по ногам и бедрам, а вокруг шеи развевалась грива темных волос. Брайонй дрожала и кусала губы от боли, охватившей все тело. Она сморгнула слезы с ресниц и сосредоточила мысли только на Джиме, на необходимости добраться до него и утешить.
Когда Дэнни увидел, как женщины медленно подходят к верхней площадке лестницы, он громко выругался и стремглав взлетел наверх.
— Что ты делаешь, Брайони?! — воскликнул он, протянув руку, чтобы помочь. — Ты должна лежать в постели, дорогая, а не бродить по дому. Дай я помогу тебе вернуться в спальню.