Смит Паула Вин - Муза художника

После того как он поговорил с моим дядей, но прежде, чем мы объявили о помолвке, Виктор пришел встретиться со мной наедине и попытался объяснить глубинные причины той связи, какую чувствовал между нами. Высказывая мысли, которые, должно быть, вынашивал долгое время, он уверял меня, что я могу играть значительную роль в его творчестве, если готова позировать для него. Прежде чем я успела ответить, Виктор вдруг странным, смущенным тоном, запомнившимся мне навсегда, выпалил, что хочет открыть женщине, которая станет его невестой, всю правду о том, чем будет для нее брак с ним. Он рассказал о своей неврастении, о мучительной боли в спине, которую время от времени испытывает и тогда вынужден отказываться от рисования и обращаться к врачам. А медики утверждают: его здоровье будет подорвано окончательно, если он не организует свою жизнь таким образом, чтобы исключить из нее любые беспокойства и волнения. Самым деликатным образом Виктор поведал, что, хотя у него вполне достаточно сил для супружеских отношений, ему не рекомендуют иметь детей, поскольку те шум и гам, которыми юные создания наполнят дом, вероятно, нанесут непоправимый вред его нервной системе, а это, в свою очередь, самым негативным образом скажется на творчестве. Виктор также добавил, что мы не сможем часто бывать в обществе, а должны всецело посвятить свои жизни служению искусству.

Мысленно возвращаясь к тому разговору, я восторгаюсь его абсолютной прямотой и должна признать, что вступала в брак без каких-либо ложных представлений о нашей будущей совместной жизни. Вот только я, пожалуй, не предвидела, какой оборот примут мои мечты, а также не вполне понимала всю глубину одиночества, на которое обрекала себя, соглашаясь на это замужество.

Возвратившись с работы домой, Йон находит Софию в дальнем конце сада сидящей в белом кресле. Ее сгорбленная фигура кажется такой беззащитной на фоне винограда, желтых роз и спелых вишен соседского дерева, чьи корявые ветви проникают в их сад через высокую стену. За три недели, прошедшие со времени ее приезда в Бухарест, София не видела никого, кроме мужа. Несмотря на то что сейчас лето, ее кожа все время холодна на ощупь, как у человека в состоянии шока. Ее лицо в лучах позднего солнца выглядит бледным и бесстрастным.

На кухонном столе стоит поднос с двумя тонкими стаканами и хрустальным графином. Йон наклоняется, чтобы взять поднос, и, щурясь от солнца, шагает с ним по траве в сторону жены.

Он понимает, что София по-прежнему пребывает в трауре, но ничего не говорит из боязни, что любое упоминание может вызвать у нее гнев или истерику, а это было бы хуже теперешнего ледяного молчания. Мучительные процедуры в Норфолке не привели к желанной беременности, а ранее они договорились, что эта попытка непременно станет последней. Много лет назад, когда юная англичанка, студентка университета, приняла предложение молодого датского дипломата выйти за него замуж, они обсуждали свои мечты. София пылко описала их большую семью — минимум четверо или пятеро детей. Из нее получилась бы прекрасная мать. Йон представлял, как она будет усаживать малышей себе на колени, следить, чтобы они не забывали надевать варежки, варить им какао, гордиться их школьными и спортивными достижениями, наблюдать, как они гоняются друг за дружкой по тропинкам в тени деревьев за городом, куда их семья будет выезжать по выходным. Усилия, направленные на создание этого будущего, сохраняли их брак долгие годы, но теперь, когда ей сорок четыре, а ему пятьдесят один, они должны вступить в новую фазу. Благоразумное решение не взваливать на себя дополнительные расходы и не рисковать здоровьем, отваживаясь на новый курс лечения бесплодия, кладет конец их мечтам.

— Сегодня приходили двое мужчин, — произносит София новым для нее, тихим голосом, — ремонтировать телефон. Ты ничего мне об этом не говорил. Но они были абсолютно уверены в том, что он нуждается в ремонте.

— И как, они все сделали?

Йон наполняет стакан и протягивает его жене. Как кто-то мог узнать? В Румынии нет телефонных справочников, чтобы никто не мог воспользоваться ими для подрывной деятельности. И гудок не всегда бывает, когда снимаешь трубку. Даже если кому-то посчастливилось услышать в трубке гудок, зачастую телефонные линии перекрещиваются. Хенрик Экерс научил Йона говорить: «Gresala, gresala!» — если тот слышит чей-то незнакомый голос на линии. «Gresala» переводится как «ошибка». Это деликатный способ избежать прослушивания твоего разговора или обвинения тебя в подобном же. Мол, всего лишь произошла ошибка соединения.

— Я не знаю, — говорит София, изучая послеобеденное солнце сквозь херес в своем стакане. — Когда я снимаю трубку, слышу щелчок.

— Ладно. Главное, помни инструкцию.

Необходимость следить за своими словами не только за столиками в ресторанах и в номерах гостиниц, но даже в собственном доме усиливает умственное напряжение. Будучи дипломатами, сами они вне опасности, но им нужно ограничивать любые разговоры, в которых упоминаются румынские граждане, будь то теннисный инструктор в дипломатическом клубе или человек, продающий в одном из старых кварталов древние карты и иконы из своего имущества. Йон понимает, почему пересечение границы с Австрией или Грецией даже обладателями иностранных паспортов с облегчением воспринимается как возвращение в свободный мир. Он подносит стакан ко рту и делает маленький глоток.

Когда ему наконец удается уговорить Софию пригласить Муров на ужин, удовольствие от вечера становится для той большим сюрпризом. Пышущая здоровьем Маргарет Мур в темно-синем сарафане и Логан Мур в отутюженных модных летних брюках из хлопчатобумажного твила и рубашке с короткими рукавами без галстука пребывают в отличной форме. Похвалив уютный дом своих хозяев, Муры пускаются в оживленное обсуждение еженощных пятичасовых репортажей с Олимпийских игр, которые наконец-то принесли временную передышку от полных лозунгов речей и костюмированных народных хоров, господствующих на румынском телевидении. Фрейя торжественно объявляет, что сборная Румынии заняла второе место по количеству золотых медалей после сборной Соединенных Штатов.

Пока они поглощают в столовой картошку со свининой, Маргарет рассказывает фантастические истории об их приключениях на рынке в погоне за такими деликатесами, как полузамороженные вьетнамские сардины, болгарский компот и китайский зеленый горошек. Затем Логан пересказывает последние анекдоты о Чаушеску,[15] которыми обмениваются румыны, стоя в очередях за предметами первой необходимости. Вместе муж и жена повествуют о том, что грант АЙРЕКСа[16] предполагал предоставление жилья, но по причине нехватки квартир их сначала поселили в гостиницу, а затем пожаловали им большую, но спартански обустроенную квартиру в цокольном этаже здания, в подвале которого порой стоит вода, и, когда теплеет, тысячи комаров роятся по трубам и вокруг дверных проемов — сразу стало ясно, почему эта квартира освободилась. Еще одна забавная история касается того, как при въезде в страну им приказали зарегистрировать пишущую машинку Логана с предоставлением образца ее шрифта для того, чтобы власти могли выследить их в случае, если данная печатная машинка когда-либо будет использована в подрывных целях. В девять часов восемь минут вечера, когда его жена громко смеется, Йон тайно ликует.

Вечер продолжается, и под воздействием нескольких бокалов вина Логан побуждает Фрейю встать на стул и прочесть начало любимой народной баллады о говорящей овечке и трех пастухах:[17]

Отец явно гордится этой демонстрацией памяти своего ребенка. Трудно сказать, насколько серьезно он сам относится к балладе, которая в переводе на английский лишена своего очарования. В конце декламации, пока Алстеды аплодируют, Маргарет притягивает дочь к себе. Она крепко обнимает Фрейю, а та зарывает лицо в мамины юбки. Но это не смущение, поскольку через минуту девочка снова гордо поднимает голову; больше похоже на то, что для нее погружение в благожелательную ауру Маргарет символизирует окончание выступления, а может, даже награду за него.