— Но вы же показали его мне.

— Мне казалось, я могу поделиться этим с тобой. Не ожидала, что ты станешь на их сторону.

— Я не на их стороне. Честно! Я понимаю, о чем вы говорите. И мне бы хотелось прочитать его полностью. Дайте мне еще одну попытку. Я просто хотела убедиться, что вы обдумали…

Но София была непреклонна.

— Северина Риис не вела один из «блогов», или как там это называется у современной молодежи. Ее дневник — это личное, таковым он и останется. Он вернется обратно на полку. Таков мой выбор: Северину должны оставить в покое.


Витрина демонстрировала пешеходам Нью-Бонд-стрит живописную картину восемнадцатого века в изысканно украшенной раме: мачтовый военный корабль посреди бушующего моря. Малиновая вывеска над окном, на которой значилось: «Картинная галерея Мартина Дюфрена» — давно уже потускнела. Отчасти по привычке, отчасти из любопытства Фрейя воспользовалась моментом, чтобы рассмотреть живописную манеру, в которой были выполнены волны. Через месяц в Национальном морском музее открывалась экспозиция, посвященная Трафальгарскому сражению. Она была в списке Фрейи, но теперь едва ли вписывалась в ее планы.

Чтобы попасть в галерею, нужно было подняться по крутой лестнице на второй этаж. Минуя лестничный пролет, который вел к входу, Фрейя пару раз сжала и разжала кулаки. Она не думала когда-нибудь вернуться сюда снова, не говоря уже о том, что причиной тому будет еще одна попытка с ее стороны помочь Питеру. Взгляд сквозь просторные стеклянные двери живо воскресил в памяти ее последний день на работе. Тогда она сообщила Мартину, который находился в компании своего нью-йоркского гостя, что слайды с изображениями подготовленных к продаже редких произведений искусств из частной итальянской коллекции (ради того, чтобы их увидеть, этот человек специально пересек Атлантику в салоне первого класса) каким-то образом попали не в ту папку и накануне были уничтожены в бумагорезательной машине.

Молодой помощник с прилизанными волосами и в галстуке с ослабленным узлом — наверное, самый новенький из стажеров — впустил ее внутрь и нерешительно топтался на месте, как если бы было прохладное время года и он хотел принять у нее пальто и головной убор. Представившись, Фрейя принялась высматривать в его глубоко посаженных карих глазах признаки того, что о ее позорном поступке все еще помнят в галерее, но имя ему явно ни о чем не говорило. Она отказалась от предложенных чая или кофе, представив, как от волнения роняет чашку. Шагая по коридору в направлении кабинета Мартина, Фрейя так и видела ударную волну капель, хлынувшую в тот последний день на зеленые стены и бежевый ковер, после того как нью-йоркский клиент, очень состоятельный человек, потряс своим мокрым зонтом на этом самом месте, понося некомпетентных людей, которые отняли у него драгоценное время.

В глубокой тишине, развернувшись к двери вполоборота, владелец галереи восседал за столом в стиле ампир, заваленным бумагами. Фрейя сделала над собой усилие и посмотрела прямо на обрюзгший профиль; человек этот был так бледен, что возникали мысли о плохом здоровье, а выражением лица чем-то походил на корову, невозмутимо жующую жвачку. Грузный Мартин Дюфрен откинул назад свою огромную голову, чтобы взглянуть на посетителя.

— А! Мисс Фрейя Мур, — произнес Мартин, отчетливо проговаривая и растягивая, но как-то нетерпеливо обрывая каждое слово.

Его голос разнесся по галерее.

Волосы бывшего начальника Фрейи выглядели нечесаными и немытыми, но ткань шитого на заказ костюма имела сложные переплетения и демонстрировала мастерство портного, умудрившегося подогнать ее под эти несимметричные рыхлые плечи.

— Мне говорили о твоем возвращении. Надеюсь, хорошо проводишь время?

Казалось, ему было совсем не любопытно, зачем она пришла. Своими белыми руками Мартин проворно разбирал разбросанные по столу бумаги — стопки газет, черно-белые распечатки, глянцевые страницы, вырезанные из журналов, — в поисках чего-то. После небольшой паузы он заговорил снова:

— Должен сказать, Йона Алстеда нужно поблагодарить за как нельзя более удачное время смерти.

Фрейя пыталась обнаружить на широком лице владельца галереи хоть какой-то намек на юмор.

— Хотя, подозреваю, его вдова вряд ли с этим согласилась бы. По общим отзывам, идеальная была пара.

Мартин развернулся в своем кресле спиной к ней и посмотрел в окно на красочные баннеры и витрины Нью-Бонд-стрит.

— Я только хочу сказать, что более благоприятного момента для того, чтобы коллекция попала ко мне, и представить себе нельзя. Как тебе известно… — Сложив ладонь пригоршней, он протянул одну руку вперед, словно хотел зачерпнуть свет из окна. — Хотя ты, возможно, больше не следишь за тенденциями на рынке. Разреши.

Пока голос Мартина громко произносил вышесказанное, будто выигрывая время для движений его рук, пухлые пальцы, казалось, жили своей собственной жизнью, выискивая на полированном столе среди самых разнообразных бумаг то, что им нужно. Подобно щипцам, они извлекли одну за другой те шесть фотографий, сделанных, надо полагать, Питером, и разложили их в ряд параллельно краю стола.

— Вот, — сказал Мартин, в то время как его указательный палец провел линию в воздухе, прямо над изображениями.

Несмотря на решимость не проявлять никаких эмоций по поводу продажи картин, при виде этих миниатюрных копий, точно воспроизводящих полотна Виктора Рииса, Фрейя почувствовала знакомое тепло внутри. Мартин Дюфрен жестом указал ей на кресло, стоявшее по другую сторону стола.

— В других галереях можно услышать немало краснобайства по поводу их художественной ценности, — сообщил он.

Сидя с Мартином на одном уровне, Фрейя заметила, что его голос гремел теперь не так громко, как тогда, когда она стояла перед ним по стойке «смирно».

— Думаю, тебе известно, что я преследую прежде всего коммерческий интерес. Вот тут перед тобой прошлый летний сезон, — указал он на беспорядочную на первый взгляд груду бумаг, покрывающую стол.

Однако стоило Фрейе присмотреться повнимательней, она увидела, что разложены они систематизировано и каждый лист представляет собой вырезку из какого-либо источника или распечатку из интернет-ресурсов, сделанную Питером Финчем или кем-то из персонала. В свою бытность студенткой она сама собирала подобный материал, хотя не всегда улавливала контекст заданий, которые получала. Должно быть, вся эта груда представляла собой полный анализ продаж произведений искусства за предыдущий летний сезон на основании обзоров выставок и отчетов с аукционов. Для Мартина Дюфрена все эти бумаги были кусочками какого-то пазла, и, судя по самодовольному выражению его лица в данный момент, они явно сложились в нечто, доставлявшее ему большое удовлетворение.

На столе, разделявшем Фрейю и Мартина, фоном для ровного ряда фотографий служили разложенные веером куски газет. Вытянув шею, чтобы обозреть их, она пыталась соединить воедино фрагменты заголовков и текста: «Прекрасный портрет Модильяни не смог достичь своей цены 1990 года», «…за две картины Моне было выручено меньше, чем ожидалось по самым пессимистическим прогнозам», «…рынок для импрессионистов вступает в опасную фазу». (В этот момент Фрейя подняла голову, но Мартин следил за происходящим на улице, ожидая, пока она закончит изучать материалы.) «Возможно, вкусы меняются в связи с приходом на художественный рынок нового поколения банкиров и предпринимателей», «…кроме того, картины импрессионистов практически не вызвали интереса», «…продавец пейзажа Сислея, скорее всего, потеряет ориентировочно 200 000 фунтов». Некоторые журналисты пытались разобраться в ситуации, интервьюируя тех, кто должен был знать ответы: «…отказался сообщить, собирается ли галерея Кристи приобретать меньше работ импрессионистов в будущем», «„Никогда не видел такого кардинального изменения вкуса“, — заявляет глава аукционного дома», «…самое удивительное, что полотна импрессионистов с такими мировыми именами, как Ренуар и Моне, либо не нашли покупателей, либо ушли по более низким ценам, чем предсказывали эксперты».

Предоставив Фрейе достаточно времени для ознакомления с этими разочарованиями сезона, Мартин объяснил, что прошлым летом величайшим триумфом в мире искусства стала продажа картины «Молодая женщина, сидящая за клавесином», которую приписывают Вермееру. Полотно, изображающее благодушную девушку в белом платье и желтой шали, чьи руки застыли на полированной клавиатуре, привлекло внимание: Вермеер, пусть даже его авторство и было спорным, выставлялся на продажу впервые более чем за восемьдесят лет. Не последнее место в расчете Мартина занимал и тот факт, что каждый критик, когда-либо смотревший работы Виктора Рииса, испытывал сильное желание провести аналогии с Вермеером. Более того, Вермеер недавно достиг исключительной популярности в массах благодаря ряду романов и фильмов, посвященных его творчеству.