— Да не из-за костра, простофиля. Бомбы! Они взорвали парк бутылками с зажигательной смесью.
— Диверсия?
Воображение тут же нарисовало Йону сгоревший участок железной дороги, который показывал ему сосед. Он словно ощутил запах едкого дыма, проникающего сквозь кухонную дверь.
— Не могу поверить, что ты настолько тупой.
Она уколола большой палец иглой и теперь сосала его.
— Они хотят, чтобы мы думали, будто это немцы, — произнесла сестра, понизив голос, так как отец не разрешил бы им разговаривать о подобных вещах. — Но все знают, кто это. «Корпус Шальбурга».[38]
— Я еще вчера знал, — выпалил Йон, как только эта мысль пришла ему в голову.
— Не будь дураком. Все случилось уже после того, как ты пошел спать.
— Они говорили. — Его дыхание участилось. — Солдаты. Я слышал, как они говорили: «Глассален».[39] Как в Тиволи. Я не слышал остального. Наверное, они планировали… но я же не знал!
Сестра дважды обмотала темно-синюю нить вокруг пальца, сделала петлю, затянула миниатюрный узел и откусила кончик. Снаружи донесся голос их отца, звавший Йона. Она посмотрела на брата, равнодушная к эмоциям, которые он изо всех сил пытался сдерживать.
— Значит, ты был первым, кто узнал. Тогда нужно было бежать прямиком к королю, чтобы предупредить его. Тебе так не кажется? — сердито спросила она.
Йон слышит, как в шаге от него София и Тиб приходят к соглашению, что они уже увидели достаточно. Его жена предлагает продолжить в отеле «Атенепалас», где грудастые официантки в белом возникают откуда-то из-за пальм в горшках, стоящих в вестибюле, чтобы преподнести каждому из гостей, расположившемуся в своем кресле, стакан минеральной воды, чашку теплого кофе со взбитыми сливками и вкуснейший шоколад на блюдечке.
Женщины обходят Йона и направляются к машине, весело и оживленно болтая.
— Ой, даже не утруждайся вести Фрейю в зоопарк, — говорит Тиб. — Все, что у них есть, так это заторможенный медведь и спятившая газель.
Затем в их разговоре всплывает имя Маргарет, и Тиб шепчет какую-то длинную и неразборчивую фразу, заканчивающуюся ликующим: «…в бутылочку!»
София смеется, и с виноватым видом они обе поворачиваются к Йону, словно хотят посмотреть на его реакцию.
— Вы хотите сообщить нам что-то о миссис Мур? — интересуется он.
Укоряя Тиб подобным образом, он даже сам себе кажется нелепо чопорным, но это как бы компенсация за его молчание в другом недавнем случае, когда о Маргарет распускали сплетни. По каналам иностранного сообщества поползли необоснованные, но основательно смакуемые слухи, передающиеся вполголоса в мужской компании, что Логан принял деловое предложение или (в мягком варианте истории) в шутку предложил обменять эротические фотографии с изображением жены на особенно дефицитные заграничные товары.
— Не совсем.
Тиб аккуратно наклоняет свою медноволосую голову, чтобы сесть в машину, но перед этим быстро корчит Йону недовольную гримасу, выражающую то ли досаду, то ли глумление. София, приторно улыбаясь, открывает дверь машины с другой стороны.
Окинув взором пустынный проспект и высокие каменные здания, нависшие над ним, Йон испытывает минутное головокружение. Он правда предпочел бы не думать о том, существуют ли эти фотографии и как бы Маргарет выглядела на них. Снова сосредоточившись, он с облегчением вспоминает, что в офисе у него осталась кое-какая незаконченная работа. Прежде чем сесть в машину, Йон сообщает угрюмому Георге о своем решении: они завезут дам в отель, после чего вернутся в посольство.
Амебообразная карта принимающей страны, висящая на стене его кабинета в посольстве напротив стола, будто бы слегка подергивается, а зеленые и коричневые цвета на ней меняют оттенки по мере того, как изменяется дневной свет.
В соответствии с постановлением правительства бульдозеры ровняют с землей исторические здания в старой части столицы. На месте руин планируется проложить огромный проспект, посвященный победе социализма, с восьмиэтажными многоквартирными домами, в которых будет предоставляться жилье партийным чиновникам. Апофеозом этого роскошного проспекта, обещающего превзойти по размерам Елисейские Поля, явится Дом народа. Щедро отделанный мрамором и позолотой, он должен стать чуть ли не самым большим административным зданием на земле, уступающим лишь Пентагону в Соединенных Штатах.
Именно этот грандиозный проект подразумевала Тиб во время их похода в Исторический музей несколько недель назад. То ли по случайному совпадению, то ли преднамеренно для строительства была выбрана территория площадью восемь квадратных километров в центре Бухареста, где в настоящее время располагается много исторических зданий, а также несколько древних церквей и монастырей, возведенных несколько столетий назад. Умница Хенрик Экерс подготовил подробный доклад, в котором описывает осуществляемое строительство и поддерживает зарождающийся в западной прессе международный протест против разрушения культурного наследия, принадлежащего всему миру. Этот акт разрушения вызовет за рубежом больше негодования, чем жуткие сведения о том, как попираются при режиме Чаушеску права человека. С ядовитой иронией (которую Йону приходится вычеркнуть из доклада, прежде чем послать в Копенгаген окончательный вариант) Экерс пишет, что если самих румын еще можно рассматривать как возобновляемые ресурсы, то об их архитектурных сокровищах этого сказать никак нельзя.
В дополнении к докладу атташе по политическим вопросам просит обратить внимание на тот факт, что совсем недавно некоторые члены кабинета министров Румынии были назначены на альтернативные должности, а это можно расценивать как понижение. Последовавшие за возвращением четы Чаушеску из Германии переводы по службе заставляют Экерса сделать предположение о том, что министры пытались совершить государственный переворот или какое-то другое мятежное действие, пока их глава отсутствовал. Доказательства вины этих лиц, должно быть, оказались незначительными, поскольку все они остались на официальных, хоть и менее выдающихся должностях. По прогнозам Экерса, теперь должно пройти немало времени, прежде чем можно будет организовать какое-либо новое движение внутреннего сопротивления и добиться смены режима.
Понимая, что не сможет сегодня сосредоточиться на работе, Йон отодвигает от себя бумаги. У него возникает мысль, что доклад будет представлять большую ценность, если посол лично нанесет визит в один из участков, занесенных в список для расчистки территории. Он обращается к своему персоналу, и вскоре ему предоставляют карту города. В соответствии с распространенной в странах советского блока картографической дезинформацией, которая призвана защитить государство от оккупационных сил, на нее нанесены вымышленные улицы, в то время как некоторые реально существующие — пропущены. Руководствуясь картой, которая подчас вводит его в заблуждение, а также указаниями, полученными от осторожных прохожих, Йон пробирается по лабиринтам улиц в старых районах Бухареста и выходит наконец к румынской православной церквушке, окруженной высокими современными зданиями.
Дверной проем так низок, что, входя, ему приходится наклоняться. Когда Йон оказывается внутри, его глаза начинают привыкать к темноте. В мерцающем тусклом свете он мало-помалу различает толстые драпировки, расписные фрески с плоскими стилизованными изображениями, которые оказываются византийскими, и отделанные золотом поверхности. Затененные ниши наполнены сильным запахом плавящегося воска и ладана. Сгорбленные фигуры, в основном женщины с покрытыми платком головами, присоединяют свои свечи к множеству других, стоящих на низких столиках перед ликами святых. Но большинство верующих выстроились в линию в центральном проходе и медленно продвигаются к иконе в алтаре. Из-за многолетнего непрерывного горения свечей все поверхности покрыты копотью, и даже сам воздух, кажется, затуманивается сажей.
София время от времени посещает церковную службу и утверждает, будто находит утешение в вере еще со времен своего детства в Британии. Но Йон не религиозный человек. Ему неуютно в присутствии лиц, чьей профессией является евангелистский пыл. Еще он не понимает, как люди, у которых нет сильной веры, могут получать удовлетворение от того, что для проформы совершают церковные ритуалы.
Йон не имеет ни малейшего понятия, что символизируют эти свечи в руках людей: дань уважения покойному, новое обращение к Всевышнему или же благодарность за исполнение ранее произнесенной молитвы. Он не в состоянии определить даже, какому святому они поклоняются. В этот момент к нему приходит осознание того, что если бы он был верующим и должен был поставить свечу, то не стал бы возрождать их с Софией давнюю мечту иметь ребенка. Йон не жаждет отцовства, хотя пока и не может принять эту невысказанную правду до конца, а поэтому ощущает ее как какой-то вид жестокости по отношению к Софии, которая тем временем воздвигает между ними непроницаемую стену. Вчера за ужином, когда они были наедине, его жена разразилась неестественным смехом, после того как сравнила себя с Маргарет и пришла к неприятному для себя выводу.