Смит Паула Вин - Муза художника

Как сестра, я прекрасно понимаю, что Свен — типичное дитя города и он сейчас примеряет на себя роль деревенского жителя, наполняя свои полотна образами, отражающими французское видение нордической красоты. Это одна из моих старушечьих мыслей! Но я тоже жила в Париже и знаю, что творится в том мире. Так и вижу, как под воздействием чувства товарищества, крепких напитков и свежего воздуха Свен вживается в образ, смешивая краски и уговаривая местных жителей позировать для него, словно знал это место всю свою жизнь. Но с другой стороны, разве не он из неуклюжего, ширококостного школьника, постоянно вырастающего из одежды, превратился в необузданного представителя богемы, просто съездив в Париж и растратив там полученное наследство?

Он даже связался с цыганкой — во всяком случае, так называла себя эта девушка, вплетавшая ленты с монетами в свои длинные волосы. Она позирует для Свена — или позировала. Как же ее зовут? Грасиела или что-то в этом духе. Одно время я думала, они поженятся, но, по-видимому, в богемных кругах это не принято. Свен, правда, написал несколько ее залитых солнцем портретов на фоне природы. Легкими штрихами, передающими непоседливость натурщицы, брат запечатлел ее гордо вскинутую голову, широкий лоб, узкий нос. Свен не упоминает о Грасиеле в своем последнем письме с побережья. Он пишет о штормовых днях, когда лодки не могут выйти в море; о местных женщинах, которые, по его впечатлению, надевают на себя всю имеющуюся одежду, отчего их нижние юбки наслаиваются друг на друга, словно листья капусты; о торговце из Парижа, интересующемся его картинами. Свен кажется счастливым, живым в новой обстановке. Он, может быть, приедет навестить нас на Рождество. Говорит, Париж научил его ценить родину, помог понять, как видеть ее и как передавать в искусстве.

Когда я прочитала письмо Виктору, товарищу и однокурснику Свена, он высказал другую точку зрения. В искусстве не имеет значения, свою ты пишешь родину или чужую, как несущественна и принадлежность изображаемых людей к тому или иному сословию. Мой муж говорит, что искусство — это красота форм: насколько четки линии и контуры, под каким наклоном падает свет из окна, чтобы пересечение стен и потолка выглядело прямым углом. У Виктора нет отдельной студии. Он рисует в квартире в старой части Копенгагена, где мы проживаем. У нас имеется кое-какая мебель, всего несколько хороших предметов, которые мы взяли с собой из отчих домов. В нашем жилище нет зеркал. Ведь даже мимолетный взгляд, брошенный Виктором в зеркало, может отвлечь его от работы.

К приезду Софии резиденция должна быть полностью готова. В каком бы настроении она ни вернулась из клиники в Норфолке, в приподнятом или подавленном, ничто не должно побеспокоить или огорчить ее. Все в этом большом и уютном доме будет обставлено, отделано и подобрано в соответствии с ее вкусом — от юбок и блузок, отутюженных и аккуратно развешанных в шкафу, до нового флакона «Белой сирени» на ночном столике и вышивки ее бабушки в рамке на стене кухни.

Преисполненный решимости подготовить все наилучшим образом, Йон Алстед, правда, позволяет себе потратить несколько часов, наблюдая за тем, как сотрудники венской компании, специализирующейся на перевозке дипломатических грузов, снимают печати с изготовленных на заказ коробок и распаковывают его картины. Печати, имеющиеся на всех коробках и чемоданах Алстедов, освобождают их имущество от таможенного досмотра. Йон распоряжается развесить шесть картин на трех глухих стенах своего кабинета, расположенного в конце коридора на верхнем этаже. Свет из окна позади стола будет падать на них, и каждый раз, поднимая голову от работы, он сможет видеть свою коллекцию.

На трех картинах Виктора Рииса изображена женская фигура. Одна и та же особа на каждой: дама в черном, спиной к зрителю. На картине «Комната с сидящей женщиной» она расположилась в изящном кресле лицом к стене. На двух других стоит: на полотне «Интерьер с фигурой» — в дальнем конце комнаты, склонив голову над чем-то невидимым зрителю, может быть книгой или шитьем, а вот в «Даме в интерьере» ее длинное черное платье господствует на переднем плане; женщина стоит так, будто готова скрыться за одной из полуоткрытых белых дверей. На оставшихся трех картинах, которые называются «Солнечный свет в гостиной», «Три двери» и «Интерьер вечером», предстают те же комнаты, но пустые. Все внимание уделено свету, падающему на тяжелую мебель, голые полы и обшитые панелями стены.

Эта коллекция у него с детства. Картины стали его собственностью за долгие годы до того, как у него появился дом, в котором он мог их повесить. Йону, родившемуся уже после смерти Виктора Рииса, немного известно о дружбе, связывавшей его дедушку с художником. Но каждый раз, когда он прибывает за границу на очередное место службы и наблюдает за тем, как картины распаковывают и развешивают в новой квартире или доме, ему вспоминается день в Копенгагене, почти сорок лет назад, когда дедушка взял его с собой, чтобы впервые показать их ему.

— Я не хочу, чтобы они перешли к твоему отцу — он всегда был ничтожеством. Картины достанутся тебе, парню с датским духом. Это сокровища, запомни. Они отражают национальный характер и к тому же прекрасны.

Мальчик сглотнул и кивнул, понимая, что в действительности они обсуждают смерть деда. Старик не избегал этой темы, неоднократно заявляя о своем намерении «задержаться» до тех пор, пока не увидит датскую землю очистившейся от немцев.

Картины хранились в подземном ходе, соединявшем дом лютеранского пастора с соседней семинарией. Они с дедом спускались по темной лестнице. Йон чувствовал, что воздух в этом помещении пахнет свежевскопанной землей, как в погребе. В мерцающем свете керосиновой лампы ему удалось рассмотреть на картине лишь элегантную даму, которая казалась очень одинокой.

Эти шесть полотен стали принадлежать ему за годы до того, как он поступил в университет изучать юриспруденцию, продолжая семейную традицию государственной службы. В отличие от отца и деда Йон служит родине за границей. Он представлял свою страну на разных постах, но в Бухаресте впервые выступает в качестве посла Дании. В первый раз у него нет непосредственного начальства, которое ставит перед ним ежедневные задачи. Он отдает себе отчет в том, что теперь в его власти задавать тон и трудовую этику своему немногочисленному персоналу. Единственные должностные лица здесь помимо Йона — это атташе по политическим вопросам, Хенрик Экерс, в настоящее время пошел второй год из трехлетнего срока его службы, и Юльета Ринг, выполняющая обязанности секретаря и ответственная за приемы. Оба холосты. Экерс, зачесывающий свои редеющие светлые волосы на лоб, профессионал в высшей степени. За скептическими замечаниями пессимистки Юльеты, демонстрирующей мрачное удовлетворение всякий раз, когда ее предполагаемое разочарование подтверждается, и напоминающей Йону его старшую сестру, скрывается изрядная доля надежности. Как Йон узнает позже, мироощущение Юльеты незаменимо для выполнения любой работы, связанной с румынской бюрократией.

Ежедневно к восьми тридцати утра Хенрик Экерс, чье владение румынским языком впечатляет, представляет Йону краткое изложение любой интересной информации, появившейся в «Скынтее»,[6] печатном органе коммунистической партии, который служит единственным санкционированным источником новостей для румын. Экерс также готовит сжатые сводки по текущей политической и экономической ситуации. В этом месяце международная арена в Бухаресте охвачена волнением, связанным с предстоящими Олимпийскими играми. За кулисами обсуждается, подталкивают ли американцы Румынию порвать с Москвой, послав спортсменов в Лос-Анджелес, или Румыния чувствует большее давление со стороны Советского Союза, который добивается от нее присоединения к другим странам Варшавского договора в их бойкоте. И какое влияние окажет решение Румынии на перспективы продления режима наибольшего благоприятствования в торговле с Соединенными Штатами.

В течение дня сотрудники почтительно подходят к кабинету Йона. Если им кажется, что начальник не слишком занят, они позволяют себе поднять менее значимые вопросы, касающиеся здания и его безопасности, транспортного средства посольства (одинокого «мерседеса-бенц», который обслуживается помятым и изможденным румынским шофером), прибытия дипломатической почты, дат своих отпусков и личных просьб. Йон вежливо их выслушивает и находит разумным удовлетворить большинство просьб и предложений.