– Кто вас знает? Может, вы гей.

– Ха-ха-ха! Один – ноль в вашу пользу.

Они поднялись с бревна и пошли вдоль берега. Приближался вечер. С выгона возвращалось стадо: мычали коровы, гремели ботала на их шеях, изредка выстреливал пастуший кнут.

– Ой, а ягоды! – вдруг вспомнила Татьяна. – Я банку с ягодами оставила на поляне.

– Пошли вместе, я вас провожу, а то мало ли, может, у вас тут еще один братец отыщется?

Утром, после завтрака, Татьяна отправилась в церковь. У главного входа стояли Андрей и батюшка в черной рясе и оживленно разговаривали. Татьяна подошла ближе, поздоровалась. Андрей лишь кивнул, а батюшка произнес тенором:

– Здравствуй, дочь моя. Значит, на благое дело пришла? Что ж, благословляю. – Он перекрестил ее и пошел к деревянному флигельку, что спрятался за кустами акации. Там его дожидались какие-то старушки. Видимо, пока что весь его приход.

– Я не опоздала? – спросила она Андрея, не зная, как вести себя с этим странным человеком.

– Нет. Пойдемте ко мне в мастерскую. Они обогнули здание церкви и вошли в деревянный вагончик с одним окошком. В нем сильно пахло скипидаром. На стеллаже, занимавшем всю стену, стояли банки с краской, бутылки со скипидаром и растворителем, лежали куски картона, ДВП, свернутые в рулон холсты. На большом столе красовалась глиняная корчага с кистями.

– Присаживайтесь пока. Я сейчас. Татьяна села на табурет, огляделась. Над кроватью, застеленной пледом, висело несколько этюдов. В основном виды села, реки, церкви. Среди них был один портрет. Портрет Оксаны. Татьяну эта деталь слегка задела.

– Вот это, думаю, в самый раз!

Он держал в руке красную шаль с золотыми, потускневшими от времени разводами. Татьяна, не понимая, о чем идет речь, подняла на него глаза. О Боже! Оказывается, она еще ни разу не посмотрела ему в глаза! Теперь она поняла свою племянницу. Нельзя мужчине иметь такие глаза. Это уж слишком. Банальное сравнение с небесами и родниками абсолютно ничего не значит и ни о чем не говорит. Чудодейственную силу его глаз невозможно ни описать, ни изобразить. Татьяна, очарованная, потрясенная, никак не могла оторвать взгляд от этих васильковых, незабудковых и каких там еще… глазищ. А он, не обращая внимания на ее замешательство, просто не замечая его, раскинул огромную шаль обеими руками, а затем укутал ею Татьяну, будто плащом.

Отойдя от нее на три шага, прищурился и долго смотрел, что-то тихо приговаривая. Затем вновь подошел, снял шаль и завернул в нее Татьяну, но теперь иначе, более свободно.

– Вот примерно так, – тихо сказал он. Татьяна, затаив дыхание, любовалась его бледным, слегка загоревшим, отрешенным лицом, пока он собирал вещи: этюдник, складной стул, шаль, бутылку с минеральной водой и парой пластмассовых стаканчиков…

Они вышли из вагончика и начали спускаться к реке. Остановились на той же лужайке, где вчера утром Андрей делал этюд с церкви, пока Татьяна в это время плавала в Огневке. Андрей поставил стул на середину лужайки, усадил на него Татьяну, накинул на нее шаль, в этот раз прямо на голову, отошел к своему этюднику.

Она наблюдала за ним, не боясь быть застигнутой врасплох за этим занятием, так как уже поняла: художник уходит в работу с головой и замечает лишь то, что его волнует в данный момент. А его волновала, судя по всему, поза будущей Марии. Вновь и вновь он пересаживал Татьяну, меняя ракурсы, наклоны, положение рук, складки на шали. Наконец, измучив натурщицу и доведя ее до белого каления, он приступил к этюду. Писал он быстро, время от времени бросая пристальные взгляды на изнемогающую от жары Татьяну. Вдруг бросил кисть, подошел к ней, снял с головы шаль, бесцеремонно вынул из прически шпильки, распустил по плечам волосы, вновь накинул шаль.

– Мне жарко, – пожаловалась Татьяна.

– Разденьтесь. Снимите сарафан. На вас купальник?

– Да.

– Ну так быстрее. Уходит освещение с правой стороны.

Татьяна прямо тут же сняла сарафан, отбросила его в траву, села на стул. Андрей вновь укутал ее шалью, мягко приподнял подбородок, поправил пряди волос. Татьяна вдруг почувствовала острое желание прижаться щекой к его ладоням, но, естественно, ничего подобного не позволила себе.

– Еще четверть часа – и солнце уйдет. Я имею в виду, поменяется угол освещения. Потерпите.

Через пятнадцать минут он отложил кисть, глубоко вздохнул; не отрывая взгляда от своей работы, вытер тряпкой руки, похмыкал, прищурившись, тихо пробормотал:

– Ничего, вроде получилось. Но нет величия. Слишком обыденно.

Татьяна, не снимая с себя шали, подошла к этюднику, с любопытством посмотрела на этюд. Она не узнала себя в этой женщине. Да и рано было судить. Черты лица еще не прописаны. Но ей понравилось. Привлекала смелая манера художника, его небоязнь цвета, темперамент и тонкое понимание женской сущности.

– А может, мне чуть повыше сесть? – робко спросила Татьяна.

– То есть? – живо отозвался Андрей.

– Как бы на возвышении. Тогда взгляд мой будет «величественным».

– А что? Вы правы. Понимаете, мне надо добиться не величия как такового, не спеси, не надменности, а тихого, всепонимающего, всепрощающего величия духа.

– Понимаю.

Андрей впервые за день посмотрел на нее обычным, мужским взглядом. Татьяна не отвела глаз. А он вдруг смутился, даже порозовел. Кашлянув, наклонился к сумке, достал бутылку с водой и стаканчики, налил в один из них шипучей прозрачной жидкости и подал Татьяне.

– Спасибо.

Она жадно выпила. Он налил еще и вновь подал ей стакан. На этот раз она пила медленно, наблюдая за ним через край стакана. Андрей вымыл кисти, уложил их в этюдник, сходил к реке, помыл руки, весело крикнул:

– А вода как парное молоко! Будете купаться?

– Можно.

Она сбросила шаль и пошла в воду. Вскоре услышала позади себя шум воды и оглянулась. Андрей в одних плавках делал разбег с мелководья в глубину. Потом он нырнул и через довольно продолжительное время плавания под водой оказался на середине реки.

– Плывите сюда! – позвал он Татьяну, все еще стоявшую по пояс в воде. – Здесь вода прохладнее и чище.

– Я знаю! – крикнула она и поплыла, но не к нему, а в другую сторону.

Эта идиллия быстро закончилась. Андрей вскоре вышел из воды, вытерся захваченным с собой полотенцем и начал одеваться.

– Куда же вы? – разочарованно спросила Татьяна и тоже вышла на берег.

– Работа, – коротко ответил Андрей. – Много работы. А искупаться можно и вечером. Я вообще предпочитаю плавать либо рано утром, либо вечером.

– Вы опять будете штукатурить?

– Разумеется. Надо поскорее закончить эту стену и приступать к росписи. Нужно сделать рисунок и хотя бы подмалевок. Доделывать буду потом. Дальше меня ждет другая стена. К осени хочу расписать весь придел. За исключением иконостаса. Там будут иконы.

– Андрей, а можно я буду помогать?

– Вы? А что вы умеете?

– Практически ничего. Но я ведь могу на подсобных работах пригодиться. Например, мусор выносить…

– Ну что ж. Вместе даже веселее. Но чур не мешать.

– Хорошо.

– Пошли к отцу Алексею, пообедаем.

– Он что, сам готовит?

– Ну зачем? У него матушка есть и двое детей. Все честь по чести. Он же православный священник. А это его будущий приход. Осенью примет первых прихожан.

– А где они живут? Неужели в этом флигельке?

– Пока больше негде. Но администрация обещала что-нибудь придумать.

Они поднялись на гору, прошли мимо старого погоста с покосившимися крестами и постучали в двери флигеля.

– Проходите, не стесняйтесь! – ответил отец Алексей, с радушной улыбкой встречая гостей.

На нем были старые брюки и такая же рубашка. И то, и другое заляпано глиной и известью.

– Вот, печку пытаюсь переложить. Дымит, чтоб ей пусто было!

На маленькой кухоньке невозможно повернуться. Печь наполовину разобрана. Рядом сложены в штабель старые кирпичи. Тут же стоят ржавое ведро с водой и корыто с глиной, лежат инструменты.

Из комнаты к ним вышла матушка, высокая молодая женщина с круглым белым лицом, высокой грудью, плавными движениями. Поздоровалась. Андрей познакомил их:

– Это Татьяна. А это наша матушка Ирина. Матушка смутилась. Она была явно моложе Татьяны, лет, наверное, на десять.