На вкус блюдо было восхитительным, и Элли застонала от наслаждения. Курица, приготовленная по-южному, такая сытная, что похоже, ее жарили в свином жире. Элли облокотилась о столешницу, одной рукой держа пиво, другой — грудку, и расправилась с ней, не останавливаясь даже, чтобы отдышаться.

Вот так, стоя босиком и чувствуя безумную усталость, она каким-то внутренним слухом уловила ночную песенку цикад. Элли ощутила нахлынувшую на нее волну почти невыносимой благодарности. За шесть последних лет она побывала в Миннесоте и Монтане, в Вашингтоне и Калифорнии — колесила по всей стране, проводя исследования для написания различных биографий и получая удовольствие от этого процесса. Ей повезло: она разработала свой собственный, легкий разговорный стиль, который принес ей популярность, обычно несвойственную этому жанру литературы, — и хотя Элли не была богатой, на жизнь ей хватало.

Но Мейбл заставила ее вернуться назад на Юг. Стоя в этом миленьком домике, Элли чувствовала одновременно и облегчение, и скованность. Она не так далеко от дома. Тщательно завернув косточку в кусок пакета и выбросив в ведро под раковиной, откуда Эйприл не сможет ее откопать, она подошла к столу у окна, из которого был виден большой дом на холме. На столе лежали материалы, касающиеся Мейбл, и Элли с любопытством открыла папку.

Биографию надо было закончить через семь месяцев. "Нет, — поправила себя она, глядя на большой календарь, приклеенный к стене синей изолентой, — через шесть месяцев и двадцать четыре дня". Большая часть карьеры певицы уже описана, и музыкальное сопровождение готово — это оказалось легко. Оставалась гораздо более трудная, но в то же время самая интересная работа для Элли: надо было раскрыть личные мотивы, написать историю жизни, которая дарила музыке душу.

И в этом случае надо было еще разгадать тайну, потому что в 1953 году Мейбл Бове исчезла с лица земли. Большинство считало, что она умерла, и почти все улики указывали на это, но Элли хотела убедиться наверняка и раскрыть наконец секрет. Чтобы отыскать ключ к разгадке, самым лучшим местом был ПайнБенд, где Мейбл родилась и выросла.

Шесть месяцев и двадцать четыре дня. Элли вздохнула, локон над ее лбом взлетел и снова упал на глаза. Она подумала, не придется ли ей просить продлить отведенное время и перенести срок сдачи. А если так случится, то как растянуть аванс еще на пару месяцев. Когда в приступе энтузиазма она девять месяцев назад взялась за написание биографии, ей и в голову не могло прийти, что Мейбл находятся так близко от ее собственного города и это обстоятельство заставит ее так долго копаться.

Ой, не обманывай себя, Коннор!

"Хорошо! Ничего, кроме правды". В самом тайном, самом сокровенном уголке своей души Элли знала, что Мейбл Бове родом из Пайн-Бенда и что о ней будет интересно писать. Элли просто тянула время, дожидаясь, пока будет в состоянии заняться раскопками своей собственной жизни. Она осознанно сделала Мейбл предметом очередного расследования благодаря одной-единственной фотографии, которую увидела в библиотеке Энн-Арбор, когда заканчивала предыдущий проект. Но подсознательно этот выбор был подкреплен ее растущей необходимостью отыскать собственного отца.

"Вот так и работают мозги, — подумала она, сделав еще глоток пива и пролистывая материалы, собранные в папке, — живешь себе, считая, что знаешь, чем занимаешься, а сама все это время делаешь нечто совершенно другое".

Два года назад у бабушки Элли, ее единственной родственницы, случился сердечный приступ. После этого она, казалось, полностью поправилась — каждое утро проходила по четыре мили, следила за калориями и сама себя обслуживала. Но Элли была вынуждена смириться с фактом, что бабушке уже за восемьдесят. Она не вечная. А потом Элли останется совсем одна — если не отыщет своего отца.

Такое внезапное направление поисков ее немного смущало. Она едва могла признаться самой себе, что приехала сюда для того, чтобы найти его. И как-то получалось, что она достойна жалости только потому, что хочет его отыскать. Ее мать, в конце концов, никогда не была образцом добродетели. Она ни словом не обмолвилась бабушке, кто является отцом ее ребенка. Может, она сама этого не знала, а может, у нее были веские причины, чтобы этр скрывать. Вдобавок ко всему Элли испытывала неудобство от того, что придется заниматься поисками мужчины, который, вероятно, уже обзавелся домом и семьей и даже не вспомнит о дикой девчонке-хиппи, которую занесло в Пайн-Бенд в 1968 году.

Но в последнее время Элли, погружаясь в жизнь людей, о которых писала, иногда ловила себя на том, что начинала размышлять о подробностях жизни собственного отца. Гадала, кто он, о чем мечтает, как смеется. Биографии начинаются с родителей. Кем были ее родители? Любили они друг друга? Или оказались всегонавсего двумя заблудшими душами, повстречавшими друг друга в темноте? Мейбл и мама Элли. Потерянные женщины. Элли посмотрела в сторону города, которого не было видно. Где-то там находятся ответы на все ее вопросы. История Мейбл начиналась там.

В отличие от других ее расследований это было гораздо сложнее. У нее не имелось ни имени, ни даже фотографии, только открытки, которые мама посылала бабушке летом 1968 года, все с почтовым штемпелем Пайн-Бенда. Не много для начала.


Блю искупался и сделал несколько сандвичей с жареным мясом, но его все еще одолевало беспокойство — тело ощущало усталость после длинного дня, а разум метался, перескакивая с одной мысли на другую. С той половины дома, где жила тетя Лэни, доносился легкомысленный смех из какой-то телевизионной комедии.

Он вымыл тарелки и поставил их в сушилку, потом посмотрел в окно на маленький домик под высокими, стройными соснами. Там горел свет, и он подумал, чем же сейчас занимается девушка, какую музыку она слушает?

Он вспомнил эту странную коллекцию дисков. Его опыт отношений с женщинами подсказывал ему: в том, что касается музыки, все они делятся на две категории. Были любительницы жвачки, которые так никогда и не вырастали из стиля, полюбившегося им в старших классах. Радио у них всегда было настроено на волну кантри, чего-нибудь старомодного или в лучшем случае рока. И были серьезные дамы. Эти предпочитали классику или кельтские баллады, может быть, немного "новой волны", но ни в коем случае никаких плебейских, по их мнению, направлений типа кантри или южного рока. Коллекция Элли напоминала его собственную. Всего понемногу. Он не знал, почему его это так задело, но, заглядывая в ее сумку, он словно получил предупреждение.

Блю отвернулся от окна и, твердо решив удержаться от соблазна провести ночь в компании бутылки и Интернета, вышел из дома, а Саша с надеждой потрусила за ним.

— Останься, — сказал он, закрывая двери, и по хорошо утоптанной тропинке отправился через луг к оранжереям.

Их было три. Самая старая и маленькая являлась его основным рабочим местом, где можно было с особой тщательностью заботиться о молодых растениях различных видов. Вторая, намного больше, была местом для проведения экспериментов, которые привлекали к нему особое внимание в ботанических кругах. Завтра прибывает человек из Стэнфорда, чтобы посмотреть эту оранжерею, и Блю с Маркусом всю неделю надрывались как проклятые, готовясь к этому визиту. Но самой любимой была большая оранжерея. При одном ее виде он уже ощущал, как его плечи расправляются, а напряжение оставляет тело. Ее крыша вздымалась бледной аркой на фоне темного неба, из-за стеклянных стен поблескивали розоватые лампы, расположенные в углах, чтобы не нарушать целостности экосистемы.

Он вошел внутрь и затворил за собой дверь, потом постоял минуту, закрыв глаза и настраиваясь, чтобы ощутить, почувствовать и услышать все. Воздух был напоен ароматом влажной земли, первобытным и плодородным, заставляющим думать о щедром урожае. Вторым по интенсивности был запах воды, слегка отдающий металлом. Блю мог мысленно представить себе эту влагу, собирающуюся на стеклах оранжереи и на листьях, серебряными каплями скатывающуюся с крыши и образующую лужицы. Над этими основными нотами в воздухе висел легкий, элегантный аромат самих цветов с их уникальными, характерными и не всегда гармонирующими друг с другом оттенками. Сегодня только что распустившийся цимбидиум перекрывал все остальные запахи, как звук трубы заглушает весь оркестр. Этот явный прекрасный запах он определил безошибочно.