Катя рассмеялась:
— Наверное. Уже не знала, какой найти повод, чтобы уйти. Я, конечно, могу поговорить о современном искусстве и могу делать вид, что оно мне нравится, но не столько часов подряд.
— Даже я столько часов подряд не могу говорить о современном искусстве. Более того, Катенька, оно меня сейчас совершенно не интересует. — Осторожно наносил крем на плечи. Вчера к ним невозможно было притронуться, сегодня уже лучше.
— Я устала. У меня голова трещит.
— У тебя голова от вина трещит.
— Не от вина. А от ломаного русского Ромеро. А что ты возмущаешься, кстати? Сам потащился с ним на ужин. И меня потащил.
— Исключительно из культурных соображений. Но в одном я с ним согласен. И шея, и плечи, и духовная нагота… и просто нагота…
— Тяжко тебе, да?
— Очень.
— Я чуть-чуть ожила, так что можешь меня немного потискать.
— Не хочу немного. Хочу много. Много и долго.
— Знаю. — Глянула на него через плечо: — Когда ты называешь меня «Катенька», то думаешь только о сексе.
— У меня нет слов, чтобы опровергнуть твой вывод. А о чем мне еще думать, когда ты передо мной голая.
— Голая у меня всего лишь спина.
Спина. Ее красивая, стройная спина. Обожженная солнцем, но обласканная его руками, которые едва касаясь, втирали крем в воспаленную кожу. Только бы не сделать больно…
Катя вздрогнула и чуть подалась вперед.
— Извини.
— Ничего. — Со вздохом села ровнее.
Кончиками пальцев от округлого плеча к шее, к тому месту, где под кожей пульсировала жилка.
Он привык жить иначе…
Катя повернула лицо — тихий вдох коснулся его щеки.
И совсем не привык к таким отношениям: на вкус — как мята, на слух — как атональный джаз…
Она вздрогнула всем телом и оцепенела, предчувствуя новое касание. К груди, подрагивающей от ритмичного сердцебиения.
Но они случились, эти отношения. Как случается какое-то событие, которого втайне ждешь всю жизнь. Ничего подобного теперешнему не испытывал. Не понимал, за что любил Катю, но чем сложнее с ней становилось, тем больше он любил…
Улыбка тронула ее губы. И с этой улыбкой она его поцеловала, постепенно вкладывая в свой поцелуй все больше страсти и томности. Других ласк не нужно в этой скованности и отходе от порывистых объятий. В боязни неприятных прикосновений, продиктованных лишь любовной одержимостью и безумным влечением.
— Колючий, — приникла щекой к щеке, разворачиваясь к нему и обнимая плечи.
— Завтра побреюсь.
— Нет, не надо, мне так нравится. — С тихим смехом прижала его лицо к своей шее, вздрагивая от удовольствия.
Вдохнул ее запах. Так глубоко, будто до этого дышать не позволяли. Вдохнул, целуя и лаская.
Нежность. Желание. Мурашки удовольствия, рассыпавшиеся по обожженным плечам. Читал ее по легчайшему отклику, вздоху. По сорвавшемуся с губ стону в звенящем молчании. Иного не существует. Другая реальность, созданная лишь одним объятием тонких рук.
— Дима… — тревожным шепотом.
— Я осторожно. Иди сюда. Иди ко мне. — Откинул все, что мешало прижать ее к себе голую. Полотенце. Простыню, которой укрывался. Увлек на себя, боясь забыть об осторожности.
Какая тут осторожность, когда он так хотел ее. Еще и еще. Жадно и глубже. С криком. Сильнее. Чтобы, прижимая, чувствовать каждой клеточкой. Как в первый раз… Тогда он тоже боялся обо всем забыть.
Их первый секс был такой странный. Необычно страстный, наполненный безумным адреналином и чувственностью. Ее безграничное доверие, его легкий страх сделать что-то не так. Первое ощущение под пальцами ее обнаженной кожи, под собой — ее чистого девственного тела. Дурманящий вкус губ, влажное горячее дыхание. Бессвязный шепот. Первые вскрики, стоны, неудобство, расслабление… Первое понимание их неразрывности.
Катя прильнула к нему еще ближе. Теснее. К его твердому торсу обнаженной грудью.
Теперь эти ощущения близости с ней уже не первые, но по-другому сильные. Дурман первой ночи так и не рассеялся, а превратился в наркотическую зависимость — безумное желание продолжения и повторения. Снова быть с ней, в ней. Входить, скользить, упиваться отзывчивым телом.
Легко толкнув его на спину, Катерина уселась сверху. Пригнувшись, поцеловала. С легким вздохом, с упоением. Сначала нежно она ласкала язык и губы, обольщая и дразня. Потом стала позволять себя целовать, мягко отвечала, расслабившись. Они, целуясь, сливались в едином сладострастном ощущении, не в силах оторваться на другие ласки. Диалог без слов и полное понимание. Ни одной посторонней мысли, кроме желания удовольствия. Для себя и для нее.
Но руки… Руки у него будто связаны. Не мог прижать ее к себе, как хотел. Не мог обнимать так, как привык. Лишь придерживал за бедра, ягодицы. Или за талию. Эта скованность вынужденная порождала еще большую страстность, горячила кровь. Становились громче стоны, глубже — вздохи.
Жадно целовал ее грудь, проводил пальцами по горячей влажной промежности, и предвкушение бурлило в нем, множась Катиными стонами.
Надавив на поясницу, заставил опуститься ниже. Она оперлась ладонями о его грудь, чуть сползла, взяв его в себя сначала неглубоко. Начала двигаться медленно, будто лениво, но Дима, нетерпеливо прижал ее к себе, войдя до упора и заполняя всю.
Со стоном Катя прикрыла глаза: по телу пробежала крупная дрожь, бедра стиснули его крепче. Прильнула к нему, уткнулась влажными губами в щеку. Поднималась и опускалась, расходясь в резких и сладких движениях, от которых судорожным ознобом по коже текло удовольствие.
С каждым движением своим, с его — она зрела. Наливалась готовностью получить удовольствие и возбуждением, как плод наливаются соком и сладостью. Вбирала его в себя, дрожа и задыхаясь. Рвалась к той черте, за которой ждут покой и удовлетворение. Но в самый в пик Дима отобрал у нее инициативу. Сел на кровати и обнял, забыв про ее спину. Задержал на себе, крепко прижимая за бедра и не позволяя двигаться. Выдохнул, чувствуя, как она сжалась вокруг него, пытаясь забрать то, что ей положено.
Какая-то секунда… Две… Незабываемый, блаженный миг без движения. Ощущение вскипающего удовольствия и мощный энергетический взрыв. Эмоции, сочащиеся сквозь кожу: всплеск ее страха, недоверия, разочарования. Боязнь того, что он не доведет ее до конца, сбив с тонкой грани острейшего экстаза.
— Дима… — отчаянным шепотом, испытывая жгучую потребность продолжения. Саднящие плечи ее не волновали тоже. Не замечала этой боли.
Ослабил руки. Приподнял Катю за ягодицы, настраивая на другой ритм. Новый толчок, и дыхание ее перехватило от горячего спазма. Стон, укус, вскрик. Темнота в глазах и бьющая в горло волна восторга.
И собственное удовольствие по спине медленным ознобом, и эхом его — легкая боль в до предела натянутых мышцах…
Сегодня твоя очередь варить кофе, Димочка. Я еще сплю.
— Лентяйка.
— Конечно. Я вчера сказала, что меня можно немного потискать, а не мучить всю ночь
— Ты была очень не против, не выразила ни капли сопротивления. Даже наоборот. — Искал губами губы и нашел ее улыбку,
— Какое уж тут сопротивление. Я и так ранена на всю спину.
— Хорошо, что хоть не на всю голову. — Убрал на бок длинные пряди волос, разметавшиеся по плечам, уткнулся носом в шею. Поцеловал.
Ее кожа пахла недавним сексом. И сама Катенька еще мягкая вся, расслабленная. Ленивая.
— Давай, Божище, гони за кофе.
— Ты же сказала, что спишь.
— Я кофе попью и спать буду.
— Исправь, напиши в телефоне «Дима», — неожиданно заявил он.
— Нет, — упрямо отказалась Катя.
— «Дмитрий» напиши.
— Не-а.
— «Крапивин».
— Нет. Черт знает, сколько времени Божищем был, а сейчас вдруг Димой станешь. Мой телефон этого не поймет, глючить сразу начнет.
— «Дмитрий Олегович».
— Иди за кофе, Дмитрий Олегович, — засмеялась Катерина и подтянулась вверх, скомкав под собой подушку.
Сколько прошло времени? Пару минут? Пятнадцать? Полчаса? Проснулась от резкого звука.
Нет, так ей всего лишь показалось. Дима поставил на прикроватный столик чашку кофе, но он не мог сделать это громко, просто Кате по утрам даже от шепота хотелось зажмуриться.