Крапивин вернулся, держа в руках что-то яркое. В цветастом куске ткани Катя узнала платье.
— Надень. — Бросил его на диван. — Ты же не собираешься ехать домой в моем халате.
— Это было бы очень занимательно. Адочкино? — Шаурина небрежно притянула к себе принесенную вещь. — Какая безвкусица, я бы ни за что это не купила. Такое дешевенькое? Дима, дай ей денег на приличное платье, — съязвила она и отправилась переодеваться.
Руки так и зудели разодрать безвкусную вещицу в клочья. Скрипя зубами Катя натянула платье Агаты и вышла из гостевой ванной в гостиную.
— А что у твоей Адочки грудь такая маленькая? У меня полная двойка, а мне оно тесновато.
— Я еще три дня буду в городе. Если захочешь вернуться к нашему разговору, позвони.
— Я тебе все сказала. Если и позвоню, то только чтобы пожелать тебе счастливого пути.
— Вот ты мясорубка. Хочешь меня в фарш?
Катя наморщила нос.
— Прям с костями.
Он улыбнулся. Подошел к ней ближе, положил руку на ее полуобнаженное плечо, скользнул ладонью к шее и вытянул прядь длинных волос из горловины, ту, что Катя, не заметив, оставила под платьем.
— Ну, Крошка, давай. Попробуй. Я даже не сопротивляюсь.
***
Дмитрий отвез Катерину домой и поехал к отцу. Тот попросил его заехать, хотя они, вроде бы, уже уладили все дела.
Несколько дней назад Крапивин-старший переоформил на сына контрольный пакет акций своей золотодобывающей компании, и теперь Дима стал единоличным ее владельцем.
Ничего серьезного, к счастью, не произошло. Отец попросил его передать матери подарок. Родители давно уже не жили вместе, но, как Диме казалось, отец не перестал любить мать. При упоминании о ней взгляд его менялся. В нем сквозила какая-то неземная тоска. Они даже не развелись, просто разъехались. Мать уехала жить в Данию, и когда Дима закончил школу, она забрала его к себе. С тех пор он жил на две страны. Ездил туда-сюда, мотался по работе.
Агате он так и не позвонил. Она набрала его сама.
— Дима, ты дома?
— Дома.
— Я заеду? Я тут недалеко.
— Конечно. — Не стал напоминать ей, что случайно оказаться около его дома невозможно.
Видимо, она была очень-очень недалеко, потому что позвонила в домофон минут через десять после телефонного звонка.
Крапивин впустил нежданную гостью. Агата вошла в дом уверенно и легко, звонко застучав каблуками по напольной бронзовой мозаике. Он встретил ее молча, знал, что она первая начнет разговор. Она оглядывалась, слегка поджав губы, точно искала взглядом где бы ей набраться уверенности.
— Кофе? — предложил Крапивин, чтобы дать ей время собраться с духом.
— С удовольствием.
— Хорошо, — улыбнулся он и пошел на кухню.
Но улыбался он не своей девушке, а мыслям о Катьке. Вспомнил, как она утром спросила, не кофе ли это лювака. Если он сейчас расскажет Агате, что самый дорогой и самый, как говорят, вкусный кофе производят из экскрементов животного, она никогда в жизни больше не сможет пить кофе.
Агата проводила Крапивина взглядом и вдруг вместо того, чтобы присесть на диван в гостиной, поднялась на второй этаж. Не могла с уверенностью объяснить, что ее туда потянуло, что она хотела там найти.
Но нашла, как только открыла дверь ванной комнаты. На тумбе из травертина лежал бюстгальтер. Черный, с цветочной вышивкой из французского кружева.
— Я думаю, нам нужно расстаться, — прозвучал сзади голос Крапивина, и Агата вздрогнула.
Вздохнув поглубже, обернулась:
— Зачем?
— Не зачем, а почему. Потому что я не вижу смысла в наших дальнейших отношениях. Я, так скажем, его потерял.
— Не пори горячку, — возразила она и захлопнула дверь, словно ставя точку в споре. — Любить тебя, Дима, невозможно. Я не знаю, насколько надо быть самоуверенной, чтобы тебя любить. Но я тебя понимаю и знаю, к чему ты стремишься. Я тебя уважаю, ты человек редких качеств. И я с тобой всегда честна. Разве этого мало для стабильного и крепкого союза? — Дима неопределенно заулыбался, но Агата с упорством продолжала: — И я прекрасно осознаю, что все мужчины полигамны. Все. Мужчины. Полигамны. У всех случаются маленькие… недоразумения. Ты через три дня уезжаешь. У тебя дела, куча работы. Отвлечешься, подумаешь обо всем. Поскучаешь, в конце концов, по мне. Потом я к тебе приеду. И мы, может быть, поговорим.
На этих словах Крапивин громко рассмеялся.
— Дима, прекрати, — неровным движением она поправила волосы. Не могла понять его смеха, и это слегка смутило ее.
— А ты знаешь, как производят самый дорогой в мире кофе?..
2 глава
По мелодии звонка Катя узнала Ваню и сразу взяла трубку. Если брат звонил в такое раннее время, значит что-то случилось.
— Да, Ванечка. Я-вся-бодра-и-весела-слушаю-тебя-внимательно, — сказала одним словом.
— Доброе утро, сестра.
— Колись, а то я сейчас засну под твой певучий баритон, как под колыбельную, — улыбнулась, с закрытыми глазами потягиваясь на кровати.
— Я хотел, чтобы ты сегодня забросила все свои дела и побыла с Алёной. Она в аварию попала…
— Господи… — Катя резко села на постели, что-то даже хрустнуло в плече. Сон как рукой сняло.
— Все нормально. Не переживай. Обошлось. Но у нее ушиб плеча сильный, растяжение, сотрясение…
— Понятно. — Снова откинулась на подушку, запустила пальцы в волосы. — Ваня, надо срочно угробить этого дебила, который чуть не угробил нашу Алёнку.
— В обязательном порядке.
— Слава богу, что все обошлось. Я чуть не умерла от инфаркта молодой и красивой, вот умеешь ты Ваня деликатно начать разговор.
— Все, давай, отзвонишься потом. Своими ключами открой, Алёну не буди, она все равно под таблетками, пусть спит.
— Ванечка, считай я прям уже одиноко стою у твоего подъезда, звоню в домофон, и мне не открывают. Что делать?
— Точно. Я ж у тебя ключи забрал.
— Угу.
— Возьмешь у мамы.
— Угу, если она еще дома. И если я вспомню, где у мамы лежат ключи от твоей квартиры. У меня ж память девичья.
— Заедешь ко мне на работу тогда, я тебе свои дам.
— Уже еду. Ты только ферментами запасись, чтобы у тебя несварения желудка ненароком не случилось, а то я еще собираюсь тебе ужин приготовить.
— Правда?
— Представь, да?! Хочу любимого брата порадовать.
— Заеду после работы в аптеку.
Катька засмеялась и повесила трубку. Вот так дела. А, как говорится, ничего не предвещало…
Накинув короткий шелковый халат, она поплелась в ванную. Набрала номер подруги, включила «громкую связь». Ополоснула лицо водой, пока слушала длинные гудки, выдавила зубную пасту на щетку.
— Катюха, привет! — Ответила не Вероника.
— Никитка, привет. А где Вероничка? Хотя какая разница. Слушай… Ты что жуешь что-то там? Овсяными хлопьями давишься?
— Угу, — промычал в ответ Никита.
— Жуй-жуй, наяривай, чтобы мозги как следует работали. Слушай, — вернулась к своей мысли, вытащив зубную щетку изо рта, — я в универ сегодня не пойду, у меня форс-мажор дома. Так что вы там все записывайте, конспектируйте, запоминайте. Я вечером к вам заеду, все расскажете.
— Понял. Я слушаю, а Вероника записывает. Кстати, Катька, сегодня прохладно на улице, так что можешь юбку затолкать обратно в шкаф, если куда собираешься. Штанцы натягивай.
— Угу.
Катя очень обрадовалась, застав маму на кухне, потому что не любила завтракать в одиночестве.
— Моя девочка проснулась, — улыбнулась Юлия.
Иногда она разговаривала с дочерью как с маленькой, протягивая гласные, и Кате это нравилось. Она и сейчас игриво нахмурилась, насупилась и тепло прижалась к матери.
— Тебе Ваня звонил?
— Ох, — вздохнула мать, — звонил. Вытащила из ящика и положила на стол ключи от квартиры сына. Катя сразу сунула их в сумку.
— Помирились они? Все?
— Время покажет, — пожала плечами мама.
— Ладно, разведаю там сегодня обстановку.
Привет, — разулыбалась Катька, когда, наконец, Алёна выбралась из кровати и вышла в гостиную.