— Почему?
— Потому что она почти целиком покрыта эмалью. Эмаль наносят на изделие, расписывают, как расписывают, например, посуду, а потом запекают. Если эмали много, то при запекании она может потрескаться, но, видишь, ничего не потрескалось, ее не повело. Не знаю, как так вышло.
— Наверное, не такая уж я паршивенькая Муза.
— Катенька, ты выйдешь за меня замуж, Муза моя?
Катя онемела от неожиданности. Думала: раз они утром вот так решили, и Дима написал эту «расписку» у нее на спине, хоть и в шутку, то ждать ей больше нечего. Что ничего такого он ей не скажет. Но он сказал, и это было так торжественно и приятно, что она смутилась.
— Выйду. Ты же лучший из лучших. Конечно, я выйду за тебя замуж. Пятнадцатого июня. Год продержимся?
— Должны, — улыбнулся.
— А колечко ты мне сделаешь?
— Сделаю. И колечко, и сережечки.
— Только мне прям сейчас не надо. Я хочу, чтобы ты его сам придумал, чтобы в этом тоже не было ничего рационального.
— Ладно. Все зависит от того, как хорошо ты меня вдохновишь.
— Ой, ну это запросто. Раздевайся
Глава 21
Катерина быстро пошла, а потом и вовсе побежала по устланному брусчаткой тротуару. Налетев на Диму, прижалась тесно, словно они не виделись целую вечность. А ведь расстались, как обычно, на день, чтобы провести его, занимаясь своими делами.
У Крапивина настала жаркая рабочая пора, его золотодобывающая компания приступила к реализации нескольких долгосрочных проектов. Через пару дней он и сам улетит в Канаду. Катя радовалась, что наконец-то ей не придется томиться в разлуке. Она собиралась ехать вместе с ним. Впрочем, другого варианта не рассматривалось. Запланированная поездка требовала подготовки: Дима часто и долго отсутствовал. Катерину это ничуть не смущало, скучать было некогда. Она ходила в языковую школу — изучала датский, подтягивала английский. И еще много чего изучала, что, надеялась, ей в жизни когда-нибудь пригодится. А сегодня день почему-то казался нескончаемым, часы тянулись медленно, и ожидание вечера вымотало сильнее привычного.
Задыхающимся голосом Катюша приветствовала, посыпала ласковыми словами. Говорила, что скучала. То, как она всегда спешила обнять, как целовала мягкими теплыми губами, каждый раз потрясало его восторгом и нежностью. Любая минута врозь была мучительной, так нажился и настрадался без нее. Еще не привык, что теперь она всегда будет рядом, никак не мог в это поверить. Все так быстро у них случилось, перевернувшись с ног на голову.
Недавно Катя уезжала на несколько дней в Россию, чтобы решить вопросы с учебой. Крапивин с трудом пережил это недолгое расставание, с удивлением найдя, что провожать и ждать намного тяжелее, чем уезжать и возвращаться самому. Все дни без нее места себе не находил. Будто заразился неспокойствием, как болезнью. Никак не отпускало это неудобное чувство, накрепко поселившись в груди. Не было сомнений, что Катерина вернется, — все решит и вернется, — но еще свежо помнилось ощущение одиночества, разбивающего и грозящего стать для него вечностью.
Задержал ее в объятиях подольше, ответно стиснув покрепче. Она довольно засмеялась, чуть придушенно, как будто мурлыкнула, уткнувшись носом в кашемир его серого пальто.
— Ты так рано сегодня ушел, я даже не слышала.
— Не хотел тебя будить.
Катя вздохнула, вспомнив свою утреннюю досаду, когда проснулась и обнаружила, что Димы уже нет дома. Иногда так бывало: она спала крепко, а он уходил очень рано. Так бывало, да, но в такие моменты чувствовала себя особенно неуютно.
— Пойдем.
Наконец он отпустил ее, и они, крепко взявшись за руки, пошли по набережной, — а до этого стояли, пригревшись друг к другу, придышавшись, точно восполняли за день утраченное тепло. Ярко светило вечернее солнце. Высоко в лазурном небе громоздились ватно-белые облака. Влажно блестели улицы от недавно прошедшего дождя. Воздух был влажен и наполнен свежестью. С моря тянуло слабым августовским ветром. Навстречу и мимо брели кучки людей — туристов и местных жителей. Они шли, встречаясь и расходясь, шли — кто рядом, а кто, неразлучно держась за руку, смеясь или говоря о чем-то деловито.
За несколько месяцев Катя так хорошо изучила Копенгаген, что могла сама проводить экскурсии для туристов. Она привыкла к его ритму и дыханию, к его правилам, традициям и особенностям. Он немного странный, этот город. На первый взгляд — неприветливый и закрытый, меланхоличный, промокший временами от дождей, как от слез, вызывающий особенное чувство и желание заглянуть в себя.
Так, молча, вдруг предавшись внезапной задумчивости, Катя и Дима прошли мимо столиков для пикника, занятых шумной компанией: молодые люди уютно расположились с едой и настольными играми. Катю до сих пор поражала простота, с которой датчане относились ко многим вещам. Они открытые, но при этом четко выдерживающие грань личного пространства: общаются охотно и с искренней улыбкой, но в друзья не навязываются.
— Ну, иди, — посмеялся Дима, отпуская ее руку, и Катя в ответ тоже засмеялась: словно тайные мысли прочитал.
Еще одна деталь то ли датской архитектуры, то ли датской культуры, поражающая воображение: маленькие батуты, встроенные в уровень дорожки. Нет, это не развлечение для детей, как можно подумать. На этих батутиках прыгали все: взрослые, дети, школьники, студенты. Как тут удержаться и пройти мимо? Никто не оставался равнодушным к этому случайному удовольствию, разве что Крапивин. Вот и Катя, как всегда, не смогла устоять. Отпустила Димкину руку, прыгнула на резиновый коврик, который пружинисто подбросил ее вверх. Некоторое время Катька прыгала, смеясь и по-детски задыхаясь от восторга. Впереди нее легонько подпрыгивала старушка, и это не было чем-то из ряда вон выходящим, а дальше с усердием скакал мальчишка лет семи. Оказывается, как мало нужно человеку для радости. Ее легко найти в простых и незатейливых вещах, если только захотеть. Для горя нужен повод, а для счастья поводов быть не должно.
— Антистресс, — минутой позже довольно улыбалась Катя, поправляя рассыпавшиеся по плечам волосы. Стягивая их в хвост, найденной в кармане куртки резинкой. — Дима, не хочешь расслабиться?
— Хочу. Но только не таким способом.
Катя ответила понятливой улыбкой. Он прочитал в ней и согласие, и предвкушение, и безграничную нежность.
— А мы уже год вместе, ты помнишь?
— Да? Уже год? — как будто удивился и задумался: как тянется время бесконечно долго в злые и тревожные дни и как — Да. Ровно год назад, ты примчался на эти гонки злой как… очень злой, — бросила на любимого озорной взгляд.
— Конечно. Ты меня тогда страшно выбесила.
— Я старалась.
— Наглая девочка. Ни стыда, ни совести, — усмехнулся. — Некоторые мне слово боятся сказать, но только не Катя.
— Эти некоторые не знают тебя с детства, не росли с тобой практически в одном доме. Они не носились с тобой по лестницам, не ели наперегонки пирожные, не привязывали бинтиками надломленные ветки маминых фикусов.
Крапивин рассмеялся:
— Это точно.
— Или эти месяцы расставаний не считаются, не входят в год?
— Как это не считаются? Или ты с первого по пятнадцатое чувства выключаешь, а с шестнадцатого по тридцатое включаешь?
— Нет, конечно.
— Даже когда мы не рядом, все равно что-то происходит. Ты же думаешь, чувствуешь, что-то решаешь внутри себя.
— Ну, да, — согласилась Катя и замолчала.
— Я, если честно, забыл про эту дату.
— Не сомневалась, что забудешь. Но ты не переживай, я не собиралась сегодня праздник устраивать.
— Ох, что ты, у нас столько значимых событий за год произошло, что каждый месяц пришлось бы что-нибудь праздновать.
— Не издевайся.
— Даже не думал.
Они неспешно побрели дальше, шагая в плавном ритме, дыша с тем умиротворением, какое можно чувствовать, лишь находясь в полной внутренней гармонии. Катя вспоминала прошедший год. Раньше казалось, что не сможет отпустить все горькое — не забудется оно. Но сейчас все острое и тревожащее стало безвкусным и поблекло. Почти не трогало. Осталась только жалость упущенного времени, хотя понимала, что по-другому сложиться не могло. Какие-то решения и мысли в то время были недоступны, находясь как будто за крепкой заслонкой.