— Ники, простите меня. Что мне нужно сделать?
Убиться об стенку.
— Отвалить от меня.
Я нажала отбой. Через двадцать минут раздался звонок, именно в то время, как я почти заснула.
—Я же сказала, отвали от меня!
—Здравствуй, доченька. Ты же знаешь, что подобные слова не имеют надо мной власти.
Сердце моё пропустило удар, кровь в жилах заледенела. Отец. Что ему может быть надо? Сон откладывается на неопределённый срок…
Часть 2.
Глава 1.
Всю ночь я не могла уснуть, поэтому с утра была абсолютно разбита. Похоже, это состояние стало входить в привычку. И что ему от меня понадобилось? Я ему, что, марионетка, чтобы дёргать меня за ниточки? Три года даже не вспоминал обо мне, а тут — пожалуйста, я должна первым рейсом к нему вылететь, и мне же будет лучше, если я не задержусь. Не собираюсь я никому подчиняться! А тем более — этому хреновому алкоголику и тирану! Кого я обманываю? Конечно же, собираюсь. Ведь я действительно марионетка, ему есть, чем меня шантажировать, следовательно, он может дёргать за ниточки. Ниточки… Ага. Козел-папаша держал меня не за ниточки, за самые настоящие канаты. И они никогда не порвутся. Только, если он умрет. Боже, когда же это случится?
Вот она, прекрасная во всех смыслах жизнь: мечтаю о смерти отца, так же было бы неплохо избить Майкла, да и самой умереть тоже было бы не лишним… Господи, Кросс, заткнись! Та Кросс, которая любит ныть и думать о всякой хрени. Цезаря на тебя нет, некому пощечин лапами надавать. Кстати, где он?
— Цези, ты где? — искала его я, переворачивая одеяло и подушки. — Цези! О, ты что забыл на подоконнике?
Цезарь сидел на подоконнике, приложив лапы к стеклу. Он был таким грустным. В этом доме только грусть могла уживаться с нами.
— Ну, не грусти. Я скоро вернусь. И я больше не буду плакать. А ты пока переедешь к Мел. — Кот протестующе мяукнул и ударил хвостом. — Да ладно тебе. Она клевая. У нее куча цветов. Будешь разрыхлять в них землю, пока она будет развлекаться с парнями, — я говорила ласково, поглаживая кота по спине, чтобы успокоить его. — Хотя, не знаю, сможет ли она вообще привести парня к себе. Мама у нее — ух, но готовит вкусно. Выпроси обязательно у нее рыбный суп, Цези! И только не говори Мел, что я разрешила тебе полакомиться ее цветами.
Весь день я провела в торопливых сборах. Собирать мне было особо нечего: найки, пару джинсов, куртка, футболки и… страх. Если я скажу, что мне было не страшно, то наглым образом совру. Мне было чертовски страшно. Больше отца я боялась только стоматологов. Страшные люди. Неизвестность вселяла в меня настоящий страх. Родной отец в ультимативной форме позвал меня в гости… Что тут такого? Но коленки не переставали дрожать. Неужели ему понадобилась его старая добрая боксёрская груша? Может, уже пора было смириться с этой своей ролью? Нет! Я узнаю, что ему от меня надо, и потом буду решать. А что решать… Я сделаю все, что он скажет.
Предварительно я позвонила Джесс и сказала, что заболела. Я взяла отпуск на неделю за свой счёт. Она, мягко говоря, не была в восторге, ведь ей теперь предстояло пахать за двоих целую неделю. Пахать за двоих, не ходить в клубы, не трахаться, не жить своей обычной жизнью. Ничего, поймёт, как мне работалось целых полтора года. Пусть познакомится с костюмами, поймет, каково постоянно работать одной, каково уставать так, что мерещится, будто пиджаки говорят голосами смурфиков. Да… Такая у меня фантазия, немного странная.
Майкл не звонил, похоже, реально, отвалил. Было немного грустно, но это пройдёт. Это абсолютно типичная женская реакция. Сделать все, чтобы «этот мудак, ублюдок и просто хренов урод» оставил тебя в покое, а потом с грустью думать, что он мог бы и не отваливать… Но сейчас меня ждало кое-что, по-настоящему, грустное и ужасное. Я была в этом уверена. Именем моего отца можно детей пугать вместо бабайки. Доминик Кросс. Брр. Надо бы фамилию сменить.
Денег на билет, естественно, не было, и занять было не у кого. Что же делать? Я огляделась. Да уж, ничего в этой квартире не стоило и гроша ломаного. Если только меня саму выставить на продажу. Меня затопили паника и отчаяние. Я была уже готова позвонить Майклу или даже почку продать (знаю, что смешно, но попытка, не пытка), когда вовремя вспомнила о кредитке. Внутренние рейсы были недорогими, можно и кредиткой воспользоваться. Но опять же, возвращать потом деньги… Чертов папаша!
Также меня не оставляли мысли о том, что деньги мне еще понадобятся. Не мог он просто так обо мне вспомнить. Скорее всего, не хватает на выпивку. И мне, в любом случае, придется искать деньги… В мою голову вовремя пришла идея. Идеи, приходящие в мою голову, всегда либо феноменально глупы, либо доставляют боль. На этот раз она заставила меня плакать, а сердце — рваться. Кольцо. Его придётся продать. Иначе никак. Репутация и свобода были дороже каких-то воспоминаний, к тому же, не очень хороших. В ломбарде сразу поняли, что положение у меня безвыходное и начали торговаться. Люди! Человек человеку — волк. Выторговав за это дорогущее кольцо всего полторы тысячи долларов, я побежала за билетом. Так и хотелось порвать эти купюры и вернуть Майклу кольцо. Ведь оно, наверняка, стоило раза в три дороже. Нечего было делать вложения в меня.
Билет я взяла на одиннадцать ночи, на сегодняшний день. Уехала тихо, так сказать, ушла по-английски, ни с кем не попрощавшись. Даже с Мел. Оставила ее маме Цезаря с чемоданом вискаса и прочих, жизненно необходимых вещей и ушла, не оставив своей любимой бестии и записки. Уезжала я ненадолго, на неделю всего лишь. Но ощущение было такое, будто навсегда.
* * *
Вашингтон, округ Колумбия.
Опять этот противный запах плесени и сырости, как в детстве, когда он превратил наш дом в помойку и пивнушку. Запах отчаяния. И снова я тут. Снова в ожидании чего-то ужасного. Жду своего палача, точнее, родного отца. Квартира у него была новая, но запах тот же. Смрад. Эта могильная вонь следовала за ним по пятам. На полу валялась куча бутылок, окурков и всякого мусора. Женщины здесь явно не было. А может и была, какая-нибудь шлюха, из-за которых он всегда меня раньше выгонял из дома. Ах, да, это же я виновата, что ему приходится пользоваться их услугами. Боль опять сдавила сердце. Мама. Это слово на всю жизнь выцарапано ржавыми гвоздями на моём сердце. Это слово — моё проклятие. Это я виновата. Я знаю, точнее, он меня в этом убедил.
— Ники, малышка, иди обними папочку! — Сказал он, появляясь в дверном проёме. Голос, преследовавший меня в кошмарах, был нежным и ласковым, но я знала, что это ложь, опасная иллюзия.
— Здравствуй, отец. Давай обойдёмся без всех этих показных нежностей. Здесь нет никого, кроме нас.
Удар. Пощёчина. Какой он быстрый. А рука слабее не стала... Но мои щёки всё ещё помнили былые времена, так что, больно не было.
— Ты права, маленькая дрянь, здесь никого нет. Я смотрю, ты стала бесстрашной. Где та девчонка, которая дрожала в углу и со слезами на глазах просила её не трогать? — говорил отец, обходя меня по кругу.
Раненный хищник, чтоб его. Мне казалось, или его глаза сверкали безумством? Может, он пьян? Тогда я отсюда не выйду живой. Никогда.
— Она умерла. Причём, давно.
— Последовала за своей мамочкой? Не смогла вынести мук совести?
Он издевается над тобой. Не поддавайся на провокации. Не поддавайся! Молчи!
— Нет, вместо неё родилась другая. И я ни в чём не виновата, чтобы мучиться от угрызений совести, понял? Ты всю жизнь внушал мне эту истину! Будто я виновата в смерти мамы. Но виноват ТЫ! Ты всегда, во всем виноват, ты несешь одни разрушения!
— Не-ет, моя дорогая. Это ты виновата. Она умерла, потому что родила тебя. Дала жизнь такому отродью, как ты, а сама умерла, — уже не говорил, а кричал он. — Врачи говорили ей, что она не выносит тебя, но она не хотела делать аборт, ценила жизнь, — презрительно фыркнул отец. — Надеюсь, теперь эта дура довольна. Ты живешь и радуешься, а она сдохла сразу, как родила тебя.
Опять удар. Не больно. От слов больнее. Я слышала это не в первый раз, но боль не становилась меньше.
— Я не верю тебе! Не верю! Можешь бить меня, сколько хочешь, я привыкла, — ответила я, дерзко вскидывая голову и сверля его взглядом. Наедине с хищником нельзя зарывать голову в песок, иначе откусит сразу. — Мама любила меня, поэтому не стала убивать. Ее свел в могилу ты!