— Как видишь.
— Не простила?
— Черт, Мэтт, да ты — капитан очевидность! Так и будешь продолжать задавать тупые вопросы? — Взорвался Майкл, расхаживая по комнате.
— Прости, друг. А они — реально тупые. Как и ты!
— Мэтт…
— Что, Микки? А как еще я могу тебя назвать? Если влюбился, имей смелость признаться в этом! Не нужно прикрываться дурацкими записками и дебильными мотивами. Не нужно вешать мне на уши лапшу, понял?
— Я не влюбился.
— Ты еще и баран. Чего уперся? Кому ты что доказываешь?
— Заткнись, Мэтт! Не твое собачье дело, что я и кому доказываю!
— О-кей, — сказал Мэтт и поднялся со стула. — Иди нахрен и разбирайся со своими собачьими делами сам. Мне еще готовить дело на Краумана.
— Мэтт, стой, — остановил его Майкл. — Прости. Я на взводе. Я на чертовом взводе уже второй день!
— Все ясно, симптомы на лицо. Я знаю, что тебе нужно.
Мэтт залез в ящик стола Майкла и достал оттуда ключ.
— Что ты делаешь…
— У тебя тут хранится просто потрясающее лекарство десятилетней выдержки, — с видом знатока сказал он и достал бутылку коньяка из шкафа.
— Откуда ты знаешь, где лежит ключ?!
— Ой, Микки, долгая история. Но я уже неоднократно лечился твоими запасами.
Майкл уставился на друга, во взгляде читались упрек и требование объяснений.
— Ну, помнишь, год назад ты напился в хлам и уснул прямо на той красотке? А потом, утром, впаривал мне, что ты — лучший у нее, — засмеялся Мэтт, вспоминая ту историю. — Я еще сделал вид, что поверил тебе.
— Помню, и что? Так ты сделал вид, негодник?
— Да-а. Я тогда не успел напиться, как следует, а ключ от этого шкафа ты спрятал. Вот кто —негодник! В общем, когда ты спал на Миранде, — хихикнул Мэтт, выводя друга из себя, — я обыскивал твой кабинет. Моя недобитая печень так и чувствовала, где хранится ключ. Тебе же не жалко какого-то коньяка для друга?
— Какого-то! Элитного, между прочим.
— Смотри, ты мне — коньяк, я тебе — скорую психологическую помощь. Рассказывай, что там с мисс обломщицей, чей коронный удар чуть не сделал тебя евнухом.
— М-э-этт!
— О-кей, по стандартной схеме. Я заткнулся, ты говоришь.
— Да, что там говорить… Дерьмо, а не ситуация, — сказал Майкл и плюхнулся в кресло. — Чувствую себя куском дерьма.
— Думаю, Ники согласилась бы с тобой. Ой, молчу. Есть что-то, более существенное, кроме описания твоего душевного состояния?
— А что ты хочешь услышать, черт возьми?
— Хочу услышать, что вся эта байда с запиской твоего отца — именно байда, и ты сделаешь все, чтобы вернуть эту женщину обратно в твою жизнь! На хрена ты вернулся? Она — там, в Ричмонде. И ты там должен быть. Я младше тебя на три месяца, а объясняю тебе элементарные вещи! — говорил Мэтт, нарезая лимон дольками. — Нет, ну, этот коньяк стоил того, чтобы полдома перерыть…
— Мог бы и умолчать, что половину моего дома перерыл! Мэтт, я тебе не все рассказал про записку…
— Та-ак, чувствую, без драки не обойтись. И что ты утаил?
— Я тебе, в принципе, не раскрывал содержания. Там четко написано, что… какие-то важные документы, которые могут пролить свет на тайну его смерти, то есть, самоубийства, скрываются в одном месте…
— Ну!?
— В месте, куда часто ходит дочь Доминика Кросс — Ники. Там целый ребус.
У Мэтта даже челюсть упала. Он со стуком оставил коньяк и подался вперед.
— Микки, это будет круто! Почему ты раньше не сказал?! Покажи записку!
— Не могу. Она хранится в банке под десятью паролями. Я не решился держать ее в доме.
— Слушай, но твой отец ведь покончил жизнь самоубийством? И твоя мама…
— Да, я помню. Там написано, что их, скорее всего, убьют, но я должен буду узнать правду. Одно неясно — причем тут Ники? Почему из всех жителей Америки и, в частности, Вашингтона, именно Ники Кросс?
— Хм… дочь сенатора Кросс?
— Да. И это наталкивает на определенные мысли.
— Он может что-то знать об этом?
— Может. Возможно, Ники тоже в курсе. Она тогда была маленькой, но, может, отец ей что-то оставлял на хранение, не знаю…
— Есть план?
— Нет, как можешь опять увидеть. Но я был бы рад любой подвернувшейся возможности.
— Чтобы опять ее использовать?
— Да. И… нет. Не только. Хватит уже лезть в самое сердце!
— Майкл, просто признайся, что она тебе нравится.
— Нравится.
— И нужна не только из-за записки отца.
— Не только.
— Хороший мальчик! Держи за это бокальчик.
Мужчины чокнулись и осушили бокалы залпом.
— Шанс обязательно появится. Обещай, что используешь его с толком. Кстати, можем сгонять в Ричмонд. Я все равно еду.
— Зачем?
— К той крошке. Мой маяк больше не хочет ничью гавань освещать. Она потрясающая.
— И ты влюбился?
— Пока это просто секс.
— Ну да, да. С этого и начинается дорога в ад.
Глава 2.
Обожаю утро! Это лучшая часть дня. Оно всегда наполнено яркими событиями: то нет кофе, то твои тапки насквозь пропитаны кошачьими запахами «радости», то жизнь — отстой из-за какого-то козла, то, вот, даже и словами не описать... Я села на диван и протерла глаза. Ооо, нет! Все это было правдой. Этот кошмар мне не приснился. Я реально была в этой каморке, реально спала на каком-то матраце, все было реально.
— Проснулась, папина радость? — Окликнул меня незнакомый, ужасный человек из соседней будки — их и комнатами-то назвать было нельзя.
Я промолчала, надеясь, что это поможет.
— Лучше тебе ответить, маленькая дрянь! Иначе сам зайду проверить.
— Чего ты кричишь? Проснулась только что, — я сделала попытку притвориться, мгновенно покрываясь мурашками.
Господи, тут же больше никого нет… Даже Цезаря. Вдруг ему совсем снесет крышу?
— Тащи свою задницу в мою комнату, живо!
Притащила. Хорошо, что я легла спать в одежде. Не нужно ему видеть меня раздетой, даже чуть-чуть. Я не хотела повторения истории с Итаном. Во второй раз мне не выжить. Этот придурок уже успел с утра приложиться к бутылке!
— У меня к тебе есть два задания на день. Первое: приготовь поесть, и побольше. Вечером будут гости. Второе: после четырех и до самого вечера я не должен тебя ни видеть, ни слышать. Ну, и еще одно, скажем так, вне этого списка — приберись тут. Я слегка разошелся с утра.
Свинья! Не хватало только захрюкать.
— Конечно, папа, — ответила я приторно-сладким голосом, пытаясь растянуть губы в фальшивой улыбке. — Только где мне «гулять» до самого вечера?
— Вашингтон большой, детка. Пройдешься по родным местам, вспомнишь свои корни, — оскалился он.
— Если бы только их можно было забыть!
Выкрикнув это, я сорвалась с места и закрылась в ванной комнате. Я думала, он пойдет за мной. Но, слава Богу, этой рухляди было лень отрывать свой старый зад от такой же старой кровати и догонять меня. Я пыталась отдышаться. Дыхание срывалось, и я чувствовала, как задыхаюсь. Боже, ужасно страшно. Страх стягивает грудь железными прутьями, душит, сдавливая горло все сильнее. Что же делать дальше? Сидеть тут, пока он не уйдет? Я села на холодный пол, прислонившись к стене.
— Нет, Кросс, не это ты имела в виду, спрашивая, что же теперь делать… Не это…
Ну, уйдет он. Я выйду. А дальше, что дальше? А дальше — мрак.
За дверью раздался шум, кто-то ходил по дому. Папаша, видимо, собирался куда-то, к «друзьям». Через какое-то время хлопнула дверь, и я вылезла из своего дупла на свежий воздух. На полке в прихожей лежали ключи. Вот сука. Сбежать, может? Бессмысленно. Имеющийся у него компромат эффективнее любых уговоров остаться. Тяжело вздохнув, я вернула ключи обратно на полку, проверила, плотно ли закрыта дверь, и позволила себе роскошь — сняла водолазку и осталась в футболке.
Половина дня прошла абсолютно бездарно, я провела её в роли все той же Золушки. До возвращения моего родственничка оставалось полтора часа, и я решила потратить их с пользой — порисовать. Так как в распоряжении у меня были лишь тетрадный лист и карандаш, я взялась за рисование шаржей. Тут и таланта не надо, честное слово. Первым на очереди был папашка: макаронный взрыв на голове, глаза зеленого человечка, рот открыт, как у рыбы… Добавив бутылку с водкой в его крошечную, тонкую ручку, я подписала её: «Там, где сбываются мечты». Смешок непроизвольно вырвался изо рта, я вспомнила, что одна и рассмеялась уже во весь голос. Сейчас бы Цези сюда - так и хотелось у него спросить: классно вышло или нет. И услышать такое любимое «мяу»…