Александра Йорк - На перепутье

Возможно, он сам виноват. С самого детства он намеренно представал перед другими своего рода платоническим существом, позволяя им узнать только тень себя и не разрешая никому докопаться до своей сути. Он никогда не делился своими чувствами относительно чего бы то ни было и не разрешал никому, даже Таре, сокращать свое имя и называть его Димитрием.

Почему ему всегда хотелось отстраниться от других людей? Даже когда он был маленьким, его никто, кроме тети Леды, не понимал: он даже никогда не мечтал, что кто-нибудь его поймет. Поэтому упорно прятался в себе, лелея и защищая свои внутренние страсти, как слишком драгоценные (которые исчезнут, если он в них признается), чтобы поделиться ими с другими, обычными людьми. Именно так он о всех думал: о своих родителях, учителях, одноклассниках — как об «обычных». Разумеется, Тара не была «обычной», но, к сожалению, она не была и душевной. Он открыл ей свой разум, но разве когда-нибудь он открывал ей свою душу? И возможно, теперь уже поздно.

Внезапно Димитриоса охватила ярость, он поднял руку над головой, но, вместо того чтобы зашвырнуть камень, еще крепче сжал его. Взяв себя в руки, он направился к подножию памятника, нашел потайное местечко и спрятал туда камень. Потом, выпрямившись, долго стоял перед древним сооружением, как делал всегда.

Закрыв за собой калитку, Димитриос направился по тропинке к машине. Когда-то мальчишкой он задумал здесь свое будущее. Теперь он был одним из немногих людей в мире, кто имел ключ от калитки, которую каждый вечер закрывали. Но, чтобы сохранить искусство и идеи, которые вдохновляли на строительство таких сооружений, нужна лишь горстка людей, способных протянуть руки через время и вложить лучшее из каждой цивилизации в жаждущие руки следующего поколения. Тара была одним из таких людей. Но теперь она, вероятно, потеряна для него.

Димитриос ехал вдоль побережья к своему загородному дому и смотрел на море. «Я становлюсь сентиментальным, — думал он, — сентиментальным и… старым, старым в сорок четыре года». Менее чем в миле впереди завиднелся его большой, залитый светом дом, стоящий на холме, подобно одинокому стражнику. Тетя Леда оставила ему все свое небольшое наследство, и он почти все потратил на этот дом. Димитриос предложил половину наследства Лефтерису, но брат отказался с понимающей улыбкой. Лефтерис всегда знал, как любила тетя его робкого младшего брата, и к тому же он только что стал управляющим в магазине одежды на Сигтагма-сквер, принадлежавшем отцу, и в деньгах не нуждался. Он хотел, чтобы Димитриос получил все.

Построенный четырнадцать лет назад, дом Димитриоса был одним из немногих роскошных домов в этом районе. Прибрежная полоса между мысом Союнион и Афинами еще не стала модным местом для постройки загородных домов. Но он хотел находиться поближе к символу стольких своих юношеских тайных планов. Теперь его дом стоял в окружении других больших домов, ресторанов и нескольких гостиниц — одна из них даже с водолечебницей и видом на храм. Его одиночество было нарушено. Но он по-прежнему любил бледно-розовый камень, который выбирал лично, минойский красный цвет колонн и красную черепичную крышу. Подъезжая к дому, к одной стороне которого примыкал теннисный корт, он рассеянно подумал: сколько же раз они играли там с Тарой? Как она любила выигрывать! Его взгляд остановился на каменной стене, огораживающей длинную извилистую тропинку, сбегающую к морю. Сколько раз они с Тарой плавали здесь жарким летом?

Выключив мотор, Димитриос оставил ключ в зажигании и устало привалился к рулю. Отчего он так устал? Легкая грусть после удачной экспедиции или досада из-за утраченных надежд?

По дороге к двери он взял почту, небрежно бросил ее на кухонный стол и внезапно ощутил прилив энергии. Пакет от галереи Холлдон в Нью-Йорке. Прекрасно! Вернувшись с островов и узнав, что Леон и его друзья решили остановиться в Афинах, он позвонил в Ассоциацию торговцев предметами искусства Америки и попросил немедленно прислать ему каталог — интересно, какая галерея занимается работами Скиллмена. Теперь он может увидеть своими глазами, что делает этот парень. Тара упоминала, что Перри Готард назвал его скульптуры «героическими». Димитриос сильно сомневался, что Перри Готард понимает значение этого слова. Он сорвал коричневую бумагу с каталога и быстро нашел в индексе «Скиллмен, Леон». Затем поспешно и одновременно с некоторой опаской открыл каталог на нужной странице и увидел «героические» работы Скиллмена.

— Слава всем богам.

Позднее, уже в постели после освежающего душа, Димитриос осознал: он не может просто выжидать и волноваться — нужно что-то делать. Нельзя же просто так, без боя, отдать единственную женщину, которую он полюбил. Тем более он сам во всем виноват — не заметил, как влюбился в Тару.

Когда он ее полюбил?

Он не знал!

И если он не знал, то как, во имя всего святого, может узнать она? Он всегда называл ее «дорогая». Он всегда целовал ее в лоб. Всегда дарил ей подарки. Поскольку его любовь к ней росла так естественно, не думал ли он, что она так же естественно полюбит и его? Учитывая его возраст и внешность, как мог он рассчитывать, что она проявит к нему какие-нибудь романтические чувства? Тем более что ее всегда привлекали идеальные образы, воплощенные в древних богах.

В ярости на самого себя Димитриос спрыгнул с постели и открыл балконную дверь, чтобы немного остыть. Все! О мягкости и терпении пора позабыть. Тара уже берет отгулы, чтобы побыть с предметом своего обожания. Нужно предпринять что-то радикальное. Но сразу же заявлять о своей любви и пытаться открыто соперничать с американцем слишком рискованно. Нет, чтобы открыть Таре глаза, нужно показать ей Леона и его искусство в другом месте, в обстановке американского глянца, в мире, в котором, по-видимому, живут Готарды. Возможно, тогда Тара оглянется на Грецию и на него и увидит их другими глазами.

Всю свою взрослую жизнь Тара не покидала его больше чем на неделю и даже в этих случаях каждый день звонила ему по телефону. Ее родители несколько раз приезжали в Афины, но она ни разу не высказала желания поехать в Америку, даже на каникулы: работа поглощала ее целиком. Димитриос заставил себя размышлять дальше, хотя подобные мысленные манипуляции были не его стихией. К тому же он не мог представить Тару и Леона вместе или вообразить себе, что Леон в конечном счете окажется именно тем человеком, о котором мечтала Тара. Он понял: рано или поздно она все равно предпочтет Леона, если будет искренне считать, что она нашла настоящего бога.

Поэтому нужно вырвать их обоих из дурманящей атмосферы Греции с ее морем и солнцем. А для этого необходимо придумать проект, который потребует ее полного внимания — слава богам, что экспедиция принесла такие блестящие результаты! — и вынудит хотя бы на время уехать в Америку. Димитриос хорошо знал, какой упрямой может быть Тара. Когда Скиллмен покинет Грецию, она быстро найдет повод тоже отправиться в Америку — навестить родителей, младших сестру и брата — или, что хуже всего, честно признается, что хочет быть с ним. Димитриос знал: он не может позволить Таре самой принять решение о поездке, он должен сделать выбор за нее. Тогда, рискуя сейчас потерять ее навсегда, он может в конце концов получить ее. Если только все удастся.

Димитриос снова подумал о своем камне. Решено. Он отправит Тару в Нью-Йорк.

— Костас! — прошептала Маргарита, заполняя тарелку свернутыми виноградными листьями. — Кэлли работает здесь последний вечер, слышишь? Хватит. Эти мужчины, они свиньи. Ты посмотри, что они вытворяют прямо на глазах у своих жен. — По принятой у греков традиции она сделала вид, что сплюнула на пол, дабы отвратить беду, и кивнула в сторону столика, за которым сидели Готарды.

Костас нахмурился и, покачав головой, продолжил натирать большой кусок сыра, чтобы заправить салат. Он любил Маргариту (они были женаты почти сорок лет), но категорически возражал против всяких суеверий и ненавидел эту ее манеру. На самом деле она не плевала, как делали крестьяне в старых деревнях, но от одной мысли об этом его тошнило. Он тут же почувствовал легкий удар по ноге и взглянул на жену. Она, извиняясь, послала ему несколько воздушных поцелуев, заметила его улыбку и снова с отвращением качнула головой по поводу проблемы с дочерью.