Александра Йорк - На перепутье

Кэлли смотрела на отца, потеряв дар речи. Она бы жизнь отдала, чтобы попасть на эту вечеринку. Но теперь? Как сможет она пойти теперь? Что подумает Перри? Что он ей скажет?

— Я хотел бы еще кое-что обсудить. — Костас говорил уже совсем другим тоном. — Мы с мамой, мы знаем, мы люди простые и о таких вещах плохо понимаем. — Он налил себе еще шампанского. — Так вот, — мягко сказал он Кэлли, так мягко, что у Тары сжалось сердце от любви к отцу, — так вот! Дети мои! Если вы захотите пойти на этот прием одни, без ваша мама и меня, это будет правильно. Вы американцы, и вы знаете, что сказать и как себя вести. Это вам решать. — Он расправил плечи, чтобы легче снести удар. — Все, что решите, будет правильно.

Ники вскочил со стула и, подойдя к сестре, протянул ей руку, словно она и в самом деле была принцессой.

— Не окажете ли вы мне честь сопровождать меня на торжественное открытие музея Харрингтона в канун Нового года, мисс Нифороус? Я буду горд вести под руку такую прекрасную девушку. Нам придется выдержать атаку фотографов, которые будут пытаться вас сфотографировать, и, умоляю, согласитесь, несмотря на некоторые неудобства. — Он понизил голос, прекрасно понимая, как много этот момент для нее значил. — Я буду счастлив сопроводить вас на это торжество, где вы сможете пообщаться с людьми вашего круга.

Кэлли, онемев, смотрела на брата, и перед ее мысленным взором стояли два предмета: золотое ожерелье и деревянный резной браслет. Она взглянула на мать. Стальной зуб Маргариты сиял так же ярко, как и ее улыбка. Тот самый стальной зуб, который все никак не удавалось заменить, потому что нужно купить для нее хорошее платье, заплатить за уроки музыки, английского и греческого. Она посмотрела на сестру, которая отдала ей свое драгоценное приглашение. Она взглянула на брата, все еще держащего ее под руку, понимая, насколько она не заслужила этого подарка, потому что всегда ненавидела отца за то, что он был самим собой.

Костас разлил остатки шампанского по бокалам.

— Все в порядке, моя маленькая девочка. Ничего страшного, если ты пойти на эту вечеринку без твой папа и мама. Ты уже большая девочка. Мы не хотеть, чтобы ты нас стеснялась.

— Нет! — Отбросив руку Ники, Кэлли обежала стол и бросилась в объятия отца. По ее лицу ручьями текли слезы. — Нет, папа! — Она захлебывалась слезами. Чем были вызваны эти слезы? Вниманием ее старшей сестры? Или теплом руки Ники (той самой, от которой когда-то схлопотала пощечину), а может быть, добротой ее родителей, боящихся поставить ее в неловкое положение? Возможно, также пренебрежением Перри, забывшем о ней, после того как он получил то, к чему стремился? А вероятнее всего, это было первым шагом во взрослость — открывшееся ей вдруг понимание того, что же на самом деле представляет собой жизнь?

Кэлли взглянула в синие глаза Костаса, такие же синие, как у нее, и подарила ему улыбку прощения за все преступления, которых он не совершал. Она с надеждой посмотрела на Ники, ища прощения в его глазах, и нашла его. Она подошла к елке, открыла коробку, в которой лежал подарок отца, и надела браслет на руку.

— Если мы пойдем на открытие музея…

Она совершила ошибку, большую ошибку, но отец всегда учил ее: в тех ошибках, из которых ты делаешь правильные выводы, нет ничего страшного. Что же, она сделала важный вывод из своей ошибки, и никто в ее семье никогда не узнает о совершенной ею глупости. Она будет высоко держать голову, если встретит Перри Готарда на вечеринке, потому что ошибок не следует стыдиться.

— Если мы пойдем на открытие музея, — повторила она, перестав плакать и глядя на отца сияющими глазами, — мы пойдем все вместе. Спасибо тебе, папа… за все!

Костас поцеловал Кэлли в лоб и погладил по голове. Затем оглядел стол, охватив всех взглядом, и поднял бокал с вином.

Костас медленно спускался по лестнице в сопровождении запахов жареного мяса и пудинга, ворча себе под нос:

— Написано же: «Закрыто на новогодние праздники». Почему они не могут оставлять меня с моей семьей хоть на один вечер, а не стучать, стучать и стучать в дверь вот так? И раз я не открывать дверь через пять минут, они же должны понимать, что я не хочу…

— Леон, мальчик мой! — Руки Костаса быстро обхватили ссутуленные плечи Леона. Он сразу разглядел его замученные глаза и втащил неожиданного гостя в переднюю. — Входи же! Пошли наверх! Ресторан закрыт на пару дней. Мы встречать Новый год уже сегодня, и все поужинать, но ты будешь разделять с нами десерт и кофе.

Леон послушно следовал за Костасом. Поднимаясь по лестнице, Костас повернулся к нему и таинственно шепнул:

— Знаешь, она ведь ненадолго уезжает. Что мы можем поделать? Мы ведь тоже хотеть, чтоб она остаться в Америка навсегда. Но кто может сказать, что сделать ребенок? Ты только не забывай, мой мальчик, мы здесь всегда тебе рады, с моей дочерью и без нее. Не надо ли тебе помочь? Похоже, эта штука тяжелый.

Леон поудобнее ухватился за тяжелый предмет, который нес в руках.

— Нет, не нужно. Спасибо, Костас, за теплые слова. — Он понятия не имел, что Тара снова улетает в Грецию. После Палм-Бич они не разговаривали, но расстались по-доброму. Почему же она уезжает, ничего не сказав ему? Что же, все равно он должен сделать то, что хотел.

— Только взгляните, кто прийти разделить с нами праздник! Ники, налей Леону бокал вина или… — Он внимательно вгляделся в Леона, — чего-нибудь покрепче? Узо? Так как — вино или узо?

— Только кофе, благодарю вас. — Краем глаза Леон заметил огромную елку, увешанную традиционными греческими украшениями, под ней еще не развернутые коробки с подарками и стол, заваленный едой. Но по-настоящему он мог сосредоточиться только на потрясенном лице Тары. Ему казалось, он читает ее мысли: «Зачем ты пришел, даже предварительно не позвонив?»

— Привет, Леон, — коротко сказала она.

Маргарита поспешила налить ему кофе. Она тоже заметила темные круги вокруг потухших зеленых глаз Леона. Кэлли подала ему тарелку со сладостями и салфетку. Он коснулся ее браслета. Явно сделан вручную.

— Прелестный браслет, Кэлли, — сказал он, с трудом выталкивая из себя слова. — Тиффани никогда бы такого не сделать, это точно.

Ники просиял, радуясь за сестру, и схватил небольшую деревянную шкатулку, лежавшую под елкой.

— Это тоже папина работа. — Он улыбнулся отцу и протянул шкатулку Леону. — Видите? Она для игральных карт. Думаю, отец считает, что своим искусством я никогда не заработаю на жизнь, пора мне учиться играть в покер.

Леон остро ощущал тот дискомфорт, который он внес в семью своим неожиданным вторжением. Каждый из присутствующих тайком косился на завернутый в одеяло сверток, лежащий рядом с ним на диване. Ему потребовалось несколько дней, чтобы собраться с мужеством и прийти сюда, так что, даже знай он, что у них сегодня торжество, он все равно пришел бы, потому что его решимость была на исходе.

— Ники, действительно собираешься позволить Фло увеличить твои скульптуры и выполнить их в стекловолокне? — спросил он. — Чтобы поставить ей достаточно продукции для продажи, тебе придется вплотную заняться абстрактным искусством. У тебя не останется времени на живопись. — Будущее Ники было одной из причин, побудивших его прийти сегодня. Мать убедила его, что теперь он, хочешь не хочешь, несет за Ники ответственность.

— Я решил остановиться на живописи, — сказал Ники, бросив теплый взгляд на отца. — Но хочу предупредить вас: Дорина никогда не позволит вам войти в ее студию. Она во всем обвиняет вас. Мне кажется, она делает это потому, что ей хочется снять вину с меня.

Леон допил кофе и немного взбодрился, услышав ответ Ники.

— Есть решения, которые можешь принять только ты сам, Ники. — Он мельком взглянул на Тару. — И тогда, даже если ты примешь неверное решение, оно все равно будет твоим. И тебе некого будет винить, кроме себя, если придется сожалеть о выбранном пути.

— Дорина говорит то же самое. И папа.

— Правильно. — Леон вымученно улыбнулся. — Но хотя ты уже все решил, я хотел бы кое-что тебе сказать — мне кажется, я обязан это сделать. — Он чувствовал на себе горячий взгляд Тары, но не волновался: то, что он хочет сказать, не разочарует ее. — Я хочу, чтобы ты знал, Ники, когда я был примерно твоего возраста, мне тоже пришлось принимать подобное решение, и я горько сожалею, что выбрал тот путь, который выбрал. Возможно, он годится для других, но никогда не годился для меня. Для меня настоящего. Моя работа никогда не приносила мне радости, даже когда я ее делал. У меня много почитателей, но я вовсе не горжусь своим статусом знаменитости. Я зря потратил свой талант, я впустую истратил себя. Иметь такой талант, как у тебя, иметь такое видение, которое ты привносишь в свои картины… Из личного опыта хочу добавить: если бы ты пошел другим путем и этот путь оказался неверным, плата за такую ошибку была бы непомерной. — Он кивнул в сторону Тары. — Твоя сестра знает, как тяжела эта плата для меня. И еще она знает: я от всего отказываюсь и ухожу из искусства навсегда, и пусть это будет окончательной платой за мои ошибки.