— А-а. Ну, думаю, тебе лучше поговорить об этом с твоим папашей. Ты знаешь, что тебе здесь рады, и, если честно, буду рад, если ты будешь помогать круглый год, как только ты закончишь школу.

— Папе все равно.

Дед нахмурился.

— Он все еще твой отец, Кейден Коннор Монро, а ты еще не взрослый. Ты все еще должен уважать его, спрашивать, говорить, что думаешь.

Я вздохнул.

— Знаю. Я просто… Я не хочу возвращаться. Я… волнуюсь, что ему стало хуже. Он ни разу не позвонил. Не написал. Ничего. Пройдут годы, и он станет заходить пару раз в неделю, чтобы спросить, как дела.

Дед покачал головой.

— Знаю, сын, знаю. Но ты должен постараться. Я отправлю тебя туда на самолете, и если ты захочешь переехать, то помогу тебе. Я могу освободить максимум две недели. Если дойдет до этого, мы наймем грузовик и увезем тебя оттуда.

— Дед, мне нечего перевозить. В этом доме ничто больше не имеет для меня значение. Там только кровать и пустой шкаф для одежды. Все свои вещи, которые имеют для меня значение, я привез с собой.

Дед купил мне билет в один конец до Мичигана. Пока самолет садился, я позвонил папе со взлетной полосы, и он согласился забрать меня. Голос у него был таким же, как и раньше: равнодушным, апатичным. Когда полтора часа спустя он приехал, я увидел, что отец похудел еще больше, чем когда я видел его в последний раз. Его впалые глаза выглядели усталыми. Он не брился, и даже прическа, за которой он обычно внимательно следил, стала неаккуратной: волосы, обычно коротко подстриженные, торчали седеющими прядями.

Я пытался не смотреть на него, пока мы ехали домой. Я больше не знал, где был дом. Раньше это был дом в Фармингтоне, где я вырос. Но теперь… ранчо стало больше похоже на дом.

Когда мы заехали на подъездную дорожку, он выключил мотор, но не стал выходить из машины. Он просто сидел, положив руки на руль, уставившись в лобовое стекло, ни на чем не сфокусировавшись. Может, видел что-то, чего не видел я.

— Папа?

Он вздрогнул и посмотрел на меня.

— Да?

— Ты в порядке?

Сразу он не ответил.

— Я устал, Кейд. Плохо спал. Очень долго. Совсем не спал. Почти не ел.

— Ты не заболел?

— Не думаю. Просто…устал. У меня совсем нет сил.

На это у меня не было ответа. Я подождал, чтобы что-то сказать, что-то сделать, но так ничего и не придумал. Под конец я просто оставил его в пикапе, взял свою единственную маленькую сумку из багажника и остался ждать его его на крыльце. Только когда мы зашли в дом и папа стал равнодушно помешивать и добавлять пряности в чили, которое оставил на плите, пока забирал меня, он внезапно понял.

— Ты привез только одну сумку.

Голос у него был слабым, едва слышным — он разительно отличался от мощного, низкого баса, который я привык слышать.

Я пожал плечами.

— Ну да.

— Не хочешь ничего объяснить?

Я стал крутить карандаш вокруг среднего пальца — фокус, который я отработал до совершенства в течение длинных скучных уроков по математике и истории.

— Я... я думаю, что перееду в Вайоминг насовсем до окончания школы.

Папа не отвечал очень долго. Мне уже начало казаться, что он меня не услышал.

— Правда? — он закрыл чили крышкой и потер лоб ладонью. — И почему ты это говоришь?

— Мне там нравится. Я... у меня тут немного друзей, и... мне просто лучше быть там.

— Вижу.

Он отвернулся от меня, оторвал бумажное полотенце и стал вытирать стойку.

— Вот просто так, да?

— Слушай, папа. Я... все, что у меня тут есть — ты и школа. Там я работаю и могу рисовать в школе и вообще...

— Понимаю.

Он яростно стирал со стола какое-то пятно, хотя я не видел на стойке ничего, что нужно было бы вытирать.

— Тебе нужно, чтобы я заткнулся и вышел из игры?

— Наверное, я думал, что ты мог бы объявить меня совершеннолетним.

В его глазах я увидел шок, боль, и вздрогнул от мысли, что мог обидеть его.

— Почему?

— Просто потому, что так было бы легче всего. Я и так в основном сам по себе. Дед будет платить мне за работу, и...

— Нет. В этом нет нужды. Тебе шестнадцать лет. Я не против того, чтобы ты переехал в Вайоминг, если дед не возражает. Но я жив и дееспособен. Я понимаю, что ты хочешь жить своей жизнью, и я тебе больше не нужен, но я не собираюсь объявлять тебя совершеннолетним.

— Дело не в этом, папа.

Я не хотел говорить то, что думаю, почему вообще задумался о совершеннолетии.

— Тогда в чем?

— Просто... — я не мог заставить себя сказать, что волнуюсь за него, за его здоровье. За то... как долго он проживет.

— Поезжай на ранчо деда. Ладно. Я с этим смирюсь. Но это все.

Я кивнул.

— Хорошо.

Я не собирался развивать тему.

Отец вздохнул и, как будто сгорбившись, облокотился о стойку и стал равнодушно смотреть в окно.

— Зачем ты тогда приехал? Зачем ты вообще вернулся?

Господи, он выглядел таким... потерянным. И одиноким. Я не знал, что сказать ему, чтобы не обидеть еще больше.

— Я... наверное, подумал, что это нужно сделать.

— То есть, это была идея деда.

Он отошел от стойки и пошел к себе в кабинет.

— Оставайся столько, сколько хочешь. Ты знаешь, что где лежит.

И он ушел, закрыв за собой дверь кабинета.

Звенящая тишина на кухне подчеркивала его отсутствие. Чили хорошо пахло, но я знал, что оно еще не готово. Папа всегда ел в семь часов, а еще не было шести. Я услышал, как из кабинета доносятся слабые звуки музыки, и узнал «House of the Rising Sun» Animals. Золотой свет солнца струился сквозь окно, выходящее на запад. Чирикала птичка.

Что-то сжалось у меня в животе, и я почувствовал беспричинную боль.

А потом я услышал, как в кабинете что-то упало, и понял.

От кухни до двери в кабинет восемнадцать шагов. Поворот запястья, туман в глазах, дверь медленно, бесшумно раскрывается...

Он лежал на полу на боку, свернувшись в клубок. Его правая рука была прижата к левой стороне груди, глаза были широко раскрыты, спокойные, только немного напуганы. Он не дышал, только старался дышать или, может быть, боролся с инстинктом, который заставлял его дышать.

Я упал ярдом с ним на колени, трясущимися руками доставая телефон из кармана.

— Папа... нет. Пожалуйста, нет.

Я разблокировал телефон, нажал на кнопку, чтобы сделать звонок и стал набирать 911 , когда почувствовал, как его твердая рука легла на мою.

— Нет... Кейд. Слишком... поздно.

— Нет, неправда, папа. Они приедут, и с тобой все будет в порядке. Просто борись, ладно? Пожалуйста. Держись. Не надо... о, Боже, Боже...

Я услышал, как рыдаю.

— Не бросай меня, папа. Ты тоже.

Он спокойно, мягко посмотрел на меня.

— Я умер вместе... с Джен. Я просто... догоняю ее.

Он замолк, вздрогнул, поморщился, и свет в его глазах поблек.

— Нет, папа. Нет. Прости. Я не знал, что говорил, когда сказал, что хочу уйти. Я люблю тебя.

— Не жалей. Не надо. Живи. Люби.

Он сжал мою руку лихорадочно сильно, так что хрустнули кости, но я не убрал руку. Я сжал папину руку в ответ и заплакал, как ребенок.

— Люблю тебя, Кейд. Всегда.

И потом свет потускнел, поблек и пропал. Его сильная рука ослабила хватку, разжалась. Я не мог дышать.

— Папа? — я потряс его.

— Нет! — закричал я. — Нет!

И после этого ничего не было. Только его рука холодела, а я вопил хриплым голосом.

* * *

Я проснулся в своей детской кровати, мой нос учуял запах сигаретного дыма.

Дед.

Я сел в кровати. Дед сидел за моим столом, листал один из моих старых блокнотов. Будь это кто-нибудь другой, и я бы немного разозлился, но это был дед, и я ничего не мог с этим поделать. Окно было открыто, и пока дедушка листал страницы, затягивался сигаретой, выдыхал дым в окно, время от времени стряхивая пепел в пустую пивную банку. Он листал страницу за страницей, потом останавливался, чтобы рассмотреть набросок, снова листал и затягивался, выдыхал дым, стряхивал пепел, листал и листал.